Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 23

Из ее слов следовало, что современные «целебные ванны» вышли из способов купания в кибанах прошлых веков. Однако проверить истинность ее слов не было возможности, хотя она ссылалась на «Балладу о цветах». Но разве эта баллада рассказывала только о цветочной ванне? В ней говорилось, что кисэн, умевших сочинять стихи, в древности называли «хэохва», что означало «говорящие цветы». Скажите, есть ли на свете полностью распустившийся цветок, который вызывал бы чувство гадливости? Известно, что когда он увядает, он наиболее красиво распускает лепестки. Лишь когда увядающий цветок, считая себя цветком, до последней капли высасывает влагу, он знает, как торжественно и красиво распуститься. Это последней отчаянной борьбой он исполняет до конца свою роль цветка.

Что касается кисэн, конечно, лишь когда она знает, что все время должна, словно слегка увядающий цветок, высосавший последнюю влагу, торжественно распускаться, она исполняет свою роль до конца. Если «увядшая» кисэн до конца будет считать себя «цветком», то она не будет отправлена в отставку. Если будет до конца улыбаться, изящно ступать, красиво говорить, искусно петь, изумительно танцевать… Когда долго слушаешь «Балладу о цветах», по телу бегут мурашки.

Мисс Мин погрузилась в воду. Лепестки роз, плававшие на поверхности воды, мелькая, создавали тень, векам стало прохладно. Морская соль, не растворившись до конца, поскрипывала под ногами и мелко покалывала. Подошвы усталых ног зудели и чесались. «Какое счастье! — подумала она. — Сейчас смою чистой водой усталость и пыль, принесенную из родительского дома».

В тот день она так и не встретилась с отцом и матерью. «Родные, наверное, не узнают, что еда, оставленная в магазинчике сестры Чжон Сун, — благотворительная еда с моей свадьбы, как и не узнают, что я — кисэн», — с легкой грустью подумала она.

«Так… — доносился шершавый голос мадам О сквозь щель в двери. — Поднимем уголки губ как можно выше, еще раз…» Это была тренировка певиц-кисэн, которые должны выступить на церемонии хвачхомори. Для них нет более сильных мук, чем когда не смешно, но надо смеяться, как будто смешно. Кроме того, они знали, что если долго смеяться, то в уголках губ появляются спазмы, а из глаз льются слезы. Поэтому они, боясь, что появятся мелкие морщины, смеялись, прижимая губы руками. Когда закончились упражнения по смеху, начались тренировки по поклонам и ходьбе. Было слышно, как кисэн, высунув голову за дверь, тяжело дышали. «У них хорошо получается, — пронеслось в голове у мисс Мин, — хорошо». Вычесывая лепестки розы, прилипшие к голове и лицу, она что-то тихо напевала про себя. Но о чем она пела, узнать было невозможно. Мужчина, который в эту ночь поднимет ей волосы, был местный «донжуан», «казанова», или, как еще его называли, «культурный развратник» — Пак сачжан. Слово «культурный» было данью его образованности, но не морали и не имело отношения к культуре.

— Среди людей меньше всего надо доверять тем, кто живет, используя язык и писульки, — сказала Табакне. — Люди физического труда, можно сказать, самые добросовестные люди, но они слишком невежественны. Они хотя и вызывают доверие, но среди них не нашлось такого, кто был готов выполнить обряд хвачхомори. Нам не оставалось ничего, кроме как искать жениха-покровителя среди богатых «донжуанов» и «культурных развратников» с мелкой душой. Если спросить, кто они такие, то обычно это были те, кто ходил с визиткой, в которой текст написан большими, размером со створку двери, буквами. Часто непонятно, чем они занимаются на самом деле. С одной стороны, они похожи на обычных ловеласов, бесполезно прожигающих свою жизнь день за днем, а с другой — выглядят обманщиками. Возможно, услышав мои слова, они подпрыгнут от возмущения и, колотя в грудь, будут говорить, что для них такие слова — смертельная обида. Что касается Пак сачжана, то он не только известный ловелас, но директор завода, на котором обрабатывают импортный мрамор и продают его в обработанном виде. Видя, как он весело, беззаботно щеголяя, гуляет, швыряясь деньгами, можно сказать, что он точно соответствует цели церемонии в качестве жениха-покровителя. Он напоминает рыбу змееголова, но разве часто встречаются беседки с хорошей водой, с хорошей тенью? — образно охарактеризовав его, спросила Табакне. — То, что он богат, этого уже достаточно, не так ли? Мне он нравится, потому что у него широкая и щедрая душа. А ты как думаешь, мисс Мин?

Впрочем, на этот вопрос мисс Мин могла не отвечать, потому что полностью доверяла проницательности Табакне.

— Он маленький, противный и похож на козла — такими были первые слова Табакне, когда она увидела ее возлюбленного. — В нем нет ничего от мужчины, на что же он годится? Поверь, твоя душа погибнет от тоски, если ты с ним свяжешься.

Это была правда. Когда мисс Мин сказала ему, что она оставит школу национального традиционного искусства, когда оставался всего год учебы до выпуска, то он, прекрасно зная про ее затруднения, лишь невнятно пробормотал: «Нельзя ли немного потерпеть, ведь ты можешь стать выпускницей?» Конечно, его слова были правильны, но стипендии, выделяемой государством для талантливых учащихся музыкальной школы, не хватало даже на еду. Она знала, что после пяти лет учебы могла стать выпускницей, но ей это уже было безразлично.

Однако, хотя она бросила школу, ей не хотелось забрасывать любимые танцы. Когда она пришла в Буёнгак работать кисэн-танцовщицей, ее любимый слег, потому что не мог нормально есть и пить. Причиной того, что он слег, скорее всего, была не тревога за нее, а жалость к самому себе, досада, что он не мог отговорить ее, оказать ей помощь, от мысли, что терял ее. Когда он пытался отговорить ее, то он искренне верил, что прав, потому что считал себя умным человеком.

— Если кисэн заведет любимого, то, считай, все пропало. У тебя постоянно будут проблемы, — постоянно ворчала Табакне. — Не думай о нем, выбрось его из головы!

Конечно, в принятии окончательного решения расстаться с ним какую-то роль сыграло ее ворчание, но и сама мисс Мин тоже думала о расставании. Выражение «Человек приятен, если он немного испорчен» является древней истиной. Но он, к сожалению, будучи правильным, одновременно был крайне эгоистичным, а ведь это для любовника недопустимо. «Перейти от мужчины типа „спокойного козла“, как он, — расчетливо думала мисс Мин, решившись расстаться с ним, — к типу „динамичной рыбки змееголов“, как донжуан Пак сачжан, будет лучше». С этими мыслями она вышла из бани с решительным видом, плотно обернувшись банным халатом, боясь, что потеряется аромат розы, впитавшийся в кожу.

— Я так заработалась, что, кажется, умираю, — сказала Табакне, устало садясь на скамейку.

«Как же так, — спрашивала она себя, — почему я так устала, ведь скоро совершится церемония». Она не могла прийти в себя из-за шума и суматохи во дворе, у нее голова шла кругом. Кухарки Кимчхондэк и толстушка, готовившие еду, тоже были очень заняты. Даже кухня Буёнгака, известная своей просторностью, сегодня казалась ей необычно тесной.

— Да, Буёнгак есть Буёнгак — в самом деле настоящий кибан, — льстиво сказал кто-то, входя на кухню. — Даже в наши дни здесь проходит церемония хвачхомори. Я уж думала, что больше не увижу ее, но рада случаю, хоть поздно, увидеть ее и насладиться. Какое счастье — для моих глаз наступила благодать, словно я вижу, как вырвался из земли родник для орошения риса в полях.

Кто же был тот человек, который осмелился так храбро шутить с Табакне? Это была хозяйка кибана Дэунгак из города Пусан, ее старая знакомая.

— А, Дэунгак [47], это ты? Ну, проходи. Я рада тебя видеть. Поужинаешь с нами. Или нет, постой, что я говорю, переспи у нас, а потом езжай. Как ты на это смотришь? — спросила она с неожиданной теплотой в голосе.

С давних времен говорили, что в доме, где справляли свадьбу, живет гостеприимство, но то, с какой теплотой она встретила гостью, так было не похоже на вечно недовольную и ворчливую Табакне. Она нисколько не разозлилась на ее шутку. Разве хозяйка Дэунгака не была любительницей пошутить и раньше, еще до того, как она приехала из Пусана в Кунсан? Разве они не старые приятельницы? Но если та собралась своими словами уколоть ее, то она не станет это терпеть. В гостеприимной речи Табакне одновременно чувствовалась скрытая гордость: «Смотри, коли есть глаза. Пока вы были заняты торговлей женщинами, я, словно суровый страж, хранила традиции кибана».