Февраль (СИ) - Сахарова Ирина. Страница 41

– Как, вы сказали, его зовут…?!

Часть вторая. Эрнест

I

Он практически не изменился за те восемь лет, что мы не виделись. Возмужал, безусловно, сменил причёску, отрастил усы, но я всё равно видела в нём всё того же голубоглазого мальчишку, которого любила когда-то.

Меня едва ли не трясло, когда я переступила порог того же самого кабинета, где вчера проводил допрос Витген. Кто бы знал, как благодарна я была своему мужу за то, что развил во мне эту блестящую выдержку, это железное самообладание! Внешне я держалась безупречно, как Мария-Антуанетта, когда с высоко поднятой головой шла на эшафот.

А внутри всё переворачивалось от одного только взгляда на этого человека. Всё кипело от лютой, дикой ненависти, вкупе с яростью, отчаянием и тупым бессилием от осознания того, что я ничего, абсолютно ничего не могу сделать.

Более того, я была в его власти, а это раздражало меня ещё больше.

– Добрый день, – как ни в чём не бывало, сказала я. Поздоровалась первой, потому что эти французские ублюдки пялились на меня с разинутыми ртами, начисто позабыв о вежливости. И он тоже не стал исключением, разве что, рта не открывал, а просто смотрел – прямо взглядом пожирал, будто стараясь отыскать, что во мне изменилось, а что осталось прежним.

Смотри-смотри, мерзавец, вот она я! Девушка, чью жизнь ты сгубил ещё раньше, чем это сделал Рене Бланшар! Что, удивлён? Думаю, да. Наверняка удивлён, что я вообще как-то смогла через всё это пройти, и жить счастливо после того, как ты меня бросил.

Ублюдок! Ненавижу тебя!

Думаю, мой взгляд краше всяких слов сказал ему об этом. И, так как ответом мне была тишина, я повторила:

– Добрый день!

Ответил мне, почему-то, Витген. И его поспешное: «Bon jour», с чудовищным акцентом, позабавило меня и немного разрядило обстановку. По крайней мере, мне расхотелось убивать де Бриньона прямо сейчас.

– Добрый день, мадам Бланшар, – спохватился, наконец, он сам. И его ребята, общим числом трое, нестройно повторили эти слова следом за ним. Я, всё тем же нейтральным тоном, попросила:

– Лавиолетт, если вас не затруднит, – посмотрев на Витгена, который был теперь уже не так отвратителен мне, как остальные, я пояснила: – После смерти супруга я взяла себе девичью фамилию, мне так привычнее.

– Да, мадам Лавиолетт, разумеется, – пробормотал де Бриньон, и посмотрев на того же Витгена, кивнул ему в сторону двери. – Вы можете идти, комиссар. Думаю, мы справимся сами.

Вчетвером-то? Со мной одной? Ну, не знаю, не знаю… Я повнимательнее присмотрелась к ребятам Бриньона, и подумала с усмешкой, что вот этот усатый розовощёкий здоровяк, наверное, и в одиночку совладал со мной, надумай я сопротивляться. Бо-ог ты мой, какой он высокий! Почему-то я была уверена, что его зовут Жан. Шло ему это имя, в самом деле!

Господи, Жозефина опять острит! Её вот-вот в цепях увезут на гильотину – теперь-то уж точно! – а она находит в себе силы шутить, ну что за дивная женщина! Поборов улыбку, я проводила взглядом Витгена, который и не думал перечить, и, когда за ним закрылась дверь, с неохотой перевела взгляд на де Бриньона.

– Присаживайтесь, – сказал он мне.

– Спасибо, я постою, – отозвалась я, не испытывая ни малейшего желания следовать воле этого человека. Достаточно я его наслушалась, будет. Приподняв брови, я продолжила с усмешкой: – К тому же, я сомневаюсь, что наша с вами беседа затянется. У вас наверняка уже готовы документы для моего ареста, не так ли?

Странно было говорить ему «вы» после всего того, что между нами было.

Странно, и как-то… волнительно. Я смотрела на него, вглядывалась в знакомые черты лица – лица, которого я вот уже столько лет старалась забыть – смотрела, и всякий раз приходила к одному и тому же неутешительному выводу: мне конец.

Этот-то меня так просто не отпустит, можно не сомневаться. Кто угодно, но только не он.

Вот и де Бриньон, подтверждая мои самые страшные догадки, сказал тихо:

– Для начала я, всё же, хотел бы задать вам несколько вопросов.

Для начала. А потом, стало быть, меня под конвоем проводят в тюрьму?

Что ж, хорошо. Выбора у меня всё равно не оставалось. Поэтому, подойдя к тому самому столу в стиле чиппендейл, я присела на стул. Де Бриньон сел напротив, тяжёлым, пристальным взглядом изучая моё лицо.

Что, чёрт возьми?! Чего пялишься?! Не постарела, не волнуйся. И не подурнела уж точно, можешь не радоваться! И вполне себе жила счастливо эти восемь лет без тебя, и…

Боже, ну кого я обманываю? Не была я счастлива ни секунды! Но, впрочем, это тоже не потому, что изнывала от несчастной любви к тебе – не-ет, ну что ты! Это из-за Рене. Из-за этого монстра, который сумел превратить в настоящий ад все семь лет нашего брака.

Счастливой я стала, пожалуй, только пару месяцев назад, когда похоронила его.

– Жан, ты готов записывать показания мадам Лавиолетт? – Спросил он у усатого верзилы, и я не сдержала истерического смешка. Впрочем, тут же прикрыв рот ладонью, я сказала тихонько:

– Извините.

Жан, в самом деле, Жан! Бог ты мой, какая прелесть!

Похоже, это было то единственное, чему я ещё могла радоваться в такой момент. Я же говорила, что я оптимистка! Умела находить что-то хорошее в мелочах. Так значит, Жан…?

Жан вооружился карандашом, и, отчего-то улыбнувшись мне, приготовился писать. Вот только я не видела в этом ни малейшего смысла, и, предвидя возможные вопросы, сказала сразу же:

– В промежуток с половины первого до половины третьего я была в ресторане вместе с остальными, и тому есть масса свидетелей. Нет, я не убивала Селину Фишер, и понятия не имею, кто это сделал. Да, это моя шляпка была найдена неподалёку от места преступления, я никогда не отрицала это и не подумала бы отрицать. Как она там оказалась? Я не знаю, вероятно, её оставила там Селина. Как она оказалась у неё? Это просто: я подарила её ей, сама, от чистого сердца, – тут я невольно усмехнулась, догадываясь о том, что полиция из Парижа вряд ли поверит, что «чистое сердце» может быть у такой женщины, как я. Откинувшись на спинку стула, я лениво посмотрела на де Бриньона, и сказала: – Если у вас остались ко мне другие вопросы, более оригинальные, прошу вас, задавайте! Глядишь, удивите меня чем-нибудь, чем мсье Витген не удивил. Ах, да! Чуть не забыла о самом интересном! Мужа моего убила тоже не я. Это я так, хм, на всякий случай, вдруг вас и это заинтересует!

Готова спорить, что де Бриньон изо всех сил сражался с улыбкой. О, да, он хотел улыбнуться, явно позабавленный моим поведением, вот только чего он не хотел, так это улыбаться мне. Ясное дело! Я бы на его месте тоже не хотела!

Я бы на его месте никогда в жизни вплоть до конца дней не осмелилась бы посмотреть мне в глаза после всего того, что он сделал. А вот он смотрел. Не то, чтобы «как ни в чём не бывало» – нет, вряд ли это далось ему легко, но он смотрел, тем не менее.

Как-то жадно смотрел. Мне такой взгляд не нравился.

Мне вообще ничего в нём не нравилось.

Особенно – его голубые глаза. Всё такие же голубые и такие же лживые, несомненно.

– Предположим, я всё же проявлю оригинальность, – сказал де Бриньон с усмешкой, и, действительно, проявил: – Вам знакомо имя Мария Лоран?

Первым моим порывом было ответить категорическое нет, потому что поначалу я и впрямь подумала, что слышу это имя впервые. Вторым моим порывом было уйти в себя, и постараться понять, зачем он спрашивает меня об этом? Потом я поняла, вспомнив, наконец, кто такая Мария Лоран, так что третьим моим порывом было и вовсе не отвечать, и ни слова ему не говорить вообще, пускай хоть клещами из меня тянет!

Взгляд его не понравился мне ещё больше. Как будто наблюдал за моей реакцией, пристально наблюдал, пытаясь застать меня врасплох… Ну, застал, допустим. Но только совсем не по тем причинам, о каких он думал. Я просто посмотрела вновь в эти бездонные голубые глаза и забылась на какое-то время.