Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 84

Глава 24

Этим вечером в доме на Мойке в гостиной свечи горели до самого позднего вечера. К великой радости Кити с визитом был поручик Чернышёв. Серж был не один, с приятелем. Он представил молодого человека дамам, но Софья была настолько поглощена собственными переживаниями, что к стыду своему не запомнила ни имени, ни фамилии его. Все, что она отметила, что он довольно молод и к кавалергардам отношения не имеет. Впрочем, он был ей совершенно не интересен. В силу врожденного воспитания, Софья попыталась быть любезной и гостеприимной хозяйкой, но все ее волнения нынешнего дня свели на нет эти попытки. Кити и Сергей были совершенно увлечены обществом друг друга, и, возможно, Софи бы только порадовалась за них, но нынче она не могла думать ни о чем, кроме того, что должно было непременно произойти объяснение между ее мужем и Чартинским. Снедаемая тревогой, она отвечала односложно и невпопад, чем привела гостя в немалое замешательство. Наконец, за дверью послышались голоса, и на пороге предстал Раневский и Андрей.

Александр был весел и тепло приветствовал Сержа и его приятеля. Подойдя к креслу, где устроилась Софья, он запечатлел на ее запястье долгий поцелуй и тихонько сжал маленькую ладошку в своей руке. Присев на кушетку около окна, распорядился подать бренди. На вопросительный взгляд Софьи, Андрей позволил себе слегка улыбнуться, демонстрируя тем самым, что ей не о чем беспокоиться.

Как только в комнате собрались офицеры Кавалергардского полка, разговоры тотчас перешли на темы близкие и понятные каждому военному. Прислушиваясь, Софья впервые со всем ужасом осознала, что война с Bonaparte это уже не некая абстракция, о которой говорят ради красного словца и дабы блеснуть своим пониманием политической ситуации, а совершенно неотвратимая реальность. И хотя говорили обо всем этом вскользь, полунамеками, но все становилось совершенно очевидно, что мужчины верят в то, что говорят.

Понимание того, что вскоре весь мир перевернется с ног на голову, отодвинуло все ее переживания, связанные с Адамом Чартинским куда-то очень далеко. Что она знала о войне? О как мало, и одновременно, как много! Все ее представления о ней были со слов Андрея, и этого было мало, и еще собственные переживания, которых оказалось слишком много, когда война коснулась ее черным крылом смерти, въехав под сень липовой аллеи в Рощино на крестьянской телеге с деревянным гробом.

Позже оставшись наедине ни Александр, ни Софья не упоминали Чартинского. У Раневского было время для раздумий. То, что в произошедшем нет никакой вины Софьи было совершенно очевидно. Это он вспылил и оскорбил ее своим недоверием, помянув за каким-то чертом еще и прошлый сезон, и Корсакова. Софи же никогда не упоминала madam Домбровскую, стремясь сохранить все то хорошее, что было между ними. А ведь могла бы! Могла, но не стала упрекать его в ответ. Мысль эта не давала ему покоя весь день. Он даже устыдился собственной горячности и поспешности суждений, в который раз убедившись, что судьба наградила его не по заслугам, потому, как по его искреннему убеждению не заслуживал он любви и преданности такой женщины, коей была его жена. Она первая сделала шаг ему навстречу, простив ему и связь с Мари, и былые обиды, открыла ему сердце и душу. В каждом слове ее он ощущал заботу, нежность, ласку, тревоги за него одного. Только он один владел ею, и только ему одному она отдавалась самозабвенно и со страстью.

Позже, оставшись наедине, Софи осмелилась спросить у супруга о предполагаемой войне. Александр, обняв ее, долго молчал, и она совсем уже было решила, что он не станет отвечать на ее вопрос, как он заговорил:

- Войны не избежать. Это только вопрос времени. В марте мы выступаем на Вильну. Я желаю, чтобы ты и Кити уехали в Рощино. По-моему мнению, это будет безопаснее всего. Обещай мне, что сделаешь так, как я прошу.

- Я могу поехать с тобою в Вильну? – робко поинтересовалась Софья, прислушиваясь к мерным ударам его сердца под своей щекой.

- Нет, mon ange. Самое главное для меня будет знать, что и ты и Кити в безопасности, - вздохнул Раневский.

- Но мы можем остаться в столице до той поры, когда придет время вам выступать? – спросила она.

- Можете, душа моя. Конечно, можете, - стиснул ее в объятьях Раневский.

«К черту Адама Чартинского! – улыбнулась Софья, обнимая мужа. – Я не буду более замечать его. Разве нужны слова, когда все существо тает, трепещет в крепких объятиях? Разве нужны иные доказательства его любви и веры, когда так сладко сжимается сердце в груди от его близости? Он верит мне, а более мне ничего не нужно, - счастливо вздохнула она, устраиваясь удобнее на его плече. – Ежели бы не было еще этих разговоров о войне, что отравляют дни, часы, мгновения до предстоящей разлуки», - нахмурилась она, теснее приникая к уже спящему Александру.

На следующий день в доме Чартинских состоялось весьма бурное объяснение между дядей и племянником.

Адам, по своему обыкновению одетый в черный сюртук с черным же галстуком на шее лихорадочно блестя глазами и взволнованно жестикулируя, просил князя Чартинского не принимать более в своем доме штабс-ротмистра Кавалергардского полка Раневского.

- Помилуй, Адам! Ты меня просишь отказать от дому Раневскому! На каком основании? – горячился князь. – Да я должен быть благодарен ему, что он не пустил тебе пулю в лоб нынче поутру.

Бледное лицо племянника Чартинского вспыхнуло ярким румянцем, в темных глазах полыхнула затаенная злость.

- Он оскорбил меня! – настаивал молодой человек. – Он прилюдно отказался принять вызов, заявив, что это ниже его достоинства.

- И он прав! Прав! – громко повторил князь. – Твое увлечение Софьей Михайловной было вполне безобидным, и я надеялся, что вскоре оно пройдет. Кто из молодых людей не увлекался женщинами замужними? Писали стихи объекту страсти, все эти томные вздохи и взгляды, все это вполне позволительно. Но ты! Ты преступил черту дозволенного! Я вынужден просить тебя уехать из столицы.

- Вы прогоняете меня?! – недоверчиво воззрился на своего родственника Адам.

- Нет, мой мальчик. Я не прогоняю, чтобы вся эта история забылась, тебе надобно уехать на некоторое время. Я немного знаком с Раневским и из того, что знаю о нем, могу заключить, что слов на ветер он не бросает. И оставь всякие мысли о его жене.

- Вы предлагаете мне оставить все как есть? Не попытаться даже защитить свою честь?

- Довольно, Адам! Довольно! Тех глупостей, что нынче совершил, другому бы на всю жизнь хватило. Прошу тебя, поезжай в Варшаву. Речь здесь более уже не идет о твоей чести, более о твоей жизни. Тебе, видимо, не терпится с нею расстаться, ибо ежели накануне тебе было отказано в дуэли, то вполне возможно, что ты твоим безрассудным поведение вынудишь Раневского принять вызов. Пройдет время, скандал утихнет, в клубе позабудут обо всем, тогда и вернешься.

- О, я вернусь! Непременно вернусь и очень скоро! – зло ответил Чартинский-младший.

Адам почти выбежал из кабинета князя, громко хлопнув напоследок дверью, чем привел Константина Львовича в еще большее огорчение.

Чартинский уехал из Петербурга без лишнего шума и даже излишне торопливо. О нем ежели и вспоминали, то только тогда, когда рассказывали про случай в клубе и то в виде анекдота, потешаясь над незадачливым влюбленным. Княгиня Чартинская отъездом Адама была вполне довольна. Елизавету Андреевну, хоть виду она и не подавала, безмерно огорчало появление племянника супруга в столице в аккурат после женитьбы дядюшки. Адам годами не вспоминал о своем родственнике, однако едва возникла опасность того, что наследство может уплыть из его рук, и он тотчас объявился. Потому весь этот скандал с изгнанием Чартинского-младшего из светского круга, пусть даже и на время, был ей только на руку. Посокрушавшись для виду, Бетси довольно быстро забыла о нем, либо сделала вид, что забыла.

В доме на Мойке вечерами стало весьма многолюдно. Собиралось много молодых людей, стали бывать и почтенные матроны, имевшие дочерей на выданье. А вот с Бетси и ее кругом, за редким исключением, отношения Софьи совершенно расстроились. Графиня Любецкая по-прежнему звала ее к себе, и сама бывала в доме на Мойке, но остальные дамы сторонились ее общества. Madame Загряжская не скрывала своей обиды и при каждом удобном случае вовсю сетовала на вероломную натуру madame Раневской, которая, пользуясь положением своего супруга и его приятельскими отношениями с поручиком Чернышёвым, склонила молодого человека к женитьбе на своей belle-soeur, лишив тем самым ее дочь жениха.