Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 91

- Не довелось, - вздохнул Раневский.

- Отчего не сказал? – тихо молвил Чернышёв.

- Ты удержал бы меня, - отозвался Александр.

- Может и не стал бы удерживать, - задумался Серж, в душе завидуя той решимости Раневского, что подвигла его на этот отчаянный шаг.

- Завтра. Завтра все решится, - окинув его рассеянным взглядом, вздохнул Александр.

Раневский валился с ног от усталости, но, не взирая на то, быстро, как только мог, привел себя в порядок, облачился в вычищенный Тимошкой колет, и уже спустя полчаса верхом на втором жеребце, злобном гнедом по кличке Огонь въезжал на место построения своего эскадрона.

Ранним утром главнокомандующий объезжал армию на своих дрожках. Не было традиционных приказов. Кутузов просто объяснял предстоящую войскам задачу: «Каждый полк будет употреблен в дело. Вас будут сменять, как часовых, каждые два часа. Надеюсь на вас. Бог нам поможет. Отслужите молебен».

Молебен сначала отслужили в ставке, а уж затем вдоль рядов армии понесли икону Смоленской Божьей матери, чудом спасенную из горящего города. При приближении крестного хода все работы по подготовке к бою останавливались. В едином порыве опускались на колени и солдаты, и офицеры, внимая словам благословения на ратные подвиги. В войсках царил небывалый душевный подъем. Каждый чувствовал свою сопричастность к великому делу.

Нервное напряжение дня вылилось в бессонную ночь. По всему лагерю горели костры. С какой-то бесшабашной веселостью ждали утра. Шутили, офицеры играли в бостон. Раневский от игры отказался, но не ушел в свою палатку, оставшись сторонним наблюдателем. Чернышёв азартно делал ставки, проигрывая раз за разом. Андрей быстро вышел из игры, улыбнувшись напоследок, отшутился тем, что не хотел бы наделать долгов, ежели завтра суждено будет пасть в бою. Тронув за плечо Раневского, увлек его за собою. В молчании отошли от костра и вдвоем присели на бревно у тлевших углей небольшого костерка, догоравшего на едва приметной возвышенности.

- Помнишь Аустерлиц? – нарушил тишину Завадский.

- Как не помнить, - криво усмехнулся Александр.

- Вот тогда был страх, - продолжил Андрей. – А сейчас нет его. Нет. Странное чувство, будто уже простился с жизнью.

- Оставь мысли о смерти, - вздохнул Раневский. – К чему раньше времени думать о ней?

- Я и не думаю о ней, - пошевелил попавшимся под руку прутом, подернутые пеплом головешки Андрей. - Будто все уже решено за меня там, - возвел он глаза к темному небосводу.

- Да ты фаталист, mon cher ami, - отозвался Александр. – Даст Бог, останемся живы.

- Я все думаю о том, что совершил в жизни, - вздохнул Завадский. – Чем запомнят меня? И как будто и ничем.

Раневский долго хранил молчание, но потом нехотя признался:

- Признаться, я не хочу думать о смерти. Я не хочу умирать. Более всего я боюсь струсить и повернуть, когда придет черед.

- Ты?! – удивленно воззрился на него Андрей. – Знаешь, о тебе в полку говорят, что ты заговоренный?

- Неужели? - принужденно рассмеялся Александр. – Впрочем, может так оно и есть. Ежели верить в это, то может так и будет.

Светало, когда разошлись, вдоволь наговорившись по душам.

Утро началось с канонады. Французы перешли в наступление. Кавалергардский и Конный полки строились в боевые порядки, определенные командованием. Не было ни тени сомнения в глазах кирасиров, на лицах легко читалось нетерпение ринуться в бой, но команды все не было. Ядра артиллерии противника не раз долетали до выстроенной в боевом порядке кавалерии, нанося немалый урон, но кавалеристы вновь и вновь смыкали ряды, чтобы не дать заметить неприятелю этой убыли.

Раз за разом французы предпринимали попытки захватить центральную батарею, бросаясь в атаки на нее и отступая под шквальным огнем, оставляя павших и раненных на поле боя. После полудня Наполеон приказал возобновить атаки на батарею. С высоты, на которой расположилась артиллерия, легко просматривались маневры французской армии. Заметив движение в рядах противника, Барклай де Толи, лично руководивший действиями войск резерва в центре, передал приказ Шевичу выступать. Бригада двинулась рысью вперед, остановившись прямо за центральной батареей. Заметив движение кавалергардов, французская кавалерия начала развертывать фронт, но момент был упущен. Левенвольде повел в атаку первый эскадрон. Он только успел поворотить коня направо и отдать приказ Давыдову: «Командуйте, Евдоким Васильевич, левое плечо», как упал с коня, пораженный картечью в голову. Не было никаких сомнений, что ранение смертельное. Смерть командира внесла некоторую сумятицу в передние ряды, но задние напирали, и кирасиры неудержимой лавиной бросились вперед.

Польским уланам удалось развернуться и принять атаку кавалергардов во фланг, но Конная гвардия, врубившись на полном скаку в неприятеля вслед за кавалергардами, опрокинула их.

В кровавом угаре боя Александр старался не упустить из виду Чернышёва, для которого сие сражение было первым. Заметив, что тот с трудом удерживается в седле, а рукав его колета окрасился кровью, Раневский постарался пробиться к нему, нанося удары направо и налево, не думая уже ни о чем, как только о том, чтобы не дать Сержу упасть с коня. Соскользнуть с седла под копыта лошадей, то будет верная смерть.

- Апель! Александр Сергеевич! Апель! (общий сбор, сигнал к отступлению)– услышал он вослед, но увлеченный своей целью не поворотил назад.

На какое-то краткое мгновение ему показалось, что среди неприятеля мелькнуло знакомое лицо, темные глаза, полыхавшие ненавистью. «Чартинский!» - минутное замешательство едва не стоило ему жизни, когда очнувшись от внезапного ступора, он с трудом отразил удар саксонского кирасира. Оглядевшись, Раневский более не увидел Чернышёва.

- Серж! – стараясь перекричать шум боя, позвал он. – Чернышёв!

Отброшенная атакой Конной гвардии, французская кавалерия отступила. Неподалеку разорвалась граната, на миг, оглушив его. Захрипел под ним Ветер, заваливаясь на бок. Выдернув ногу из стремени, Александр едва успел соскочить с него, чтобы не быть придавленным бьющимся в смертельной агонии жеребцом. В первое мгновение, он даже не ощущал боли, она пришла позднее, голова гудела, как колокол, все плыло перед глазами. Охнув, Раневский упал. Осколок гранаты угодил в бедро. С трудом поднявшись на ноги и превозмогая неимоверную боль, Александр попытался отыскать Чернышева в груде окровавленных тел.

- Ваше благородие! Александр Сергеевич! - сквозь кровавый туман, застилавший глаза, услышал он.

Подняв голову, Раневский с трудом различил кавалериста из своего эскадрона.

- Чернышёв, где Чернышёв?

- Мертв! – отозвался, нашедший его кирасир. – Идти сможете?

Сделав несколько шагов, Александр опустился на землю. Вокруг слышались стоны и крики умирающих на русском и французском. Кто-то бранился, кто-то обращался с молитвой к Всевышнему. Спешившись, унтер-офицер помог Раневскому взобраться в седло, и повел своего жеребца в поводу.

Александр пришел в себя, лежа в палатке лазарета. Всю ночь полковые врачи оперировали раненных, которых нескончаемой вереницей подвозили с поля боя. Стоны, проклятья, крики – все слилось в сплошной гул. Почувствовав прикосновение к своей руке, Раневский с трудом открыл глаза. В свете свечи различил бледное лицо, склонившегося над ним Сашко.

- Жив, - попытался улыбнуться потрескавшимися губами Раневский.

- Меня Шевич в ставке отставил, - прошептал Сашко. – Насилу нашел вас.

Раневский попытался подняться, но тотчас со стоном рухнул на жесткое ложе, которым служил соломенный тюфяк.

- Контузия у вас, - удержал его за плечи Сашко, не давая вновь подняться.

- Завадский цел? – поинтересовался он у своего воспитанника.

Сашко кивнул:

- Ранен легко. Чуть плечо задето. Меня просили передать вам, - полез он в сумку, что принес с собой и извлекая из нее большой конверт.

- Что это? – скосил глаза Раневский.

- Я не знаю, - пожал плечами Сашко. – Тут письмо еще.