Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович. Страница 51

— Между прочим… чайник. Кипяток! — Андрей хотел остаться невозмутимым. — И виноват, что Игорь Васильевич…

Лидия прижала уши Андрея, стукнулась лбом о его лоб и отпустила.

— А вот это уж не твое дело, — устало шепнула она и вновь взгромоздилась на стул.

— Конечно, не мое, — Андрей не мог остановиться. — Да ты из-за него и поехала.

— Ну и что?

— Ты же ему в дочери годишься.

— Ну и что?

— Ничего, — сказал Андрей, потеряв всякий интерес к завариванию чая. Усталость подкатила снова, он уселся за стол и уставился в окно на соседний дом, где на третьем этаже синим прожектором полыхал телевизор и можно было различить, как выступает там королева бензоколонки, если бы не тюлевая занавеска, ячейки которой, творя оптический обман, кружились перед глазами. Он отодвинул штору, тотчас Лидия шлепнула его по руке.

— Сколько говорить, — губы Лидии дрожали. — Не умеешь порядок поддерживать, так не нарушай! — Она вскочила на стул, несколько раз дернула штору, пока не нашла ей надлежащее место. Андрей успел рассмотреть пыль на подоконнике, и вновь закружилась сетка перед глазами. Вслед за шторой пришла очередь сахарницы и фарфорового чайника на столе, которым со звоном было найдено место, не оскорбляющее эстетическое чувство Лидии. Наведя порядок на обеденном столе, она переметнулась к кухонному, судорожно громыхнула хлебницей, выбрасывая ее содержимое в мусорное ведро, выставила несколько тарелок из решетчатой настенной сушилки, со скрежетом затолкала их обратно. Андрей знал, что ее теперь не остановить, как боксера, проводящего заученную серию ударов.

Для чайника раз и навсегда тоже было отведено место на конфорке в точности до микрона. Ей захотелось поправить Андрея. Она дотронулась до чайника и вскрикнула от боли. Андрей взял обожженную руку, притянул к мойке, сунул под струю холодной воды.

— Стой, кулема! Я сейчас…

Лидия приплясывала от боли.

— Ну, сделай же что-нибудь!

Андрей открыл холодильник.

— Ну что ты там возишься, господи!

— Лед! Давай. Руку ко льду. У нас есть новокаин? Новокаин тебе выписывали, бестолочь! Где новокаин, господи. Да вот же он. — Андрей увидел коробку с длинными ампулами в дверце холодильника, выхватил две штуки и лихорадочно помедлил, соображая, чем бы их вскрыть. — А-а, черт с ним! — Обмотал ампулы кухонным полотенцем и раздавил в руке. — Давай сюда, сейчас будет легче.

Лидия уже не приплясывала, а сжалась вся, словно закаменела. Андрей сильно надавил ей на плечи, усадил на стул, она обмякла вдруг и заплакала.

— Больно? Бинт надо чистый.

— Да, больно, — Лидия была как простуженная.

— Сейчас тебе заморозит. Анестезия. Звучит как женское имя, правда? Тебя вообще нужно всю замораживать. Три раза в день. — Андрей был рад, что нашел столь блестящий выход из положения. Сообразил ведь. Почти мгновенно среагировал. Он ощущал превосходство над Лидией, и это доставляло ему мстительное удовольствие. Он даже счел себя вправе похохмить над женой, как это делал один доктор, лечивший Андрея от бронхита. — Ну, создание, ну сокровище! Жертва эмансипации. Дитя века.

— За-за-за-болчи. Пожалуйста.

— Ты лучше икни. Здорово стресс снимает. Я сейчас Игоря Васильевича позову, пусть полюбуется на свою любимую сотрудницу. Любовь к профессии нагрянет, когда ее совсем не ждешь. Почему бы тебе ни брать работу на дом? Ты же так любишь свою профессию. Кал северного песца! Это же поэзия!

— Заболчи! Ты дрянь!

— Да уж молчу. Куда уж нам уж. — Андрей выдохся, израсходовав запас злости. — Плохо тебе? Я накапаю сейчас на сахар, под язык надо.

— Не надо! — голос у Лидии был хотя и простуженный, но достаточно решительный. Андрей растерялся. Если он, проявляя великодушие, переступая через самолюбие, первым идет на мировую, то это должно быть оценено и принято.

— Как не надо? Помнишь, доктор говорил из «Скорой помощи»? Что если давит, надо сразу корвалол, без промедления. Мотор нельзя перегружать.

Лидия помотала головой.

— Ну, тогда я вызову «скорую».

— Нет!

— Знаешь что, милая, — ожесточенно заговорил Андрей, еще не зная, чем окончит фразу. — Знаешь, я дам тебе сейчас бумагу, и ты напишешь, что в смерти своей просишь никого не винить. Я, конечно, нехороший человек и поломал тебе жизнь, но убийцей я быть не хочу. А если тебе нравится быть самоубийцей, то я не хочу лишать тебя этого удовольствия.

— Неси бумагу, — как ни в чем не бывало, сказала Лидия. — У тебя душа заячья.

Андрей скорчил рожу, чтобы не расхохотаться. Неужели она его разыгрывала? Может быть, и рука у нее не обожжена?

Андрей принес бумагу, нашел в аптечке корвалол и принялся капать на кусок сахара. Лидия не писала, а рисовала. Андрей понял, что это чайник. Лидия нарисовала чайнику глаза и ослиные уши.

— Это ты.

— Спасибо, тронут.

— Вот такой ты мне нравишься.

— На тебе сахар под язык. Ты меня представляешь ослом? Хорошо. У ослов хоть рогов не бывает.

— Нет, ты не совсем осел. Ты еще и чайник. Гибрид.

— Возьми сахар.

— Ты кипятишь в себе чай. Но в нем маловато заварки.

— Лекарство возьми, у меня уже вся рука липкая от сахара.

— Ты весь насквозь просиропленный, липкий леденец. Марципан. Трюфля. Вафля. Туфля. У тебя мозги все слиплись.

— Не хочешь с сахаром, так я в стакан накапаю. Ладно?

— Ты же палец о палец не ударил, серенький ослик. Чахну тут с тобой. Поступок, черт возьми, поступок, ты же мужчина! Хоть бы раз что-нибудь придумал! Что-нибудь такое… Ну не знаю… ну напился бы… жене цветы принес.

— Не будешь лекарство? Ладно. — Андрей открыл форточку, и ветер, упругий, как кислородная подушка, даванул ему в лицо. Андрей бросил ему навстречу флакон с корвалолом.

— Браво! — Лидия захлопала в ладоши, насколько позволила забинтованная рука.

Ему стало покойно, потому что завершилась его затея с лекарством, а он был так уж устроен, что непременно должен был завершить задуманное.

— Чай будешь?

— Буду-буду-буду! Наливай! Гуляй!

— Слушай, а пойдем прошвырнемся куда-нибудь. Почему бы нам ни побродить по крышам?

— С ума сошел. Я же замерзла, как собака.

— Утеплимся. Будем греться изнутри. Жаль, что у нас нет моржового жира.

— Фу.

— Ты же не брезглива. На своей основной работе… Слушай, а давай зарулим к твоему Игорю Васильевичу…

Лидия поперхнулась чаем, глаза ее округлились, и Андрею вдруг показалось, что она сейчас плеснет ему в лицо. Он пожалел, что затронул больную тему. Да, самонадеянный тип. Переоценил степень доброжелательности Лидии. Погнал лошадей. Загарцевал. Думал разом разрубить все узлы — все до единого…

Лидия встала. Это была высокая стройная женщина. Андрей посмотрел на нее как на незнакомку и пришел в восхищение от не суетности ее жестов. Была, и уже нет ее, — ушла. Выскользнула.

«Бога ради, — подумал Андрей. — За столом сидеть, и то по стойке „смирно“. Хоть чаю попью без регламента».

Чай настоялся крепкий, и его грубоватый аромат нравился Андрею. Язык будто наждаком тронуло.

Он знал, что через несколько минут наступит ощущение беды, обреченности. А она уже спит, подтянув ноги к подбородку, не накрывшись даже как следует одеялом, это беззащитное существо с тоненькими нервами, в позе не родившегося ребенка.

Ему очень хотелось обмануться. Может быть, она не спит, а подкарауливает его, закутанная в простыню, как привидение, оглушит, зацелует, как было давно, давным-давно. Очень давно.

Но Лидия спала.

Он не может уснуть сегодня, потому что пурга будоражит и несет из каждого угла лихорадочное веселье. Пурга докатилась до города, гуляет меж домов поземка, снег падает и падает, его подхватывает ветер и отправляет обратно в небо. Снежные массы представляются Андрею летательными аппаратами тяжелее воздуха — без крыл и фюзеляжа, неопределенные и размытые, как драконы. Если описать в математических формулах движение снежного заряда, то можно будет спроектировать какой-нибудь пурголет для условий Магадана.