Увядание - Савушкина Т. А.. Страница 15

Я шепчу одними губами «спасибо» за завтрак; кивнув в ответ, он уходит. Потом, может, когда увижусь с ним в библиотеке, смогу объяснить, что здесь произошло. Вспоминаю, что Роуз и в самом деле больше нет, и у меня появляется предчувствие, что скоро мне нужно будет с кем-нибудь поговорить.

Осторожно выбираюсь из кровати. Пусть Линден еще поспит. У него была трудная ночь, у меня случались и получше. Стараясь не шуметь, выдвигаю ящик туалетного столика. Вынув из него бумажный пакет с леденцами, направляюсь к окну. Оно все еще заперто, но на широком подоконнике можно удобно разместиться.

Усевшись на подоконнике, я разглядываю сад и посасываю карамельку такого же отчаянно зеленого цвета, что и свежескошенный газон под моим окном. Отсюда мне открывается изумительный вид на бассейн, и я наблюдаю, как незнакомый мне человек в униформе разрезает гладь воды длинной сетью. На рассеченной мелкими ромбиками голубой поверхности играют солнечные лучи. Я вспоминаю океан, как его волны бьются о причалы Нью-Йорка. Давным-давно на месте бетонных плит, устилающих здесь берег, были пляжи. За пять долларов можно воспользоваться ржавым телескопом, чтобы охватить взглядом все водное пространство до статуи Свободы или одного из манящих яркими огнями островков с сувенирными магазинчиками, торгующими брелоками и удачными ракурсами для фотографий. Можно купить билет на двухпалубный паром, курсирующий вдоль пирсов, и послушать рассказ гида о том, какие изменения претерпел за свою историю городской ландшафт. А можно проскользнуть под перилами и, скинув туфлю, погрузить голую ногу в мутную соленую воду, кишащую рыбой. Есть ее опасно, рыбаки ловят ее ради забавы и затем выпускают обратно.

Океан всегда меня завораживал. Такое удивительное чувство: опустить руку или ногу в воду и знать, что ты прикасаешься к вечности и этот момент есть ее начало и конец. Где-то под толщей этих вод покоятся развалины красочной Японии и так любимой Роуз Индии – стран, что не смогли выжить. На поверхности остался лишь наш континент. Темная, скрывающая тайны водная гладь невероятно притягательна, в сравнении с ней голубая вода бассейна, весело поблескивающая на солнце, так заурядна. Уж больно она чистая, сверкающая и безопасная. Интересно, дотрагивался ли Линден хоть раз до океанских вод. Знает ли, что его райский сад насквозь пронизан ложью.

Бывала ли Роуз за пределами этого поместья? Она говорила о том мире, будто видела его своими глазами, но как далеко уезжала она от своих любимых апельсиновых рощ? Надеюсь, что сейчас она где-нибудь на цветущем острове или покрытом зеленью континенте наслаждается возможностью учить иностранные языки и вволю кататься на слонах.

– Прощай! – шепчу я еле слышно, перекатывая языком во рту леденец. Мятный. Хорошо бы еще у нее там не было недостатка в Джун Бинз.

Со стороны кровати раздается судорожный вздох. Линден лежит на спине, слегка приподнявшись на локтях. Его кудрявые волосы взъерошены, веки припухли, он выглядит растерянным. Мы некоторое время смотрим друг на друга. Я вижу, что он пытается сфокусировать взгляд на моем лице. У него настолько потерянный вид, что мне на секунду кажется, что он еще спит. За ночь он несколько раз просыпался, смотрел на меня широко открытыми глазами, потом снова засыпал, бормоча что-то о садовых ножницах и угрозе нападения пчел.

Его губы растягиваются в слабой улыбке.

– Роуз? – хриплым со сна голосом спрашивает он.

Через мгновение его лицо искажает мучительная гримаса, и я понимаю, что он полностью проснулся. Смотрю в окно, не зная, как поступить. Мне его немного жаль, но ненависть, которую я испытываю к этому дому, к оружейным залпам, преследующим меня в снах, куда сильнее сочувствия. Я что, должна утешать его только потому, что у меня такие же светлые волосы, как и у его покойной жены? Я тоже потеряла близких людей. Кто утешит меня?

– У тебя язык зеленый, – нарушает молчание Линден и, привстав на кровати, продолжает: – Где ты раздобыла Джун Бинз?

Не могу сказать ему правду. Боюсь, что из-за меня у Габриеля опять будут неприятности.

– Мне их дала Роуз. Пару дней назад. Они из вазочки в ее комнате.

– Ты ей нравилась, – говорит он.

У меня нет никакого желания обсуждать с ним Роуз. Наступило утро, и я не собираюсь с ним больше нянчиться. Ночью мы оба проявили слабость, я на время забыла все обиды, но в свете дня становится ясно, что все осталось по-прежнему. Я все еще его пленница.

Но я не могу позволить себе казаться уж совсем бесчувственной. Если хочу завоевать доверие Линдена, сейчас не лучшее время выказывать к нему презрение.

– Умеешь плавать? – интересуюсь я.

– Нет. А ты любишь воду? – спрашивает он.

Когда я была еще маленькой и меня окружала родительская любовь и забота, я ходила в бассейн, расположенный в спортивном центре неподалеку. Там я ныряла за обручами и соревновалась с братом в прыжках в воду. Как давно это было. Сегодня мир полон опасностей. С тех самых пор, как разгромили единственную в городе исследовательскую лабораторию, уничтожив одним махом рабочие места и надежду на создание противоядия, все покатилось по наклонной. Когда-то наука пообещала разработать антидот. Годы растянулись на десятилетия, а новые поколения продолжают умирать. Надежда, как и все мы, долго не живет.

– Люблю, – признаюсь я.

– Тогда придется показать тебе наш бассейн, – говорит Линден. – В таком ты еще никогда не плавала.

Из окна моей комнаты бассейн не выглядит каким-то особенным, но я вспоминаю об удивительном воздействии на мою кожу мыла для ванны и о блестках платья Сесилии, окутывавших ее волшебной дымкой, и понимаю, что не все в мире Линдена Эшби на самом деле то, чем кажется.

– С удовольствием, – отвечаю я и не кривлю душой.

Мне бы очень хотелось туда, где стоял работник, чистивший воду в бассейне. Это, конечно, еще не свобода, но пока самое близкое из того, на что я могу рассчитывать.

Линден все еще не сводит с меня глаз, хотя я явно загорелась его идеей с посещением бассейна.

– Тебя не очень затруднит, – спрашивает он, – посидеть со мной еще немного?

Да! Очень даже затруднит! Достаточно и того, что я вообще еще здесь. Интересно, осознает ли Линден, какую исключительную власть он надо мной имеет? Стоит мне выказать хотя бы крупицу того отвращения, которое я испытываю, меня замуруют на этом этаже на всю оставшуюся жизнь. Выбора нет, придется уступить.

Но я нахожу более изящный выход из создавшегося положения: беру поднос с завтраком и ставлю его между нами прямо на кровать.

– Пока ты спал, принесли завтрак, – сообщаю я ему, усаживаясь по-турецки рядом. – Тебе надо поесть.

Снимаю крышку с блюда: сегодня на завтрак вафли со свежей черникой. Темно-синие ягоды и в сравнение не идут с теми своими бледными родственниками, что лежат на прилавках наших магазинов. Роуэн бы запретил мне есть продукты такого насыщенного цвета. Интересно, эту чернику вырастили где-то здесь, в одном из многочисленных садов? Наверное, так она раньше и выглядела, до той поры, пока мы не стали выращивать свои овощи, фрукты и ягоды на загрязненной почве.

Линден берет в руку вафлю и долго ее изучает. Мне знаком этот взгляд. Когда умерли родители, я так же рассматривала свою еду, словно она потеряла всякий вкус и есть ее не имело никакого смысла. И тут, не успев сообразить, что собираюсь сделать, я беру ягоду черники и подношу ее к его губам. Вспоминать о тех горестных минутах выше моих сил.

Он выглядит удивленным, но, подарив мне легкую улыбку, послушно открывает рот.

Я протягиваю ему еще одну ягоду. На этот раз он кладет руки мне на талию. Вместо крепкого объятия, которого я ожидала, чувствую легкое прикосновение, длящееся пару секунд – ровно столько времени понадобилось Линдену, чтобы проглотить ягоду, которую я положила ему в рот. Он прокашливается.

Мы женаты почти месяц, но я впервые со дня нашей свадьбы могу рассмотреть его. Не знаю, печаль это или его покрасневшие глаза под припухшими веками, но он выглядит совсем безобидным. Даже добрым.