Увядание - Савушкина Т. А.. Страница 16

– Ну вот. Было совсем не трудно, правда? – приговариваю я, беря себе еще одну ягодку.

Она гораздо слаще тех, что я ела раньше. Я забираю у него вафлю и разламываю ее на две части – каждому по половинке.

Он ест свою часть, откусывая от нее маленькие кусочки и проглатывая каждый из них с заметным усилием. Так мы сидим какое-то время. В комнате слышится щебет птиц и звуки, издаваемые двумя завтракающими людьми.

Когда на тарелке ничего не остается, я протягиваю ему стакан апельсинового сока. Он механически берет его и с тем же отсутствующим видом, что сохранял в течение всего завтрака, начинает пить сок, не поднимая глаз. Сладкое ему сейчас не повредит, думаю я.

Меня не должно заботить его самочувствие. Но сладкое ему не повредит.

Кто-то стучится в дверь.

– Рейн? – раздается голос Сесилии. – Ты уже встала? Как это читается в одно слово? А-М-Н-И-О-Ц-Е-Н-Т-Е-З.

– Амниоцентез, – произношу я громко.

– Ах, вот как. А ты знала, что это способ проверить, нет ли у ребенка отклонений?

Мне это известно. Родители работали в лаборатории, где анализировали все, что касается еще не родившихся малышей и новорожденных.

– Здорово, – отвечаю я.

– Давай выходи! – зовет она меня. – Малиновки свили гнездо прямо под моим окном. Хочу, чтобы ты посмотрела. Там такие симпатичные яички.

Ее нечасто охватывает желание со мной пообщаться, но я заметила, что Сесилия терпеть не может закрытых дверей.

– Дай мне только одеться, – отвечаю я и прислушиваюсь. Из коридора не доносится ни звука: она ушла.

Я беру поднос и ставлю его на туалетный столик. В голове крутится один вопрос: как долго еще Линден пробудет в моей комнате? Начинаю заниматься своей прической: расчесываю волосы, скрепляю их сзади заколками. Открываю рот, чтобы удостовериться, что к языку вернулся естественный оттенок.

Линден лежит в кровати, облокотившись на подушку, и задумчиво теребит нитку на манжете. Через некоторое время он поднимается и со словами «Уверен, кто-нибудь зайдет за подносом» выходит из спальни.

Я долго лежу в теплой воде, покрытой шапкой розовой пены. Мне стало привычным потрескивание мыльных пузырьков на коже. Сушу волосы, натягиваю на себя джинсы и невероятно мягкий свитер. Дейдре постаралась на славу. В одежде, которую она для меня шьет, я всегда будто окружена сиянием. Затем недолго слоняюсь по коридору, надеясь повстречать Сесилию, которая обещала мне показать свое гнездо. Но ее нигде нет.

– Комендант Линден взял ее на прогулку по саду, – уведомляет меня Дженна.

Я натыкаюсь на нее в библиотеке, где она ищет что-то в книжном каталоге. Голос ее сегодня звучит яснее обычного, не так печально. Проинформировав меня, она бросает в мою сторону взгляд, сопроводив его поджатием губ, словно не может решить, стоит ли мне сообщать еще какие-нибудь новости. Поколебавшись, она возвращается к каталогу.

– Почему ты зовешь его Комендантом Линденом? – спрашиваю ее.

Во время свадебного ужина Распорядитель Вон объяснил нам, что к нему следует обращаться «Распорядитель», так как у него в доме самое высокое положение. Но предполагается, что мужа мы будем звать по имени по причине близких с ним отношений.

– Потому что я его ненавижу, – признается она.

В этих словах нет ни злобы, ни пафоса, но выражение ее серых глазах подсказывает, что она совершенно искренна. Я оглядываюсь, хочу убедиться, что ее никто не слышал. В комнате ни души.

– Я понимаю, – говорю я. – Но, может, лучше ему подыграть. Тогда, глядишь, получим чуток свободы.

– Ни за что, – отвечает она. – Мне уже наплевать на свободу. Мне все равно, даже если я здесь умру.

Она смотрит на меня, и я замечаю, каким суровым стало ее лицо: под глазами появились мешки, запали щеки. Несколько недель назад в своем подвенечном платье она выглядела подавленной, но все же симпатичной. Сейчас у нее изнуренный вид взрослой женщины. От нее исходит странная смесь запахов: мыла с ароматом корицы и рвоты. Но на ее пальце поблескивает обручальное кольцо – символ нашего сестринства, напоминание об аде, который мы пережили той долгой кошмарной ночью в фургоне. Она могла быть одной из тех девушек, что жались ко мне в темноте. Или той, что кричала.

Что бы Дженна ни искала в том каталоге, она это находит. Беззвучно проговорив номер секции, чтобы лучше его запомнить, она возвращает ящик на прежнее место.

Она неторопливо идет по проходу между стеллажами, ведя пальцем по тесному ряду книжных корешков. Я не отстаю от нее ни на шаг. На одной из книг ее палец вдруг останавливается. Дженна снимает книгу с полки и начинает ее листать. Судя по тому, какими хрупкими выглядят пожелтевшие, едва прикрытые ветхой пыльной обложкой страницы, книга эта, как и все прочие в нашей библиотеке, родом из двадцать первого века, а может, и старше. Здесь нет ничего удивительного. По телевизору крутят старые фильмы, действие большинства телешоу происходит в прошлом. Погрузиться в мир, где люди доживают до старости, превратилось в привычный способ убежать от действительности. От того мира, реального, настоящего, осталась одна картинка.

– Тут столько романов о любви, – замечает она. – В них либо все заканчивается как в сказке, либо в конце все умирают. А чего еще ждать, верно? – продолжает она с нервным, больше похожим на всхлип смехом.

Дженна неотрывно смотрит на раскрытую книгу. Кажется, что она рассыплется на мелкие кусочки. Ее глаза наполняются слезами, но когда я думаю, что она вот-вот даст им волю, Дженна делает над собой усилие и подавляет их.

В проходе стоит тяжелый, затхлый дух, сотканный из ароматов грязных страниц, плесени и еще чего-то смутно знакомого, похожего на запах земли, витавший на нашем дворе в ту ночь, когда мы с братом зарывали клад. Я знаю, что моя сестра Дженна не похожа на Сесилию, которая выросла в сиротском приюте и сейчас переполнена гордостью из-за того, что стала женой богатого Коменданта. Совсем не похожа. Она, как я, потеряла то, что имела, лишилась чего-то очень дорогого.

Я в нерешительности, не знаю, можно ли ей рассказать о моем плане: завоевать доверие Линдена, а после сбежать. Она ведет себя так, будто уже смирилась с тем, что ей полагается гнить в этом доме до конца своих дней. Ну а что, если ей просто не пришло в голову, что отсюда можно выбраться?

С другой стороны, если я ошибаюсь, что помешает ей потом меня предать?

Пока я взвешиваю все «за» и «против», в комнату заходит Сесилия и, возмущенно фыркнув, падает в кресло, стоящее у одного из столов.

– Только время зря потратила, – объявляет она.

И затем еще раз, на тот случай, если мы ее не расслышали:

– Пустая трата времени.

В эту секунду в библиотеку заходит Габриель с подносом в руках. Он принес чай и нарезанный дольками лимон в серебряной вазочке.

Я занимаю место напротив Сесилии. Она поднимает свою чашку с блюдца и с нетерпением ждет, пока Габриель ее наполнит. К нам присоединяется Дженна. Не отрывая глаз от книги, которую держит в вытянутой руке, она берет дольку лимона и принимается ее посасывать.

– Линден пригласил меня прогуляться по розарию, – рассказывает Сесилия. Она делает глоток чая, и на ее лице появляется брезгливая гримаса. – Где молоко и сахар? – резким тоном спрашивает она.

Габриель выскакивает из комнаты с обещанием все мигом принести.

– Так вот, я подумала, что он наконец-то решил вести себя как положено мужу, ну вы понимаете. Пора бы уж. А он представляете что делает? Показывает мне подпорки для подсолнухов, что привезли из Европы лет сто назад, а потом все без конца рассказывает о Полярной звезде. О том, какая она древняя и как с ее помощью путешественники могли вернуться домой. Одно разочарование. Он меня даже не поцеловал!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.