Волк среди волков - Розенталь Роза Абрамовна. Страница 118

— Я знаю, спасибо, я знаю куда, вон тот поезд слева — еду не первый раз! Благодарю!

«Слава богу, кажется, все в порядке! Но спокоен я буду, только когда поезд отойдет… Да, боюсь, что и раньше маленькая Зофи погуливала с молодыми парнями в деревне, я кое-что слышал на этот счет, а в Берлине жизнь нелегкая… Я тоже кое-что мог бы порассказать… Слава богу, вон мне машет Пагель…»

— Ну, господа, все в порядке. Прошу тебя, Штудман, прошу вас, Пагель, станьте к окну, чтобы никто сюда не заглянул, этот тип может еще пойти по вагонам! Мне надо просохнуть, я весь мокрый… Еще бы, такая пробежка с утра пораньше…

— Значит, благополучно выбрался? — спрашивает Штудман.

— Нелегко было! И знаете, кто помог мне? Дочь моего приказчика! Она как раз подошла, едет в отпуск к родителям, она здесь в Берлине служит горничной у какой-то графини… Вы посмотрели бы, успеет она еще сесть в поезд? Он каждую секунду может отойти. Ее надо бы пригласить сюда. Я хотел расспросить, как ей живется. Замечательная девушка — сразу поняла, без единого слова!

— Как она выглядит? Старая? Молодая? Толстая? Тонкая? Белокурая? Брюнетка?

— Ах, Берлин не пошел ей на пользу! Нет, лучше не надо! Еще разговоры пойдут, и в Нейлоэ будет потом при встрече с ней неловко. В конце концов она всего-навсего дочь моего приказчика! Всегда держитесь правила, Пагель: подальше от служащих, никаких фамильярностей, не сближаться с ними! Поняли?

— Так точно, господин ротмистр!

— Слава богу, поехали. Ну, усаживайтесь поудобнее. Давайте закурим как чудесно все-таки выехать из этого поганого города прямо в лето, правда, Штудман? Правда, Пагель?

— Великолепно! — соглашается Штудман и спрашивает осторожно: — Праквиц, мне пришло в голову; этот человек знает твою фамилию?

— Какой человек?

— Да посредник!

— Ну конечно, а как же?

— Тогда он, вероятно, еще напишет тебе и предъявит требования — или…

— Ах черт! Ах дьявол! Об этом я и не подумал! Вся комедия ни к чему! Но я не приму письма, я откажусь от него, никто не заставит меня принять письмо!

Ротмистр скрипит зубами от ярости.

— Мне очень жаль, Праквиц, но это едва ли поможет…

— Да, теперь тебе жаль, Штудман! Надо было сказать мне это еще на вокзале — или совсем не говорить! А не теперь, когда уже поздно! Вся поездка испорчена! А такая чудесная погода!

В ярости смотрит ротмистр из вагона на чудесную погоду.

Не успевает Штудман ответить (и еще вопрос, хочется ли ему ответить), как открывается дверь в коридор. Но вместо кондуктора входит очень элегантная молодая девица. Улыбаясь, прикладывает руку к шляпке:

— Приказ выполнен, господин ротмистр.

Ротмистр вскакивает сияя:

— Это же замечательно, Зофи, что ты все-таки не опоздала на поезд. Я уж ругал себя. Господа, это Зофи Ковалевская, я говорил вам… Господин фон Штудман, господин Пагель. Эти господа — хм… — мои гости. Так, а теперь садись сюда, Зофи, и расскажи-ка нам, как ты живешь? Сигарету? Нет, конечно нет. Очень разумно, молодым девушкам вообще не следовало бы курить, я это постоянно твержу дочери. Фройляйн фон Кукгоф, как всегда, права: женщинам женственность — мужчинам мужественность, ты тоже так считаешь, Зофи?

— Конечно, господин ротмистр, а потом курить так вредно! — И бросив взгляд на обоих слушателей: — Господа едут только на воскресенье или погостят в Нейлоэ подольше?

^{ЧАСТЬ ВТОРАЯ}

СТРАНА В ОГНЕ

^{ГЛАВА ДЕСЯТАЯ}

МИР ПОЛЕЙ

Да, контора была уже не та!

Все те же были неказистые серовато-желтые сосновые полки; все тот же был некогда черный письменный стол с зеленым закапанным чернилами сукном; все на том же месте стоял громоздкий несгораемый шкаф с пожелтелыми золотыми арабесками — и все-таки контора была уже не та!

Оконные стекла сияли, на окнах висели чистые светлые занавески; протертая суконкой мебель мягко блестела; выщербленный, щелястый пол был выструган, навощен и натерт, а над несгораемым шкафом потрудился со своим горшочком красок усадебный каретник: теперь стальной панцирь шкафа отливал сероватым серебром, украшения на нем стали темно-серыми — да, контора была уже не та!

Ротмистр фон Праквиц беспокоился, что его другу, обер-лейтенанту фон Штудману, придется сидеть за платежными ведомостями и счетами в такой запакощенной конторе. Ротмистр беспокоился зря: господин фон Штудман не сел в испакощенную контору. Пакость он ликвидировал мягко, но беспощадно!

В один из первых же дней, когда Штудману понадобилось взять в конторе ключ, фрау Гартиг стояла на подоконнике и протирала стекла.

Штудман остановился и стал смотреть.

— Чистоту наводите? — мягко спросил он.

— А то как же! — ответила Гартигша весьма запальчиво, ибо, во-первых, ее обманула мягкость приезжего господина, а потом она была на него зла за то, что уволили Мейера. Хоть она и отреклась торжественно от всех своих прав на бывшего управляющего, но его увольнения она все же не могла простить этому господину, даже если и правда то, о чем люди толкуют, будто он сыщик!

Предполагаемый сыщик сперва ничего не ответил и неизвестно зачем понюхал воду, которой она мыла стекла. Затем взял замшу для окон, собственно говоря, не замшу, а простую тряпку — хорошую оконную замшу Армгард не позволяла брать из виллы для дрянной конторы. Потом он подвигал на солнце вымытой рамой взад и вперед. Гартигша просто лопалась от злости: теперь этот шпик еще и в ее работу свой нос совать вздумал.

Штудман окончил осмотр и поднял глаза на уборщицу, казалось, он даже не замечает, что она злится.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Я жена кучера, — буркнула Гартигша и принялась так яростно протирать стекло, что оно завизжало.

— Значит, вы жена кучера, — миролюбиво сказал Штудман. — А как зовут кучера?

Тут Гартигша стала выкладывать очень возбужденно, очень быстро все подряд, одно за другим, между прочим, и то, что она свою работу знает, что незачем приезжать из Берлина и «указывать» ей, как работать, что она четыре года проработала в «замке» у «старой барыни», пока не вышла замуж за Гартига, и что «старая барыня» всегда была ею довольна, а уж на нее никто не угодит…

— Значит, вас зовут фрау Гартиг, — сказал фон Штудман, не теряя терпения, ибо он достаточно долго прослужил в гостинице. — Послушайте, фрау Гартиг, такое мытье окон никуда не годится. Окна не моют на солнце, поглядите, ведь стекла все в полосах…

Он подвигал оконную раму взад и вперед, но фрау Гартиг даже не посмотрела. Ей было противно, — она и сама знает, что стекла в полосах, но до сих пор она всем угождала своей работой, и это она ему тоже высказала!

Штудман ответил невозмутимо:

— А в воду для ополаскивания прибавляют чуточку спирта, тогда стекла лучше блестят. Но все равно, без приличной оконной замши ничего не сделаешь, вы же видите, от суконки остаются ворсинки, все стекла в ворсинках.

Сперва Гартигша онемела от возмущения, затем она весьма насмешливо спросила господина фон Штудмана, откуда он прикажет ей взять спирта, а? Родить ей его, что ли? И замши у Армгард тоже не допросишься…

— И спирт и оконную замшу вам дадут, — сказал Штудман. — А когда нет замши, берется старая газета, — глядите, вот так… — Он выхватил из пачки старую газету и принялся тереть. — Глядите, вот так, теперь блестит?

— Да ведь это «Областные ведомости», — насмешливо крикнула Гартигша, их собирают и отдают в переплет! Упаси бог, если газета затеряется!

— Вот оно что! — сказал Штудман в смущении. В эти первые дни он, как и Пагель, по неведению часто попадал впросак. Он расправил почерневший сырой комок бумаги. — Номер еще можно прочитать, я выпишу новый экземпляр. — Он записал себе номер.

Однако эта маленькая оплошность все же возымела действие, долготерпению его пришел конец, он сказал более резко: