Волк среди волков - Розенталь Роза Абрамовна. Страница 119

— А теперь ступайте домой. Убираться, так уж как следует. Приходите сегодня вечером к шести часам, я покажу вам, какой уборки я требую в конторе и в комнатах.

И он ушел, взяв нужный ему ключ. А Гартиг не придала значения болтовне этого берлинского франта, — все равно сбежит в ближайшие же дни. Она убрала по-своему и даже не подумала прийти, как было приказано, в шесть часов для уборки.

Когда же, подстрекаемая любопытством, она все же сунулась около семи в контору, то, к своему возмущению, увидала, что там орудует Минна-монашка, эта паскуда и притворщица, а когда она потихоньку вошла и словно невзначай взялась за ведро и за тряпку, сыщик обернулся и сказал все тем же противным мягким тоном:

— Вы, фрау Гартиг, уволены. Вам здесь больше убирать не придется.

И не успела она ответить, как он уже отвернулся, каретник со своим учеником взялись за рубанки, и — шрап, шрап, шрап! — рубанки заработали. Словно изгнанная Агарь в пустыне, стояла Гартигша. Ни слезы в замке у старой барыни, ни рыдания на вилле у молодой барыни, ни мольбы в кабинете у господина ротмистра — ничто не помогло, все вдруг изменилось, повеял новый ветер…

«Если ты не подошла господину фон Штудману, значит, ты плохо работала, Фрида… Тут мы заступаться не станем, тут мы тебе ничем помочь не можем…» Даже сообщение о разорванной газете, даже рассказ о том, что Аманда после полуночи провела целый час в конторе с господином фон Штудманом, все, что прежде выслушивалось так охотно, не помогло. «Нет, ступай домой, Фрида! Не сплетничай — стыдно сплетничать. Отучись от этого, Гартиг».

Ей пришлось уйти домой, к ворчащему и крайне недовольному мужу. Не оправдалось и ее предсказание, что в субботу, после выплаты жалованья стольким рабочим, контора опять превратится в конюшню. В конторе и после выплаты жалованья царили чистота и порядок, потому что по приказанию этого берлинского чучела из конторы на улицу вынесли стол и два стула — там он и выплачивал жалованье, и людям, вообще падким на все новое, это даже очень понравилось.

— Ну, а если дождь пойдет, что он будет делать? Ну а зимой как? надрывалась Гартигша.

— Молчи лучше, Фрида, — советовали ей кругом. — Тебя просто зависть берет, он тебя в десять раз хитрей. Мейера выгнал — будешь зря кричать, и тебя выгонит!

— А чего он птичницу среди ночи к себе в контору приводил? — не унималась она.

— Тебе, видно, самой хотелось бы на ее место, как тогда при Мейере, смеялись кругом. — Эх, Гартиг, дура ты дура — он настоящий барин, не хуже нашего ротмистра. Плевать ему и на тебя и на Аманду. Уж лучше молчи!

И вот наступило воскресенье, после первой трудовой недели — воскресный послеобеденный отдых; фон Штудман и Вольфганг Пагель сидели в прибранной, сияющей чистотой конторе и курили. Штудман курил прекрасную тонкую гавану, обернутую в табачный лист с острова Суматры — гавану из ротмистрова воскресного ящика, ибо их обоих пригласили к обеду в господский дом. Пагель уже опять курил свои собственные сигареты.

Да, оба они, что было отмечено всеми в поместье Нейлоэ, обедали сегодня на вилле, а до того уже два раза там ужинали. Со здешними служащими такого еще не бывало, и это дало новую пищу слухам о необычайной миссии обоих берлинцев. А старший из обоих приезжих, тот, у которого голова яйцом и глаза карие, тот даже жил на вилле вплоть до ночного исчезновения Мейера! Потом он, правда, сейчас же перебрался во флигель для служащих, однако против воли ротмистра, который, как стало известно через кухарку Армгард, форменным образом умолял его остаться. Но не тут-то было, он сказал: «Прости, Праквиц, где я работаю, там я и жить буду. Мы же можем видеться, когда тебе вздумается». (Они были на «ты»!) И теперь молодой, господин Пагель, живет в комнате управляющего, а тот, что постарше, — в мезонине; а что у них здесь за работа, тоже скоро узнается, в сельском хозяйстве они ничего не смыслят, это-то ясно!

Итак, фон Штудман сидит, покуривая, за письменным столом и перелистывает ведомости выдачи жалованья натурой. Но вникать в них он не вникает: во-первых, слишком жарко, а потом, он плотно пообедал. Здесь целыми днями бываешь на воздухе и потому ешь слишком много.

Штудман решительно захлопывает конторскую книгу и говорит Пагелю, который сидит у окна и, полузакрыв глаза, щурится на залитый солнцем парк тайного советника:

— Ну, что будем делать? Не завалиться ли нам спать? Господи, как меня разморило.

Пагеля, верно, тоже разморило, он даже не открывает рта. Он просто указывает на потолок, с которого свешивается липучка, а вокруг нее звенят и жужжат мухи.

Штудман последовал взглядом за указующим перстом, минутку он задумчиво смотрит на веселый летний хоровод мучительниц рода человеческого, а затем изрекает:

— Вы правы, чертовы мухи ни минуты не дадут нам соснуть. Ну, так что же мы тогда предпримем?

— Я еще не побывал по-настоящему в лесу, — сказал Пагель. — А что, если нам его посмотреть? Говорят, там есть пруды, холодные как лед, в них водятся раки. Можно взять с собой трусы и полотенца.

— Замечательно! — согласился Штудман, и пять минут спустя они, захватив купальные принадлежности, выходят из флигеля.

Первый, кто попался им навстречу, был тайный советник Хорст-Гейнц фон Тешов, владелец Нейлоэ. Одетый в зеленый грубошерстный костюм, он идет, опираясь на дубовую палку, и когда оба берлинца, представленные ему только мимоходом, хотят пройти, отделавшись легким поклоном, старый хитрец обращается к ним:

— Да ведь это же замечательно, господа, что я вас встретил! Я раздумываю, я соображаю, я ломаю голову — неужто так скоро уехали? Неужто так скоро надоела деревня и сельское хозяйство? Ведь я вас уже несколько дней не вижу!

Как и подобает, оба улыбаются превосходительным шуткам, Штудман весьма сдержанно, а Пагель от всей души: этот сельский бородач, красный, как только что покрашенный деревянный щелкунчик, кажется ему очень забавным.

— Должно быть, собрались ради воскресного дня пойти пошататься для прохлаждения? Деревенских красоток, молодой человек, тут видимо-невидимо… Обращать на них ваше внимание, господин фон Дудман, я не решаюсь…

— Штудман, — поправил бывший обер-лейтенант.

— Ах да, да, прошу извинения, сударь, да, я знаю. Просто обмолвился, ведь здесь все вас так зовут. Вчера еще один из кучеров, которого вы, верно, пробрали за плохую езду, сказал: «Дуди себе на здоровье, Дудман! Не ты первый, не ты последний здесь дудишь»!

— Вчера? — переспросил Штудман.

— Ну да, вчера! А может быть, не вчера? Да нет, конечно же вчера — у меня котелок еще варит, господин фон Штудман.

— Я просто потому спрашиваю, что вы, господин тайный советник, уже несколько дней ломаете голову, не уехали ли мы, — сказал Штудман, улыбкой несколько смягчая колкость своих слов.

Пагель так и прыснул.

Старик смущен, но через минуту уже тоже смеется. Смеясь, хлопает он Пагеля по плечу, а хлопать он умеет крепко. У Пагеля чешутся руки дать сдачи, но он еще недостаточно знает веселого старика, лучше воздержаться.

— Замечательно! — хохочет тайный советник. — Тут-то он меня и поддел! Хитер господин фон Штудман, это вам не ночной сторож со своей трещоткой!

И вот он уже опять серьезен, и по этой внезапной серьезности Штудман понимает, что все предыдущее только комедия, разыгранная для них обоих из каких-то еще не понятных ему соображений. «Я тебя еще не раз поддену», подумал воинственно настроенный Штудман.

— Может быть, у вас, господа, найдется минутка времени? — спросил старик. — У меня готово письмо для моего зятя, уже сколько дней лежит, никак не соберусь переслать, последнее время столько было всего… Не занесете ли вы его мимоходом на виллу?..

— Охотно… — открыл было рот Пагель, на которого господин фон Тешов смотрел особенно пристально.

Но Штудман не дает Пагелю договорить:

— Ну, разумеется, господин тайный советник. Мы скажем лакею, чтобы он зашел за ним.