Волк среди волков - Розенталь Роза Абрамовна. Страница 128

— Что это значит? — спросил он еще раз, очень удивленный.

Лесничий был красен, как помидор, и все краснел и краснел. Может быть, он и хотел что-то сказать, но вместо слов получалось только какое-то бульканье в гуще его бороды. Однако вещей он не отпускал, а Зофи Ковалевская не отпускала штаны.

И она говорила без умолку, но в том, что она теперь говорила, уже, конечно, не было ничего от жеманства светской дамы.

— Я лежу и ни о чем не думаю, только слышу — что-то шуршит, и думаю верно, еж или лиса, и ничего не думаю, а потом посмотрела и думаю, отупела я, что ли? — ведь это же Книбуш ползком подбирается сквозь тростники к одеже приезжих господ и цап ее под мышку! Ну, я вскочила и говорю: «Книбуш, что вы делаете, ведь это же господская одежа!» А он ни слова, палец к губам и молчком в кусты. Ну, я хвать, еле-еле успела схватить штаны. Отпустите штаны! Штаны не ваши! — яростно набросилась она на лесничего.

— Кажется, вам суждено быть нашей спасительницей, фройляйн Зофи, улыбаясь, сказал Штудман. — Вот уже вы опять выручаете нас из беды. Весьма вам признателен. Но я полагаю, теперь вы можете отпустить штаны. Не убежит же с ними господин Книбуш у нас на глазах? — И несколько резче: Разрешите спросить, господин Книбуш, что это означает? На тот случай, если вы позабыли — моя фамилия Штудман, фон Штудман, а этого господина зовут Пагель, — мы служим у господина ротмистра фон Праквица.

— Это меня не касается, — пробурчал Книбуш, глядя на вещи, которые Пагель без долгих слов вытащил у него из-под мышки. — Здесь купаться воспрещено, а у того, кто купается, отбирают одежду!

— С каких это пор? — возмутилась Зофи Ковалевская. — Вот так новости!

— Заткни глотку, Фикен! — грубо оборвал ее лесничий. — Это распоряжение господина тайного советника, распоряжение не новое.

— Ах так, «заткни глотку»?! Вот тут-то я и заговорю! — не унималась Зофи, готовая к бою. — А потом вы врете. Вы же сами сказали, что мне ничего не будет, вам нужна только одежа приезжих господ!

— Неправда, — с жаром возразил лесничий. — Этого я не говорил.

— Нет, говорили! Вы сказали, мне нужна только одежа приезжих господ!

— Не говорил!

— Сказали!

— Не говорил!

— Сказали!

— Присядемте, — предложил фон Штудман. — Пожалуйста, и вы тоже, господин Книбуш. Пагель, передайте-ка мне сигареты из пиджака. Будьте добры сесть, господин Книбуш. Так. Угодно сигарету, фройляйн Зофи? Ну, конечно, знаю, что вы курите. Мы не так строги, как был господин ротмистр в купе, ведь мы молодое поколение. Итак, господин Книбуш, вам было приказано забрать именно наши вещи?

— Не было приказано! Я всегда забираю вещи у тех, кто здесь купается! упрямо сказал лесничий.

— А вот у фройляйн Зофи не забрали. Ну, хорошо. Сколько раз вы уже забирали здесь вещи купающихся, господин лесничий Книбуш?

— Я не обязан вам отвечать. Я служу у господина тайного советника, не у ротмистра, — упрямо сказал лесничий. Он покосился на вещи, на опушку, вообще он чувствовал себя так, словно попал в ад и поджаривается на медленном огне. Снизу его поджаривает фон Штудман, сверху подпаливает тайный советник.

— Я только потому спрашиваю, — сказал фон Штудман, — что у вас, верно, уже было много неприятностей из-за этих реквизиций.

Лесничий упрямо молчал.

— Или, может быть, вы служите в полиции?

Лесничий молчал.

— А может быть, вы вор-рецидивист? Тогда для вас сущие пустяки без всякого основания забирать чужие вещи.

Зофи звонко расхохоталась, Пагель громко откашлялся, а лесничий покраснел до корней волос, глаза у него стали маленькими и тусклыми. Но он молчал.

— Фамилии наши вам известны, вы могли донести, что мы купаемся там, где запрещено. Сомнения в том, что мы уплатим любой полагающийся штраф, возникнуть не могло, зачем же реквизировать одежду?

Все трое молча смотрели на одного. Лесничий ерзал на месте, он порывался что-то сказать. Потом снова бросил взгляд на близкую опушку. Он было привстал, но на пути к спасительному прибежищу находилась нога молодого Пагеля, лесничий опять сел.

— Господин лесничий Книбуш, — сказал фон Штудман все тем же любезным, терпеливым тоном, словно втолковывая что-то упрямому ребенку, — вы не хотите откровенно поговорить с нами? Видите ли, если вы не разъясните нам в чем тут дело, мы все вместе отправимся к тайному советнику фон Тешову. Я расскажу, как мы вас здесь застали, и тогда-то мы уж услышим, что все это значит.

Фон Штудман замолчал, лесничий опустил голову, его лица не было видно.

— Если же вы скажете всю правду, даю вам честное слово, что это останется между нами. Я думаю, я могу обещать и за вас, фройляйн Зофи, не так ли? — Зофи кивнула. — Мы вам даже поможем как-нибудь прилично выйти из положения…

Лесничий поднял голову, он встал. В глазах у него стояли слезы, и пока он говорил, слезы капали и скатывались в бороду. И снова и снова навертывались слезы, прозрачные и светлые, и беззвучно бежали из глаз старика, не мешая ему говорить: старческие, стариковские слезы, которые бегут сами собой.

— К сожалению, господа, — сказал Книбуш, — помочь мне никто не может. Я ведь понимаю, что вы со мной по-хорошему, и я вам признателен и за честное слово и за молчание. Только я конченый человек. Стар стал, а когда человек стар, ничто у него не ладится. Ничего-то больше нет — все, что прежде радовало, ушло… Я тут поймал самого вредного браконьера, Беймера, и скажу вам правду: я здесь совершенно ни при чем, он просто свалился с велосипеда на камень и потерял сознание. Что пришлось с ним бороться, это я выдумал, чтобы похвалиться… Я хотел всех перехитрить, но где уж старому человеку хитрить, стар стал… и все тут…

Все притихли, а молодые люди — Зофи и Вольфганг — уставились в землю. Им было стыдно за плачущего старика, который, не стыдясь, выворачивал наизнанку свою душу. Но фон Штудман не спускал внимательных карих глаз с Книбуша и время от времени кивал головой.

— Да, господа, — продолжал лесничий, — и вот теперь в суде они вьют мне веревку, потому что Беймер лежит в жару, и выручить меня может только господин тайный советник. Если я не исполню его приказания, он не станет меня выручать и даже прогонит со двора, а куда же мне тогда с больной женой?..

Лесничий как будто совсем забыл, о чем он говорит, но от пристального взгляда Штудмана опомнился и продолжал:

— Ну так вот, сегодня после обеда звонит он мне и говорит, приезжие господа пошли, мол, купаться, и чтоб я забрал их одежду, не то он не станет меня выгораживать. Только вот Фикен была тут и помешала, а почему он так зол на вас, я не знаю, об этом он даже не заикнулся.

Он опять умолк и с безутешным видом уставился в пространство.

— Послушайте, господин Книбуш, а других прудов здесь нет? — спросил Штудман. — Мы ведь могли пойти и не сюда.

Лесничий подумал. Он оживился, в нем вспыхнул луч надежды.

— В эту сторону вряд ли, — сказал он в раздумье. — Здесь кругом только лес да песок.

— А Бирнбаум? — подсказала Зофи.

— Верно, к бирнбаумским прудам вы могли пойти. Но тогда вам нельзя возвращаться домой до семи, туда далеко. Вы ведь не захотите сидеть так долго в лесу?

— Ну конечно, захотим, — любезно согласился Штудман. — Работники покормят разок без нас.

— В таком случае очень вам, господа, признателен, — сказал лесничий, и слезы его иссякли. — Вы хотите со мной, стариком, по-хорошему. Только вряд ли это поможет. Надо бы вернуться домой с настоящей победой, но где уж мне, старику… Никогда молодому человеку не понять, каково на душе у старика.

Он еще минутку постоял, погруженный в свои мысли, потом опомнился и еще раз повторил:

— Ну, а так благодаря вашей доброте хоть не выйдет, что я оплошал.

Он приподнял шляпу и ушел.

Штудман минутку смотрел ему вслед, затем крикнул:

— Погодите, господин Книбуш, я вас немного провожу!

И он побежал за ним, босиком, в трусах, не щадя свои чрезвычайно нежные ноги. Но ежели ты настоящая нянька, ты забываешь о том, что болят твои собственные ноги, когда видишь, что болит душа у человека, нуждающегося в утешении.