Волк среди волков - Розенталь Роза Абрамовна. Страница 126

…Сильней нажимает Зофи на педали, громко звонит, разгоняя тишину леса. Она встряхивает головой, хотя над ней и не вьется рой слепней с ближнего пастбища. Она хочет вытряхнуть мысли из головы. Никто не скажет, как он стал тем, что он есть. Но иногда нам удается что-то осознать, какой-то кусок пути, увы, только кусочек пройденного пути нам ясен… Тогда мы злимся на себя, мы недовольны, стараемся вытряхнуть из головы докучливые мысли. Мы такие, какие мы есть, а что мы не стали другими — не наша вина. Не стоит об этом думать!

Быстрей и быстрей катится велосипед, поляна за поляной, просека за просекой мелькают мимо. Зофи едет не к Эмми в Бирнбаум. Она едет в каторжную тюрьму на свидание с Гансом Либшнером, осужденным по суду, уже не в первый раз отбывающим наказание аферистом. Жизнь — не солнечный день, жизнь — очень хитрая, злобная штука, и кто не надует других, тот сам окажется в дураках! У Зофи нет времени предаваться мечтам. Ей надо обдумать, как, назвавшись сестрой Ганса, добиться свидания без предъявления документов!

Зофи крепко сжала губы, в глазах твердый, сухой блеск. Ей не до леса. Она, думает! Правда, у нее с собой бланк «Христианских номеров», на котором ее собственной рукой удостоверено, что она, Зофи Либшнер, работает в этом заведении кухаркой. Но она отлично понимает, что этот плохо написанный, пожалуй, даже малограмотный «документ» не может иметь силы в глазах чиновника. Судя по рассказам отца, сбежавший управляющий Мейер был как раз подходящим человеком и уж, конечно, выдал бы ей какое-нибудь удостоверение с печатью конторы. Но тут ей не повезло, Мейера ей даже не пришлось увидать. А те двое, что приехали в одном купе с ней, не сделают девушке такого пустячного одолжения, сразу видно. Они были слишком вежливы с ней, совсем как те кавалеры в баре, которые не смотрят ни вправо, ни влево и так неприступно вежливы, лишь бы не угостить даму рюмкой виски.

Мысли Зофи перескакивают с одного на другое, но это не значит, что они печальны. До сих пор ей в жизни всегда везло, она отлично знает, какое действие может возыметь нежный взгляд в нужный момент. Хорошеньким девушкам всегда везет.

И Зофи тоже везет. В тюрьме сегодня приемный день, около сотни родственников стоят перед железными воротами. Зофи протискивается туда же; вместе со всей волной впускают и ее, надзиратели снуют взад и вперед, просматривают документы, задают вопросы, и потихоньку-полегоньку, шаг за шагом, Зофи перебирается из кучки еще не проверенных в кучку проверенных.

Вот она уже в приемной, по одну сторону решетки стоят родственники, по другую — заключенные. Все говорят и галдят одновременно, хоть уши затыкай! Бедные два надзирателя, которые стоят тут же и должны следить за каждым словом, не в силах справиться со своими обязанностями. Зофи могла бы прекрасно поболтать со своим Гансом, выложить все, что на сердце. Но Ганса Либшнера в приемной, само собой, нет, и вызвать его она тоже не может, потому что и в списках заключенных, к кому пришли посетители, его, само собой, тоже нет!

И снова подтверждается, как хорошо, что Либшнер аферист и, значит, не грубиян или задира, а прошедший огонь и воду мошенник и, значит, смирный, послушный арестант, пример для всего заведения. Ганс уже стал в тюрьме уборщиком, а как уборщику ему приходится бывать в коридорах, а из коридора видно посетителей. У коршуна глаз зорок: Зофи осталась прежней Зофи. Другое дело, если бы Ганс не был на хорошем счету у своего надзирателя: напильник был действительно найден, и три железных прута были уже подпилены. Своевременно раскрыть такое дело — честь и слава для всякого надзирателя. Он заслужил одобрение начальства и поэтому милостив к своему подручному, хотя и не смог еще выполнить обещание об уборочной команде: с тех пор из тюрьмы уборочных команд больше не посылалось.

И вот бородатый пожилой надзиратель вдруг подозвал Зофи:

— Пожалуйте-ка сюда, фройляйн!

Он вталкивает ее в тесную камеру, заваленную просмоленными канатами, и даже запирает на засов, и как раз когда она ломала себе голову — уж не открылось ли, что она проникла сюда контрабандой, уж не «взяли» ли ее, и как раз когда она собиралась постучать, снова заскрипел засов, и в комнату проскользнул ее Ганс — черт знает в каком тряпье, серый-серый, под глазами синяки, нос заострился, но озорная улыбка все та же. Да, это прежний Ганс!

Надзиратель грозит пальцем:

— Смотрите, без глупостей, детки! — Но при этом глядит на Зофи с умильной улыбкой, словно и сам не прочь от глупостей с нею.

Потом засов опять заскрипел, и вот она уже в объятиях Ганса. Словно буря, словно ураган налетел! Она не слышит, не видит, в ушах стоит звон, в глазах туман… Родное, хорошее, любимое лицо!.. Знакомый запах! Вкус на губах! Стоны и тихий вскрик, прорвавшийся смех, сразу подавленный, два-три восклицания… всего только: «О это ты! — Ах это ты! — Какое счастье»! Им едва хватает времени на несколько слов друг с другом.

— Как я скучала!

— Вот выйду отсюда с уборочной командой. А там сбегу!

— Ах ты мой ненаглядный, если бы ты попал к нам!

— Куда?

— В Нейлоэ! Я у родителей. Отец говорит, нам необходима уборочная команда.

— В следующую я попаду обязательно. Нельзя ли поднажать там у вас?

— Может быть. Я погляжу. Господи, Ганс…

— Я ожил! Полгода…

Не спеша, удовлетворенная, счастливая, шла Зофи по ухабистой мостовой городка Мейенбурга. Велосипед она преспокойно оставила в трактире. Она шла в лучшую мейенбургскую гостиницу — «Принц Прусский», чтобы пообедать. Там кушают крупные аграрии; девочкой она часто подолгу простаивала перед ней и любовалась на черную вывеску с позолоченными завитушками. И вот теперь, взрослой, она проходит через залу на террасу и садится там на воздухе. Ресторан почти пуст, помещики кушают дома, по воскресеньям у них нет предлога сбежать от семьи: ни общества сельских хозяев, ни продажи скота.

Зофи обедает не спеша, со вкусом. Съедает все, что подали. Запивает полбутылкой рейнского. Теперь снова есть смысл хорошо питаться — а вдруг выйдет так, что Ганс попадет в Нейлоэ! Должно выйти! К кофе она заказывает большую рюмку коньяку, не спеша выкуривает сигарету, другую. С речушки, протекающей под террасой, доносится сухой деревянный скрип весел в уключинах. Гребущих не видно, но в жарком полуденном воздухе явственно слышны их голоса.

— Приналяг, Эрна! Надо еще искупаться… — долетает снизу.

И вдруг Зофи стало ясно, что и ей хочется искупаться. Искупаться и полежать на солнце, пожариться. Сегодня ей всячески хочется ублажать свое тело. Но только не здесь. Здесь, конечно, так и кишит мужчинами, разве это купание! И так уже нахал за соседним столиком целых полчаса пялит на нее глаза: ну и дурак, воображает, будто только его и ждут!

Зофи вспомнила, что у нее нет с собой купального костюма. И дома, в чемодане, тоже нет — но в Мейенбурге купальный костюм даже в воскресный день не проблема. Она расплатилась, встала и, выходя, словно невзначай, сбросила пялящему на нее глаза господину шляпу с головы, прямо в блюдо с сыром.

— Ради бога, извините! — прожурчала она нежным голоском и поспешила уйти, меж тем как ему краска медленно заливала лицо.

Так и есть, лавчонка женских рукоделий фройляйн Отти Куян стоит все на том же месте, где стояла пять лет, где стояла десять лет назад, где, вероятно, стоит с самого основания Мейенбурга, где будет стоять вечно: на небольшой Бергштрассе, наискосок от кондитерской Келлера (кафе Кнуч). Зофи даже не взялась за ручку двери: на этот счет в небольших городках очень строги, в воскресенье днем двери в лавках на запоре.

Но с заднего хода — пожалуйста, нет ничего проще. У щупленькой горбуньи фройляйн Куян все те же седые волосы, все тот же томный голубиный взгляд, что и десять лет назад. Она очень рада, она торгует купальными костюмами, она охотно продаст костюм и в воскресный день.

Зофи с молчаливым сожалением констатирует, что это не модные купальные костюмы, не те одеяния для воды, в которых при каждом движении то там, то здесь сверкает тело, ибо состоят они главным образом из вырезов. Здешние костюмы закрывают тело, одевают, не раздевают. Но, может быть, это как раз хорошо, Зофи не собирается давать представление подрастающим нейлоэвским олухам. Она знает привычки этих юнцов, вечно они торчат там, где только есть малейшая возможность подсмотреть деревенских купальщиц. Итак, Зофи выбрала совершенно приличный черный костюм с белой каймой и с минимальным вырезом. Купила также и чепчик.