Науфрагум. Дилогия(СИ) - Костин Тимофей. Страница 17

  - Но это просто глупо. Ради чего делать из себя мишень для бульварных писак? К тому же, бросая тень и на вас, монсир? - саркастически поинтересовалась София.

  - Ну-ну, я не назвал бы это глупостью. Скорее - простодушием.

  - И чего же она хочет добиться своим простодушием? Доказать, что монархия действительно исчерпала себя? Или в самом деле желает примерить корону на себя... а, может быть, на вас? - ядовито поинтересовалась София.

  - Признаюсь, мы действительно несколько раз спорили на эту тему, - вздохнул принц, - Последний раз из-за того нашумевшего случая, когда сыночек спикера нижней палаты после пьяной ссоры застрелил трех человек и потом был признан невиновным. Грегорика метала громы и молнии, доказывая, что при достойном монархе такая пощечина правосудию была бы невозможна. Я согласился, что дедушка Максимилиан или его отец никогда не допустили бы подобного, но не более того. Не стоит видеть в нас заговорщиков-роялистов, милые дамы. Да, коррумпированный сенат не вызывает у меня ничего, кроме презрения, но закон есть закон. Я уважаю конституцию, дарованную моим прадедом, и буду верен ей. Хотя, конечно, сердце каждого истинного Тюдора обливается кровью при виде несправедливостей, чинимых над бывшими подданными, - тяжело вздохнул принц.

  - Милая София, мне показалось, что вы все же слишком предубеждены против принцессы, - вдруг вмешалась графиня Монтенегро. Наивно хлопнув глазами, она продолжила, - Если бы она не была сестрой принца, я бы поручилась, что вы видите в ней соперницу!

  - Полноте, Джулия! - урезонил ее принц, хотя внимательный взгляд мог бы отметить, как он вздрогнул. - Конечно же, Грегорика не чужая мне, но мы не слишком близки из-за разницы в воспитании. А для того, чтобы составить конкуренцию великолепной Софии Ро?тарь, ей многого не хватает.

  Черноволосая красавица промолчала, но в глазах ее словно сверкнула молния отдаленной, но быстро надвигающейся грозы.

  Глава вторая

  Венский вальс

  Парадный зал, занимавший почти половину нижней палубы пассажирской гондолы "Олимпика", сиял великолепием, простираясь в перспективу ярдов на пятьдесят, а поперек - на пятнадцать. Искрящиеся хрусталем люстры бросали яркие блики на бархатные портьеры и драпировки, отражались в высоких зеркалах и полированных панелях модного алюминия. Световой эффект еще больше подчеркивал роскошные наряды собравшейся публики - разноцветные бальные туалеты на девушках-студентках и парадные мундиры юношей-студентов, в отличие от повседневных, украшенные золотом и серебром аксельбантов и позументов.

  Впрочем, мой взгляд больше всего притягивали красочные панно, расположенные на потолке зала. Если не ошибаюсь, работа Александера Дейнекена. Нет, я не удивился, увидев его чуть грубоватые, нарочито-примитивные по стилю сюжеты на борту дирижабля. Тут им самое место. В конце концов, едва ли среди современных художников найдется больший романтик авиации. Подняв голову, я залюбовался великолепным овальным потолочным медальоном - там трое загорелых мальчишек неотрывно смотрели с берега вслед улетающему над морем белому гидроплану. Картина должна была бы вызывать совсем иные чувства, но я лишь печально вздохнул. Пусть даже и в небесах, в чреве величественного летающего корабля этот искренний мотив - тяга к странствиям, романтика полета - звучал резким диссонансом. Почему? Нетрудно было догадаться, стоило лишь опустить взгляд. Никому из сотен приглашенных на бал аристократов и в голову не пришло устремить глаза вверх. Да и зачем? Они вполне довольны обществом друг друга.

  Досадливо поморщившись в ответ на неуместные, в общем-то, мысли, я осмотрелся. Через широкие створки парадных дверей вливался, обтекая меня, поток разряженных студентов. Оживленные лица, вежливые, хотя и недостаточно искренние приветствия, сверкание бриллиантов на пальцах, шеях, ушах... Наверное, для большинства присутствующих это была привычная атмосфера - но не для меня.

  Должен признаться, что практически всегда пренебрегал приглашениями на подобные светские мероприятия, предпочитая им университетскую библиотеку или захламленную, но чрезвычайно уютную мастерскую. Как Алиса ни старалась, ей ни разу не удалось вытащить меня на званый вечер или бал. Правда, неугомонная девица утешилась, догадавшись, что я не испытываю такого предубеждения против кинематографа или театра, и переключив внимание на них. Конечно, если бы я соглашался на каждое приглашение, то у меня не осталось бы времени больше ни на что. Поэтому я держал ее в строгости - но все же пару-тройку раз в месяц мы с ней выбирались куда-нибудь. Впрочем, теперь я готов был поблагодарить рыжую прилипалу. В конце концов, театр или кинематограф - это тоже выход в свет, и постепенно я привык к публике, пусть и гораздо менее притязательной, чем здесь. Зато теперь можно было слегка гордиться тем, что даже этот, без преувеличения ослепительный зал не заставит меня вжимать голову в плечи. Ну, разве что самую малость.

  Нарочно выпрямив спину и независимо подняв подбородок, я осмотрелся, всем видом демонстрируя, что великосветское общество мне не впервой. Демонстрация демонстрацией, но неисчислимое множество незнакомых лиц заставляло нервничать. Нет, конечно, я не предполагал, что высокородные аристократы начнут перешептываться, указывая на никому не знакомого очевидного чужака... но все же страстно захотелось поскорее найти Алису. Приняв независимый, устало-скучающий вид под защитой ее и подружек, я скоротаю часок-другой, молча выслушивая их щебет, а потом незаметно улизну.

  Увы, этому плану не суждено было сбыться.

  Сделав всего пару шагов вперед и безуспешно осматриваясь в поисках Алисы, я вздрогнул, услыхав за спиной полузнакомый голос:

  - Вы свободны, господин Немирович?

  Обернувшись, я оказался лицом к лицу с той самой принцессой.

  Грегорика Тюдор смотрела мне в глаза прямо и решительно, но безо всякой враждебности. Я замешкался, не зная, что ответить, и невольно сглотнул. Общие рассуждения о великолепии и роскошествах, присущих настоящему высшему свету, не смогли подготовить мои глаза к этому зрелищу. Принцесса была ослепительна.

  Мне и раньше было известно, что фантазия кутюрье, создающих туалеты для дам высшего света, не имеет границ, но я не слишком интересовался этим вопросом. В принципе, чего тут особенно сложного? Накрутить побольше роскошных шелков и кружев, пышных воланов, шлейф подлиннее - и готово, главное, чтобы носительница умела не наступать себе на подол. Если она хочет выделиться, обставив конкуренток, то прицепить на прическу парусный фрегат полуметровой высоты и двигаться величественно и осторожно. Но я и представить себе не мог, что талантливый модельер может настолько точно и изящно подчеркнуть характер леди, которую снаряжает на бал.

  Конечно, на принцессе было именно белоснежное с золотом платье, как ей и приличествовало по статусу. Даже после столь внезапного - пожалуй, даже принудительного - знакомства у меня почему-то сложилось впечатление, что принцесса не станет экспериментировать ни с цветом - сложно было бы ожидать, что она выберет вызывающе алый или похоронно-черный шелк, хотя в зале наблюдались и такие туалеты, видимо, на особах, склонных к эпатажу - ни с длиной. Краем глаза я уже машинально отметил парочку авангардно-коротких композиций, не просто дающих возможность полюбоваться коленками своих хозяек, но заканчивающихся значительно выше.

  Бальное платье принцессы выглядело более целомудренно, но было снабжено соблазнительным разрезом спереди, дополненным маскирующими элементами в виде боковых шлейфов из полупрозрачного газа. Правда, у меня создалось впечатление, что его задачей было не столько продемонстрировать безусловно красивые ноги, сколько обеспечить свободу движений - принцесса шагнула навстречу с такой энергией, которая для большинства из присутствующих леди в длинных платьях с волочащимися по полу шлейфами была попросту немыслима. Подчеркнуто-тонкая, гибкая талия прекрасно сочеталась с наброшенной на одно плечо художественной интерпретацией гусарского ментика, придающего принцессе несколько воинственный вид. Образ, дополненный небольшим аксельбантом с канувшим в лету вместе с династией молниевидным знаком императорской гвардии, не был агрессивным или вызывающим, скорее, предостерегал, намекая, что эта девушка способна постоять за себя.