Истинное лицо - Халилуллин Р. И.. Страница 11

С фотографии, из далёких военных лет, сквозь время смотрели солдаты, прошедшие горнило войны. Рядом с офицерами, стоял невысокого роста солдат, с погонами сержанта на плечах. Небольшие, залихватские усики придавали ему немного мальчишеский вид, совсем не добавляя солидности. Но твердый, спокойный взгляд говорил о тяжелых испытаниях, выпавших на его долю.

– Да, это Гриша. – Повторил Швецов. – Он сам с Белоруссии, тяжко ему там пришлось. У него всю семью фашисты убили. Гриша не любил говорить об этом, но мы все равно знали. После войны он демобилизовался и уехал к себе, и больше о нем мы не слышали. Пытались найти после войны, но.. – Он развел руками.

– Скажите,– корреспондент осторожно положил на стол фотографию Багрова. – Этот человек вам знаком?

Ветеран надел очки, взял фото и долго всматривался в лица на фотографии.

– Нет. – Наконец сказал он. – Впервые вижу.

– Странно, – корреспондент открыл папку, которую держал в руке. – Ведь согласно документам, предоставленным нам милицией и военкоматом, это и есть тот самый Григорий Багров, который воевал с вами. Посмотрите ещё раз.

Швецов недовольно дернул плечом.

– Вы что-то путаете. – Наставительно произнёс он. – Пусть я и старый, но склероза у меня нет. И память хорошая. Если я вам сказал, что это не он, значит это так и есть. Это кто-то другой..

На экране появилась чёрно-белая фотография, на которой был изображен молодой мужчина в форме германской армии. В зале сдавленно ахнули.

На фото был изображён Багров, ещё молодой, не лысый, тем не менее, он был легко узнаваем – тот же мощный загривок, сосредоточенный взгляд. Голос диктора обрел мощь.– Нам удалось установить настоящее имя этого человека.

Человек в штатском костюме, появившийся на экране, сухим, официальным голосом стал читать по бумаге.

– Управлением КГБ по городу Ленинграду и Ленинградской области, за совершение военных преступлений в годы войны, разыскивается Шарко, Богдан Николаевич, 1917 года рождения, уроженец села Колхозовка, Петриковского района Днепропетровской области. В период с 1941 по 1944 годы, являясь командиром карательного подразделения оккупационных войск вермахта, он совершил ряд преступлений, руководя арестами, облавами и расстрелами мирных граждан, партизан и военнопленных на территории Украины и Белоруссии.

В зале раздался сдавленный вздох.

– … Приметы: славянской внешности, рост 184 см, крепкого телосложения, лицо овальное, лоб прямой, брови прямые, глаза серые, нос прямой, средний, губы средней толщины, подбородок средний с ямочкой, волосы прямые, светлые.

Возможны возрастные изменения во внешности, другие имя и фамилия. Всем, кому известно местонахождение этого человека, просьба сообщить в ближайшее отделение милиции, или управление КГБ.

Сурового мужчину сменила панорама сельской местности.

– Благословенна наша великая Родина. – Негромко продолжил голос диктора.– Неисчислимы её земли, велик наш народ, живущий одной большой, братской семьей. Но довелось ему пережить немало горестных минут в своей жизни. Белоруссия и Украина, две братских республики – именно эту землю топтал враг, стремясь в своей лютости загубить её. Именно здесь начал кровавый путь палач своего народа Шарко. Здесь он родился, и здесь он жил. Много лет прошло, но до сих помнят его люди.

«.. Поганая семейка была. Дюже поганая. – Нина Прокофьевна Иванова, жительница села Колхозовка, нервно сжала руки. – Дед Шарко ещё до революции магазин держал. Жадный был. Все под себя греб. Даст людям товар в долг, а потом последнее отбирает. – Нина Прокофьевна поправила платок. – Был у нас Ефим-печник. Работу любил. И выпить любил. Вот и сгубила его водка. Он в магазине берет, а Шарко дает – пей мол, один раз живем. Так он у него все заработанное и спускал. Обнищал вконец. Дом Шарко забрал, за долги, всю семью по миру пустил. А Ефим руки на себя и наложил. Как революция пришла, магазин-то у него отобрали, дом правда не стали – они сами в маленький перебрались, а большой колхозу отдали. Дед Шарко все говорил – мы, мол, осознали, что были эксплуататоры, а теперь перековались и сами за мировую революцию. Только ему никто ни на грош не верил.

Молодые все в город подались, так он хвастал – что его внуки большие люди в городе. Перед войной совсем плохой стал, ходил с костылем и на нас грозил все. Молодой, Богдан, как приедет, идет бывалоча, меня увидит, остановится, спросит – как здоровье? Как живу? Отвечу и иду, а спиной взгляд чувствую – нехороший, волчий и так страшно.

Как война настала, приехали они, стали людей арестовывать, да все коммунистов и евреев. Так же меня встретил. Идет посреди улицы, та дубинкой поигрывает. Здравствуй, говорит, Нина Прокофьевна, как здоровье? Я отвечаю – что не жалуюсь. А он снова – ноги не болят? Я говорю – не болят. А он как вдарит дубинкой по ноге, я и упала. Ухмыльнулся так недобро и пошел, обернулся и говорит – иди домой, старая, да Бога моли, что бы я про тебя не вспомнил. Еле дошла домой, и месяц ещё нога болела. Только уехали мы к сестре, а по весне они нашу деревню и сожгли. А арестованных всех за деревней расстреляли. И в овраг кинули..»

« .. были у нас в деревне Тимонины – Иван да Марья. – Рассказывает Марфа Петровна Суетина.– Сын у них был красный командир, пограничник. Приезжал перед войной на побывку. В форме, стройный, ладный да такой красивый – уси девки по нему сохли. А как война началась, приихали полицаи. Главным у них Шарко и был. Дом разграбили, а Ивана с Марьей повесили на дубе, что перед домом рос. Сам Шарко и вешал. Говорил – развешаем красных на деревьях сушиться. Младшую дочку, Маринку, ссильничали сначала все вместях, а потом распяли у забору…

– Простите, Марфа Петровна, как это – распяли? – Переспросил корреспондент, сидевший рядом.

– А так, – продолжила Марфа Петровна. – Руки и ноги железными костылями прибили до забора, сами поставили стол и сели самогон пить. Долго пили, а она все не умирала, висит и хрипит – сказать что-то хочет. Говорю же – молодая девка была, красивая. Тогда Шарко достал нож, позвал молодого полицая, был у них один такой, Михась звали, дал ему и говорит – иди и зарежь. Тот спросил – как резать? А Шарко говорит – как свинью режь. Тот нож-то взял, подошел и стал тыкать. Тычет, а она кричать начала, так сам Шарко подошел, нож отобрал и зарезал девчонку.

Старшая дочка у них, Варька, до партизан допрежь подалась, связная была. Нам потом рассказывали. Так её через неделю привезли. Живого места на ней не было – вся битая, исколотая. Как над ней изгалялись – просто страшно. Тоже Шарко привез со своими, её на том же дубе и повесили, где родители висели. Нам запретили снимать. А хату сожгли. Ночью пришли партизаны, сняли их и похоронили по-человечески. А полицаи приехали, взяли мужиков, заставили выкопать и бросили тела у реку…»

Анастасия Федоровна Коваль, разведчица партизанского отряда: «Мы пошли в село вместе с Митей Коршуном. Только зашли к его родным, приехали каратели, наши, украинцы. На двух машинах. Окружили село и стали сгонять народ на площадь. Вышел у них самый главный, мордатый такой, зачитал приказ – при нападении партизан на колонну, погибли немцы и за это казнят каждого десятого.

Выстроили людей, шли вдоль строя и каждого десятого выводили. На кого выпадал счет, тут же убивали. Я была шестая.

Один счет выпал на девочку, маленькую, лет восьми. Мать вцепилась в неё и не отпускает. Тогда один полицай ударил её прикладом, этот главный схватил девочку и бросил в колодец. У меня до сих пор стоит в ушах крик ребенка. Знаете, какой это крик? Ребенок летит и кричит, кричит, как откуда-то из-под земли, с того света. Это недетский крик и не человеческий… А Митю взяли, положили на бревно, привязали и распилили пилой. Пополам…»

Борис Аристархович Межин, партизан : «Вокруг всё горело. Жгли деревни вместе с людьми. Жгли людей на больших кострах. В школах… В церквах… Я сам собирал огарки. Семью друга. Находили только косточки, иногда кусочек одежды, хоть окраешек и по нему узнавали, кто это. Поднял я один кусок, он говорит: «Кофта жены.» И упал. Собирали в наволочку, в простынку, что у кого было. И клали в общую могилу. Только косточки белые. Или костную золу. Она такая белая-белая была.