Красный Марс - Агеев Владимир Александрович. Страница 65

Саймон сочувствующе на него посмотрел, а остальные, широко распахнув глаза, уставились на обоих, придя в ужас от возможности — шутка ли? — увидеть стычку между двумя членами первой сотни. Это чуть не заставило Джона рассмеяться, и когда он поднялся, чтобы налить себе чашку, он импульсивно наклонился и поцеловал Энн в макушку, от чего она вся напряглась. Он вышел на кухню.

— Мы все хотим от Марса разного, — сказал он, позабыв о том, что только что, на холме, убеждал Энн в совершенно противоположном. — Но вот мы здесь, и нас тут не так много, так что это наше место. Мы делаем с ним то, что хотим, как говорит Аркадий.

Сейчас тебе не нравится, чего хотят Сакс или Филлис, а им не нравится то, чего хочешь ты, а Фрэнку вообще не нравится ничего из того, чего хотят другие. И с каждым годом прибывают люди, поддерживающие ту или иную позицию, пусть даже они сами того не знают. Поэтому все может принять скверный оборот. Более того, это уже происходит, все эти нападения на оборудование. Можешь себе представить, чтобы такое случилось в Андерхилле?

— Хироко и ее группа подтачивали Андерхилл все время, что там находились, — заметила Энн. — Они были вынуждены это делать, чтобы уйти так, как ушли.

— Да, возможно. Но они не ставили под угрозу жизни людей. — В его воображении снова промелькнул яркий образ самосвала, падающего в шахту. Отпив горячего какао, он обжег себе горло. — Черт! И вообще, каждый раз, когда я унываю от этого, я всегда напоминаю себе, что это естественно. Нельзя избежать того, чтобы люди ссорились, но сейчас мы ссоримся из-за Марса. То есть люди спорят независимо от того, американцы они, японцы или русские, независимо от религии, расы, пола или чего-либо еще. Они спорят потому, что хотят видеть на Марсе ту или иную реальность. И это все, что сейчас имеет значение. Так что полдела мы уже сделали. — Он с неодобрением посмотрел на Энн, вперившую взгляд в пол. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она бегло на него взглянула.

— Сейчас главное — вторые полдела.

Хорошо, может, и так. Ты слишком многое принимаешь как должное, но такова уж человеческая природа. Но тебе нужно понять, что ты оказываешь влияние на нас, Энн. Ты изменила наше понимание того, что мы здесь творим. Черт возьми, да Сакс и многие другие раньше говорили о том, чтобы как можно скорее запустить терраформирование всеми доступными способами — подвести к планете связку астероидов, использовать водородные бомбы, чтобы образовать вулканы, — чего бы это ни стоило! Сейчас все эти планы рухнули благодаря тебе и тем, кто тебя поддержал. Изменилось все видение самого терраформирования и того, насколько далеко можно зайти. И я полагаю, в итоге мы сумеем достичь компромиссного значения, когда получим защиту от радиации и биосферу, где, возможно, будет воздух, которым мы сможем дышать или от которого хотя бы не умрем в считанные секунды, — но при этом оставим его похожим на тот, каким он был до нашего прибытия. — Энн, выражая нетерпение, закатила глаза, но он продолжил: — Никто не говорит о том, чтобы превратить Марс в планету джунглей, знаешь ли, даже если бы это было возможно! Здесь всегда будет холодно, и купол Фарсида всегда будет смотреть в космос, и всегда останутся нетронутыми огромные районы. И ты приложила руку ко всему этому.

— А как быть с теми, кто говорит, что, сделав первый шаг, захочется больше?

— Может, кто-то так и скажет. Но я лично попытаюсь их остановить. Да! Может, я и не на твоей стороне, но я понимаю твою точку зрения. А когда ты пролетишь над горами, как я сегодня, ты не сможешь их не полюбить. Люди могут пытаться изменить планету, но она тем временем тоже будет их менять. Ощущение красоты этого места, его эстетика, — все это заставляет меняться со временем. Знаешь, люди, впервые увидев Гранд-Каньон, сочли его уродливым лишь потому, что он не был похож на Альпы. И чтобы увидеть его красоту, понадобились долгие годы.

— Но они все равно осушили бoльшую его часть, — мрачно заметила Энн.

— Да-да. Но кто знает, что будут считать красивым наши дети? Конечно, это будет основано на том, что они знают, и это место — единственное, которое они будут хорошо знать. Поэтому мы терраформируем планету, а она ареоформирует нас.

— Ареоформирует, — повторила Энн, и слабая улыбка промелькнула на ее лице.

Увидев это, Джон ощутил, как покрывается румянцем: он не видел, как она улыбается, много лет, а он любил Энн и любил смотреть, как она улыбается.

— Мне нравится это слово, — ответила она. И указала на него пальцем: — Но я буду помнить, что оно твое, Джон Бун! Я запомню то, что ты сказал сегодня!

— Я тоже, — ответил он.

Остальная часть вечера выдалась более спокойной. На следующий день Саймон увидел, как Джон, собираясь выехать на север, спускался к взлетной полосе, где стоял марсоход. И Саймон, который обычно провожал его улыбкой, рукопожатием и, в лучшем случае, чем-то вроде «рад был повидаться», теперь неожиданно заявил:

— Я по-настоящему ценю то, что ты вчера сказал. Думаю, это правда ее взбодрило. Особенно то, что ты сказал о детях. Видишь ли, она беременна.

— Что? — Джон потряс головой. — Она мне не сказала. А ты, ты отец?

— Ага, — ухмыльнулся Саймон.

— Сколько ей уже, шестьдесят? Ага? Это немного усложнило процесс, но так делали и раньше. Ваяли яйцеклетку, замороженную пятнадцать лет назад, оплодотворили и поместили в нее. Теперь посмотрим, как пойдет. Говорят, Хироко сейчас постоянно беременна, просто выстреливает детьми, как автомат, ей режут кесарево за кесаревым.

— О Хироко много чего говорят, но это не более чем истории.

— Да, но мы слышали это от того, кто, очевидно, знает, о чем говорит.

— От Койота? — вдруг спросил Джон.

Саймон поднял брови.

— Удивлен, что она тебе о нем рассказала.

Джон крякнул, явно недовольный. Из-за своей славы он, несомненно, пропустил множество слухов.

— И хорошо, что рассказала. Ну, как бы то ни было…

Он протянул правую руку, и они заключили рукопожатие, крепко сцепившись пальцами, как придумали еще в старые космические деньки.

— Поздравляю. Позаботься о ней.

Саймон пожал плечами.

— Ты же знаешь Энн. Она делает то, чего хочет.

? * ?

Следующие три дня Бун ехал из Аргира, наслаждаясь видами и одиночеством и каждый день проводя по нескольку часов, роясь в данных о перемещениях людей, пытаясь найти их взаимосвязь со случаями саботажа. На четвертый день рано утром он достиг долин Маринер, начинавшихся примерно в 1 500 километрах севернее Аргира. Оказавшись на ретрансляторной дороге, соединявшей север и юг, он вскоре поднялся на южный край каньона Мелас и вышел, чтобы как следует осмотреться.

Он еще не бывал в этой части большой системы каньонов — до того, как построили Трансмаринерское шоссе, сюда было чрезвычайно трудно добраться. Это зрелище, несомненно, захватывало дух: между уровнем края и дна каньона Мелас было целых 3000 километров, и с его края открывался вид, как с борта планера. Противоположная стена каньона отсюда была еле видна: ее пик высился над горизонтом, а между двумя утесами лежал широкий простор Меласа, сердца всей системы Маринер. Он едва различал промежутки в далеких скалах, которые обозначали входы в другие каньоны — Ио на западе, Кандор на севере, Копрат на востоке.

Джон бродил по неровному краю более часа, много раз подолгу смотря в бинокли своего гермошлема через забрало, стараясь захватить как можно больше величайшего каньона Марса, приходя в восторг от красных пейзажей. Он бросал камни в пропасть, глядя, как они исчезают, говорил сам с собой, пел, подпрыгивал на мысках, будто исполняя какой-то неуклюжий танец. Затем, ощущая прилив сил, вернулся в марсоход и проехал немного вдоль обрыва, до того места, где начиналась скальная дорога.

Здесь Трансмаринерское шоссе превращалось в одиночную асфальтированную линию и спускалось по гребню огромного склона, тянувшегося от южного края ко дну каньона. Это странное образование, известное как отрог Женева, указывало на север почти перпендикулярно утесу, прямо на каньон Кандор. Отрог так идеально подходил для прокладки дороги, что казалось, будто его специально построили для этой цели.