Царь грозной Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 57

Однако после взятия Казани начали твориться довольно странные вещи. Адашев, Курбский и некоторые воеводы принялись убеждать царя, что он не должен возвращаться в столицу. Доказывали, что ему со всеми ратями надо остаться в Казани на зиму до полного покорения здешней земли. С военной точки зрения эта идея была не просто неумной. Она была гибельной. В разгромленной Казани и разоренной стране зимовать 150-тысячной армии было негде. Снабжать ее, когда начнется распутица, ледоход, а потом дороги завалит снегом, было нечем. Половина войск вымерла бы от болезней и голода. Могли и взбунтоваться, ведь еще в начале похода новгородцы выражали недовольство. Война и в самом деле не завершилась, по селениям и лесам бродили враждебные отряды. Но вести регулярные боевые действия и брать крепость — это одно, а партизанская война — совсем другое. Разве дело царя гоняться по зиме за мелкими шайками? Не понимать этого советники не могли, среди них были опытные военные. Значит… расчет строился на том, что опасности не поймет Иван Васильевич.

Приближенным царя почему-то очень не хотелось, чтобы он вернулся на Русь в славе победителя! Зачем-то требовалось, чтобы величайший успех обернулся бедой. Зачем?.. Но против таких предложений резко выступила другая часть окружения Ивана Васильевича, родственники его жены, Захарьины и Морозов, и царь во второй раз не пошел на поводу у «избранной рады». Он принял оптимальное решение. Наместником Казани назначил князя Горбатого-Шуйского, выделив ему 1,5 тыс. детей боярских, 3 тыс. стрельцов и произвольное количество казаков (предложили остаться добровольцам). Именно столько без труда могло разместиться и прокормиться в городе, а по весне нетрудно было прислать дополнительные контингенты. Крупный гарнизон во главе с Петром Шуйским был оставлен и в Свияжске. А сам государь отбыл в Москву.

Его путь домой стал настоящим триумфом. В Нижнем Новгороде встречало все население, и «благодарственный плач» заглушил пение священников! Люди, рыдая, благодарили Ивана Васильевича, навсегда избавившего их от ужаса казанских набегов. То же самое происходило в Балахне, Владимире. А в Судогде навстречу прискакал боярин Траханиот с известием — Анастасия родила сына. Иван Васильевич одновременно стал победителем и получил наследника! Услышав об этом, царь соскочил с седла, расцеловал Траханиота, на радостях подарил ему собственного коня, одежду со своего плеча.

Многотысячные толпы ждали государя и в Москве, он ехал через массы людей, которые старались поцеловать руку или сапог, славили «избавителя христиан». Уж наверное, сам Иван Васильевич не жаждал таких почестей. Совсем рядом, в Кремле, была горячо любимая жена, был ребенок, которого отец еще ни разу не видел! Но долг государя был превыше всего. А в этот долг входили и почести. Они отдавались не только персонально царю, а в его лице всей державе, всей русской армии. Его с нетерпением ждала супруга — но ведь и народ его ждал! Поэтому сперва была встреча с митрополитом и боярами, была праздничная служба в Успенском соборе. Иван Васильевич обошел все главные храмы, поклонился гробницам родителей — и лишь после этого смог поспешить к Анастасии, обнять ее и маленького Дмитрия.

Главные торжества состоялись через неделю. Царь три дня давал пир героям войны — и боярам, и отличившимся простым ратникам. Жаловал их шубами, кубками, конями, оружием, деньгами. Было роздано наград на огромную сумму в 48 тыс. руб., не считая поместий и вотчин. В честь взятия Казани заложили несколько храмов. В Москве в это время отошел к Господу весьма почитаемый юродивый, Василий Блаженный. Царь очень любил его и сам нес гроб на похоронах. А на месте, где упокоился юродивый, под руководством архитекторов Бармы и Постника начал возводиться великолепный храм Покрова Богоматери — названный по празднику, когда взяли Казань. Или, как его стали звать в народе, храм Василия Блаженного.

Новорожденного царевича окрестили в Троице-Сергиевом монастыре. Кроме того, Иван Васильевич окрестил малолетнего казанского хана Утемыш-Гирея (а его мать Сююн-беки выдал замуж за Шаха-Али). Но и пленный хан Ядигер после поражения уверовал в Христа. Восприемником его стал митрополит Макарий, Ядигер получил имя Симеона. Иван IV, несмотря на недавние жестокие схватки, отнесся к нему вовсе не как к пленнику. Принял на службу, наделил имениями, сохранил за ним царский титул, и Симеон стал его верным другом.

А чтобы свет Православия смог прийти ко всем племенам завоеванного ханства, был созван Освященный Собор, учредивший Казанскую епархию. Архиепископом был назначен игумен Селижарова монастыря Гурий. Кстати, можно обратить внимание, что для служения на территориях, присоединенных к России, Иван Васильевич и митрополит Макарий выбирали самых чистых, самых достойных, тех, кого с полным правом можно назвать подвижниками. И святитель Гурий, первый архиепископ Казани, и преподобный Кирилл, которого через несколько лет поставят первым епископом Астрахани, впоследствии были причислены к лику святых.

Но это случится много позже. А пока даже и до окончания войны в поволжских краях оказалось еще далеко. Русская победа встревожила Турцию. Астраханский хан Ямгурчей заключил союз с Крымом, к ним примкнул ногайский князь Юсуф. К отрядам разгромленных казанцев, прячущихся по глубинкам, пошли на помощь ногайцы и астраханцы. Подбивали к измене племена, уже покорившиеся царю. И вотяки (удмурты) с луговой черемисой перебили сборщиков налогов. А воеводы легкомысленно отправили на усмирение недостаточно силы, 800 стрельцов и казаков. Их окружили и уничтожили. Из Свияжска послали подкрепление под командованием Бориса Салтыкова. Но конница и пехота увязли в снегах, а неприятели носились на лыжах, со всех сторон осыпая стрелами. Вырваться удалось немногим, 500 воинов погибло, Салтыкова взяли в плен и зарезали. Весть о победах сразу разнеслась по казанским землям, преувеличивалась. Объявляли, что с властью русских покончено. Полыхнул широкий бунт…

И все же самым примечательным стало другое — как восприняли тревожные известия советники царя из «избранной рады». Разумеется, они не преминули напомнить, что были правы, удерживая государя в Казани. Они предвидели, предупреждали, и получалось: в том, что произошло, виноват он сам. Ну а поскольку восстание началось, предлагалось… вообще отказаться от завоеванного края! Утверждали, что теперь уже ничего нельзя поделать, казанская земля чужая, «бедственная» для русских, и удержать ее все равно не получится [49]. Из-за нескольких проигранных стычек Ивана Васильевича понуждали перечеркнуть все усилия, все жертвы (да еще и опозориться после победных празднований)! И вот тут снова напрашивается вопрос — зачем? Зачем государю старались навязать столь пагубные решения?

Конечно, трудно было бы предположить, что русские аристократы изменили в пользу Турции и Крыма (хотя на примере Семена Бельского мы видели, что и такое случалось). Но усиление России не устраивало и западные державы, а некоторые бояре давно снюхивались с Литвой. Наконец, стоит иметь в виду, что действия таких личностей против своего монарха и своей страны не являлись предательством в нашем понимании. Здесь проявлялась совершенно иная психология, феодальная. Немецкие князья всячески боролись против укрепления власти императора — хотя ради этого подыгрывали туркам, французам. Аналогичным образом вела себя польская, венгерская, французская знать, но вовсе не считала себя предателями. Ведь она отстаивала свои «исконные» права. Так было и в России. Взятие Казани значительно повысило авторитет царя — следовательно, требовалось подорвать этот успех.

Иван IV снова отверг мнения советников. Тем более что положение отнюдь не было катастрофическим. Если бы казанские и свияжские воеводы не распыляли подчиненных, дождались в крепостях весны и подхода свежих войск, не было бы и поражений. Да и теперь выслать рати было не поздно… Но не послали. Потому что в марте 1553 г. царя вдруг свалила болезнь. Непонятная, необъяснимая и внезапная. Вроде, не было никаких причин. И сразу же государю стало настолько худо, что его сочли уже безнадежным. Речь зашла о завещании. Иван Васильевич метался в горячке, терял сознание, а в минуты просветлений продиктовал свою волю — присягать наследнику Дмитрию.