Хазарские сны - Пряхин Георгий Владимирович. Страница 101

Благо и беда местоположения — пах даже у человека, у мужчины в особенности, самое уязвимое место. И у кагана нет более важной заботы, чем армия и флот — сила даже силу ломит.

Но долго ли удастся противостоять волчьим стаям? — вон, даже из самой Скандинавии уже тянутся.

Каган вновь опустился в кресло, стражник подсунул ему под ноги обитую войлоком скамеечку. По дощатой палубе гулко везли передвижной походный столик на деревянных колесиках с завтраком и напитками.

Каган вновь подставил лицо встречному волжскому ветерку и закрыл набрякшие веки, сквозь которые пока еще слабыми, но все более и более выспевающими кровоподтеками просачивалось вздымавшееся над империей — высшим дозором — солнце.

Как будет.

Род пресечётся, и дело твоё пресечётся тоже.

Но путь, который изберут со временем новые правители, а точнее узурпаторы Хазарии, бесплодным тоже назвать нельзя.

По большому счету у них и выбора-то особого не было. Им просто нельзя было выбрать религию ни одного из сопредельных народов. Выбери правители ислам, они стали бы врагами Византии. Выбери христианство — стали бы врагами подпиравшего их с трех сторон мусульманского мира.

И они выбрали религию народа, с которым границ у Хазарии не было. Потому что границ у этого народа к тому времени вообще ни с кем не было.

Да, выбирали веру — выбрали судьбу.

Есть народы, чье имя происходит от исповедуемой ими религии. Пример — караимы, бывшие когда-то просто тюрками.

А, не будучи в подавляющем своем большинстве евреями, тысячи и тысячи хазар, принявших под давлением обстоятельств или облечённых властью, точнее, перехвативших власть лоббистов иудаизм, сами стали со временем промежуточными прародителями евреев — по меньшей мере в половине света, даже если светом считать одну Европу.

Прародителями собственных «отцов».

Из собственно Палестины в Европу пробился ручеёк: сефарды, одним из которых был и гишпанский иудей царедворец Хасдай, известный адресат известного хазарского кагана. Венцом этой ветви, возможно, явился наш блистательный соотечественник Борис Пастернак.

Сегодняшние же евреи большей части Европы и Азии — не кто иные, как потомки, рассеянные, хазар. Ни одна Палестина не настачилась бы их в таком количестве на Восточную Европу и Среднюю Азию: только светлой памяти Хазария.

Предкам абсолютно все равно, признают ли их таковыми, своими предками, их законные потомки: открещивались и от более именитых прародителей.

Но ашкенази, похоже, и впрямь — целый народ, происходящий из выкрестов.

Выкресты Рая — это и есть потомственные хазары.

А стоило ли креститься, чтоб потом от тебя открещивались?

Не нам судить.

Выходит, в исторической перспективе узурпаторы все же перехитрили судьбу? Ведь если живы, даже после падения и рассеяния от Ферганы до Лондона, пусть под чужим именем, хазары, значит, жива, пусть под чужими именами (в т. ч. и «Россия»?) и Хазария?

…Каган и хотел бы вновь — издали, издали — увидать рай, да солнце печёт все больше и больше. И он, выбрав изо всего стола крынку кумыса, возвращается в свои апартаменты. Ему еще многое сегодня предстоит додумать.

Велит принести почту и надолго углубляется в разбор деловых бумаг. Рядом с письменным столом его стоит изысканный, палисандрового дерева, резной походный сундучок, с которым каган никогда не расстается. В одном из боковых отсеков его имеется заподлицо закамуфлированная кнопка, о существовании которой, кроме кагана, не знает никто на свете. Нажмёшь на неё, и из задней стенки сама собой бесшумно выдвигается шкатулка.

В ней живет чёрная вдова. Каган кормит ее иногда со своего стола и даже ведет с нею длительные опасные разговоры. Черную вдову держит при себе, взаперти, с молодых лет — не хочет, чтоб его душили, когда бы то ни было, волосатыми жирными пальцами. Свою судьбу он решит сам, не дожидаясь последней ночи. Утром ли, днем, ночью в канун последней ночи — все равно: сам! Вдовы тоже стареют. Пока состарилась его старшая жена, хатун, состарился с десяток черных вдов: самый доверенный стражник время от времени меняет их.

Вдов ему меняют так же, как и юных наложниц.

Придет время, жена тоже станет чёрной вдовой. Натуральной.

Сегодня с самого утра ему хотелось повидаться-позабавиться с чернявенькой крестоносицей. Но, знаток вещих снов, сейчас он всецело ушёл в дела. Вызвал вестового и стрекулиста с папирусом и грифелем. Вестовому, в обход Первого бека, велел передать в Итиль команду: опечатать его личный архив и сменить при нём охрану. Стрекулисту, заморышу-писарчуку, велел расположиться поудобнее со своею доской на ковре (каган писал за столом, писарь же трудился по-старинке, скрестив по-турецки тонкие кривенькие ноги) и записывать его, кагана, задиктовку.

Встал, мягко прохаживаясь от борта к борту, медленно и твердо заговорил:

Об управлении Империей… Глава первая… «Искусство жить с соседями»…

Юный, молчаливый, грамотный украдкой, но цепко-цепко взглянул на повелителя и истово склонился над доскою с папирусом: он даже слушал теперь не только ушами, но и лопатками.

Не успел с утра. Не побеседовал с вдовою. Не поиграл со смертью. А напрасно. Если б вовремя заглянул в палисандровую шкатулку, то наверняка заметил бы, что она сегодня почему-то пуста.

Черная вдова вышла из заточения.

Бешеная автоматная стрельба. Гортанные злобные выкрики, перемежающиеся отборным русским матом — из одних и тех же, похоже, глоток. Зловещие всполохи, сопровождающие как выстрелы, так и мат, что и звучат практически одновременно. Они озаряют и окно, и комнату, и в неё вползает удушливый угарный газ. Ещё и горим! — пронеслось в мозгу у Сергея. Мечется по комнате в поисках штанов и рубахи. Врубает, нащупав выключатель, свет, но тут же сам и выключает его: не привлекать лишнее внимание. Но в долю секунды, пока горело электричество и дрожала очередная трассирующая зарница, заметил, что кровать напротив пуста. Виктор! Где же Виктор? Когда и куда исчез?

Но додумать ему не удается.

Грохот приклада в дверь, и она разлетается вдребезги.

— Выходи, твою мать!

Его, полуодетого, хватают за шкирку, выталкивают на улицу, в ночь, потом, едва не запахавшего носом, вновь подхватывают за шкирман и куда-то ведут.

— Что происходит? — спрашивает Сергей и в следующее же мгновенье сам понимает нелепость и безответность своего вопроса.

Но ответ все же последовал:

— Гы-гы-гы! — загоготали вокруг поросячьи головы.

Всё ясно. Приехали-приплыли. Отдых на свежем воздухе в низовьях Волги.

Рай на земле, как говорит один знакомый персонаж. Выходит, не только на земле. Где же Виктор? Где Муса? Наверняка всё это как-то связано с Мусою…

Их всех сталкивают к фонтану. Фонари подсветки, как и вообще все фонари на огороженной территории, расстреляны. Нападающие в масках из черных капроновых женских чулков. Щетина проросла сквозь капроновые чулки, как будто это и не чулки уже, а другая часть интимного женского туалета. Сталкивают друг к другу вплотную, как на плацу. Ведут Мусу. Его тоже пытаются ухватить за шиворот, но он яростно рявкает:

— Руки!

И передергивает могучими плечами.

Вцепившаяся в него троица на какое-то время повинуется этому властному возгласу. Один из троих срывает зло с помощью автомата: задирает его одной рукою в небо и дает туда длинную- длинную трассирующую очередь. Точка-тире, точка-тире… Привет марсианам.

Последним волокут Виктора, причем явно откуда-то со стороны пищеблока. Сергею сразу вспоминается замечание насчет полезности сна с поварихою: неспроста, зараза, спрашивал, только когда же улизнул? — вроде спал, как убитый…

Отставной погранец Витя тоже делает как бы борцовский, матом усиленный выпад, но ему просто-напросто заламывают руки.

И вот они — кучкою, все друг подле друга, как истерзанные и приготовленные к расстрелу партизаны. Нет только Наджиба, но его, похоже, никто и не ищет.