В поисках скифских сокровищ - Брашинский Иосиф Беньяминович. Страница 11

Золотые подвески с изображением головы богини Афины. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

На шее «царицы» были ожерелье и тяжелая золотая гривна весом 473 г. Возле погребенной лежали два широких золотых браслета и бронзовое зеркало, ручка которого обложена золотым листом. Они, подобно оружию царя, украшены изображениями в скифском «зверином» стиле.

У ног «царицы» была обнаружена самая выдающаяся находка Куль-Обы — всемирно известный теперь круглый электровый сосуд, украшенный четырьмя сценами, изображающими скифов: тремя парными и одной одиночной. Первая сцена изображает величественную фигуру сидящего скифского царя или военачальника с диадемой на голове, опершегося обеими руками на копье и беседующего с сидящим на коленях воином в остроконечной шапке — башлыке, держащим копье и опершимся па щит. Следующая сцена — воин, натягивающий тетиву на лук. Остальные два парных изображения — сцены врачевания скифов. На одной стоящий на коленях скиф лечит другому больной зуб пли челюсть. На лице пациента выражение боли и страдания, правой рукой он схватил руку лекаря. Наконец, в последней сцене стоящий на коленях воин перевязывает ногу другому, сидящему на земле и помогающему ему.

Электровый кубок. Куль-Оба

С поразительным реализмом и этнографической точностью художник передал внешний облик скифов, их костюм, предметы вооружения. Изображения на куль-обском сосуде впервые дали реальное представление о скифах — этом таинственном исчезнувшем народе, об их облике, одежде, вооружении и т. д. Что же мы видим? Скифы носили длинные волосы, бороды и усы, они одеты в кожаную или льняную одежду — кафтан с поясом и длинные штаны-шаровары; обуты они в мягкие кожаные сапоги, перехваченные на щиколотках ремешками; головы их покрыты остроконечными войлочными шапками. Основное вооружение скифов состояло из короткого лука и стрел, вкладывавшихся в налучье, копья, четырехугольного щита.

Электровая ваза со сценами из скифской жизни. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Что же представляют собой сцены, изображенные на куль-обском сосуде? Как их истолковывать?

Долгое время широко распространено, едва ли не общепринято, было мнение, что здесь изображены сцены скифского военного быта — скифский лагерь после боя. В пользу такого понимания могут говорить все четыре сцены: первую можно толковать как донесение воина, которого обычно именуют лазутчиком, царю об увиденном в стане врага или о результатах боя, две другие — как оказание помощи раненным в сражении, а одиночную — как починку лука, испорченного в бою.

Существовало и другое толкование, пришедшее на ум людям, участвовавшим в открытии склепа. «Замечательнее всего то, — сообщает Дюбрюкс, — что на сосуде из электрума в одной группе изображен человек, которому, кажется, рвут зуб, и что в нижней челюсти царя недоставало двух коренных зубов, а третий, возле них, был больной, отчего челюсть в этом месте напухла; этот последний зуб лежит гораздо глубже остальных, которые очень хороши, совершенно здоровы и принадлежали человеку от тридцати до сорока лет». Отсюда невольно напрашивался вывод, что сцена на вазе передавала реальный эпизод из жизни царя, страдавшего болезнью зубов. Это заключение, естественно, приводило к другому: на куль-обском сосуде все сцены связаны с жизнью самого царя, какими-то запомнившимися ему эпизодами, которые он и заказал изобразить греческому художнику, иными словами, — это своеобразная «биография в картинках». Правда, некоторое удивление должно было бы вызвать то, что царь мог счесть свой зубной недуг столь ярким и важным событием своей жизни, которое было достойно увековечения.

Однако вместе с тем некоторыми учеными, и прежде всего крупнейшим советским скифологом Б. Н. Граковым (1899—1970), было обращено внимание на то, что на ритуальном сосуде — а куль-обская ваза, несомненно, является именно таковым — скорее следовало бы ожидать изображений, сюжеты которых связаны со скифским эпосом. Эта точка зрения разделяется теперь подавляющим большинством специалистов. К сожалению, скифский эпос нам почти неизвестен, и поэтому истолкование сцен на сосудах очень затруднительно. Недавно Д. С. Раевский предложил весьма остроумную, хотя далеко не бесспорную, трактовку изображений па куль-обском сосуде. Согласно его толкованию, изображенные здесь сцены являются иллюстрацией «греческой версии» легенды о происхождении скифов, переданной Геродотом. Он полагает, что выбор сюжета для каждой сцены и последовательность их расположения на сосуде указывают на повествовательный характер изображений, заставляют предполагать за ними какую-то фабулу. Д. С. Раевский предлагает «читать» куль-обский фриз следующим образом.

Началом повествования, с его точки зрения, может считаться одиночная фигура — скиф, натягивающий тетиву на лук. Эта сцена показывает сущность испытания, которому должны подвергнуться три сына прародителя скифов Геракла-Таргитая. В таком случае остальные сцены должны последовательно показывать, как каждый из сыновей справился с выполнением задания. Следующие за одиночной фигурой две парные группы, так называемые сцены врачевания, по мнению Раевского, показывают лечение травм, неизбежных при неумелых и безуспешных попытках натянуть тетиву тем способом, который показан в первой сцене. При такой трактовке в сценах врачевания показано взаимное лечение неудачливых старших братьев — сыновей Геракла. Последняя парная сцена — главная во всем сюжете, что определяется наличием в ней фигуры царя с повязкой-диадемой на голове. В этом царе Д. С. Раевский, следуя своему толкованию всего сюжета, предлагает видеть Геракла-Таргитая, а в его собеседнике — младшего сына, Скифа, выдержавшего испытание и натянувшего тетиву отцовским способом, в момент передачи ему власти отцом. Вместе с тем последняя сцена, будучи эпилогом ко всему повествованию, становится при дальнейшем вращении сосуда его прологом: она изображает Геракла в тот момент, когда он излагает одному из своих сыновей сущность предстоящего испытания.

Но при всей заманчивости предложенной трактовки следует указать на ее слабые стороны, в частности на небольшую, но весьма существенную деталь в изображении «Геракла» на куль-обском сосуде. В изображении греческого художника Геракл (а ведь именно он фигурирует в приводимой Геродотом «греческой версии» легенды в качестве прародителя скифов, и это очень важно) не мог быть лишен своих обязательных атрибутов: львиной шкуры и палицы. Эти атрибуты, или хотя бы один из них, обязательно присутствуют в любых изображениях героя — исключения здесь невозможны. На куль-обском же сосуде их нет, и это заставляет с осторожностью отнестись ко всей приведенной трактовке. Таким образом, следует признать, что вопрос о смысле сцен на сосуде остается пока в полной мере открытым.

С изображениями на куль-обской вазе во многом перекликаются сцены на другом скифском ритуальном сосуде, найденном спустя 80 лет после нее. В 1910—1911 гг. в урочище «Частые курганы» под Воронежем местные археологи-любители, члены Воронежской ученой архивной комиссии доктор Мартинович, священник Зверев и подполковник Языков раскопали три кургана. В одном из них оказалось «царское» погребение, в котором была найдена серебряная позолоченная ваза, очень сходная с куль-обской. Сосуд украшен фризом с изображениями трех групп, каждая из которых состоит из двух воинов. Их внешний облик и одежда полностью соответствуют тому, что мы видели на сосуде из Куль-Обы: те же длинные волосы, усы и бороды (лишь один юный воин безус и безбород), те же подпоясанные кафтаны, длинные облегающие штаны, мягкие сапоги, подвязанные ремешками у щиколоток, такие же гориты, копья, щит — всеполностью соответствует тому представлению об облике скифских воинов, которые дала куль-обская ваза.

В одной группе безбородый юноша-скиф, сидящий закинув нога на ногу на возвышении из камней и придерживающий рукой боевую секиру, на рукоять которой опирается подмышкой, внимательно слушает сидящего напротив бородатого воина, также восседающего на возвышении из камней и протягивающего юноше лук. На боку у него висит горит с таким же вторым луком. Во второй сцене изображен такой же бородатый скиф с горитом на боку. Одной рукой он опирается на рукоятку боевого топора, а другую с двумя загнутыми пальцами протягивает в сторону собеседника, стоящего спиной к нему на коленях. В правой руке тот держит два копья, уперев их наконечниками в землю, а под мышкой левой руки у него прямоугольный щит. Третья сцена изображает двух сидящих друг перед другом бородатых воинов. Один опирается на рукоятку упершейся в камень боевой секиры, другая его рука опущена; он внимательно выслушивает сидящего напротив воина, упирающегося одной рукой о камень, а в другой держащего двухвостую нагайку. У обоих на боку гориты с луками.