Дом аптекаря - Мэтьюс Эдриан. Страница 64

Платформа уехала вниз.

Коляска развернулась.

Рут закрыла папку и завязала бантиком тесемки.

— Что вы делаете? — спросил Скиль.

— Ухожу. Наверное, не вовремя попала.

— У вас там, полагаю, есть и другие, но смотреть на них я не стану. — Он махнул рукой, перепачканной черными крошками от тоста и сливочным маслом. — Одной вполне достаточно. У вас нет таланта. Абсолютно никакого.

— Спасибо.

— Выход найдете сами.

Выйдя на улицу, Рут присвистнула.

Хороша же парочка. Скиль да Лидия. Друг друга стоят. Претенденты.

И кто же возьмет верх?

Никто.

Эти двое соревновались в беге назад. Просто одна сторона проигрывала быстрее второй. Какая — сказать никто не мог, да и всем было наплевать, потому что, в конце концов, весь этот фарс не стоил и гроша.

Скиль и Лидия. Лидия и Скиль…

Два сапога пара.

Ни один из них не соответствовал расхожему представлению о старости как времени достойной уважения мудрости, умеренности и благоразумия. Однако подумать есть о чем. Что происходит с людьми на склоне лет? В кого они превращаются? В мелочных тиранов, высушенных монстров эгоизма, трясущейся походкой бредущих по жизни и держащихся только за счет неиссякаемых запасов желчи? У Лидии — будем справедливы — еще бывают моменты просветления, но и она — подобно Скилю — в целом оборвала дипломатические отношения с остальным миром.

У тротуара остановился мусоросборщик. Двое мужчин выпрыгнули из кабины, чтобы забрать мусорные баки. Рут воспользовалась моментом, чтобы избавиться от папки, и, достав из кармана список покупок, зашагала вдоль Кейзерсграхта по направлению к супермаркету.

Бредя между рядами, она, словно в полусне, снимала с полок продукты.

Визит вежливости, по сути, ничего не дал. И все же она испытывала нечто вроде удовлетворения от того, что поглазела на смертельного врага Лидии. Одно по крайней мере стало ясно: Скиль не был ее злодеем в маске. Этот прикованный к инвалидной коляске дряблый, согбенный старикашка никак не мог ни преследовать ее по городу, ни чертить зловещие символы на люке, ни затопить саму баржу.

Если не Скиль, то кто?

Она рассеянно опустила в корзину пакет крекеров.

Приближалась ночь.

Рут подошла к кассе, оплатила покупки и, выйдя из магазина, медленно продолжила путь вдоль канала, под голыми вязами.

Что же все-таки происходит?

На углу такси едва не сбило велосипедиста. Не желая ввязываться в инцидент, Рут свернула на мостик. Велосипедист стукнул кулаком по крыше такси и покатил своим путем.

На мосту ее внимание привлекли два киоска. В одном продавали цветы, в другом горячий шоколад и гороховый суп. Рут купила суп и, отойдя в сторонку с пенопластовым стаканчиком, прислонилась к перилам. Над водой висел легкий туман. Амстердам — город-зеркало, повторяющийся в своих мутных каналах. Его торжественно-серьезные фасады протянулись насколько хватает глаз. С того места, где стояла она, было видно слегка подрагивающее отражение верхушек зданий. Каждый фасад имел свой особый фронтон, свой особый стиль. Верхушки крыш выглядели так, словно их вырезали из бумаги фигурными ножницами. Разнообразие в единообразии. Легкое, порой едва заметное отступление от нормы: особенный оттенок кирпича, размер окон, стиль кованых перил вдоль ведущих вверх ступенек. У каждого свои черты, как у человеческого лица. В конце концов, кто способен определить, что такое норма, а что считать аномальным?

Покончив с супом, Рут подобрала пакеты и продолжила путь.

Тут и там то одно, то другое здание щеголяло картушем или декоративной лепной рамкой. Отец как-то рассказывал об этой занимательной черте старинных зданий. В семнадцатом и восемнадцатом веках, когда дома еще не имели номеров, их различали по этим фризам. Они представляли собой своеобразные картинки, вделанные в кирпичную кладку на середине стены или над дверью, и являлись чем-то вроде визитной карточки хозяина, указывая на его профессиональную принадлежность. Скульптуры изображали моряков, мясников, рыбаков, булочников, прядильщиков. Некоторые сцены несли аллегорический смысл.

Иногда Рут останавливалась просто полюбоваться лепниной или постараться разгадать потаенное значение сюжета. Мысли о Скиле и Лидии совершенно вылетели из головы. Она целиком погрузилась в другую игру. Вот эта, например, библейская сцена с Адамом и Евой в райском саду Эдема. На какую профессию она указывает? Кто здесь жил? Проповедник? Нет, вряд ли. Священнику такой роскошный дом был просто не по карману.

И тут она поняла — торговец яблоками!

Довольная собой, Рут зашагала веселее.

Но чем ближе к дому Лидии, тем быстрее несли ее ноги, хотя она и сама не понимала почему.

Что-то глодало ее изнутри. Что-то подстегивало. Что-то гнало, притягивало, ждало разгадки. Что-то скрытое, но лежащее едва ли не на поверхности.

Ей стало жарко.

Почему? Почему? То неведомое, что мучило и терзало Рут сейчас, много раз представало перед ней, буквально мозолило глаза…

Рут остановилась перед домом Лидии и подняла голову.

Фриз над дверью. Барельеф, который она видела десятки раз. Голова с раскрытым ртом, из которого высовывался язык с приклеившимся к нему чем-то.

Корни волос как будто превратились в тысячи мелких иголочек, и кожа словно зазвенела.

Кто же, черт возьми, это?

Лицо с восточными чертами, чертами мавра, выглядело не слишком счастливым, а круглый предмет на кончике языка вполне мог быть… пилюлей.

И тут к ней пришло…

Бедняга явно страдал от боли, вот и высунул язык — для постановки диагноза. Пилюля — лекарство. Понятно. Но к кому он обратился? Очевидно, что не к костоправу. И даже не к лекарю. Ключ в восточных чертах страдальца, призванных напомнить о том, где в далеком прошлом появились лекарства.

Фриз был знаком аптекаря или фармацевта.

Она вспомнила статью Каброля о Йоханнесе ван дер Хейдене.

Его отец, Арнольдус, перебрался в Амстердам, где стал относительно богатым фармацевтом и поставщиком красок и других материалов для художников. Йоханнес без охоты продолжил семейный бизнес.

Вот оно что. Понимание все же пришло.

Йоханнес ван дер Хейден жил в этом доме…

Более того, здесь жила его семья, век за веком, пока от нее не осталась Лидия, старая, милая, бездетная Лидия. Последний высохший плод умирающего дерева.

Невероятно, но правда.

Почему же Лидия ничего не сказала?

А знала ли она?

Еще одна мысль вспыхнула в ее голове и, вспыхнув, осветила все. Ну конечно! Со стены дома на нее смотрел не просто разинувший рот мавр. В скульптуре таился куда более глубокий смысл.

«Подумай о плавающей в море рыбе, — всегда говорил ей отец. — Единственное, чего рыба не видит, так это того, в чем она плавает. Рыба не видит моря! А в чем плаваем мы, Рут? Какого моря не видим мы?»

Над головой замигал фонарь.

Рут посмотрела на дом Скиля, стоящий на другом берегу канала.

Темный силуэт.

В комнате Лидии тоже было темно. Она, наверное, еще спала.

Рут осторожно открыла дверь, вошла и остановилась.

Затаив дыхание, она посмотрела на высокий потолок. Посмотрела по-новому, словно глаза ее обрели способность видеть то, что было скрыто временем.

— Йоханнес, — прошептала Рут, — ты можешь выйти. Давай, малыш… Ну же, сучий сын, выползай, я тебя вижу. Да. Я знаю — ты здесь…

Глава двадцать третья

Лидия, как и предполагала Рут, спала, но по крайней мере один раз ей пришлось встать, чтобы открыть дверь.

Приходил посыльный из цветочного магазина. На столике в холле лежали завернутые в целлофан две дюжины розовых роз. К букету прилагалась карточка, подписанная Томасом Спрингером.

Рут закусила губу и покачала головой.

В обычных обстоятельствах дамы любят получать цветы. Это приятно и мило. Но Рут ничего похожего на радость или хотя бы на удовольствие не чувствовала. Да, они со Спрингером поболтали на вечеринке. Да, он помог ей перевезти вещи с баржи. Да, он настроил ее компьютер. Но на этом все и остановилось. Стоп, приятель, дальше ходу нет. Хватит с нее обвинений Жожо и инсинуаций Смитса.