Римская карусель (СИ) - Дельта Марк. Страница 52

   - Разве в жизни не бывает лжи и клятвопреступления? - удивлялся Семпроний. - Мим лишь подражает жизни, и этим же занимаются все другие искусства. Ты говоришь, что мим заставляет зрителей смеяться. Но ведь человек как раз и отличается от животных умением разговаривать и смеяться! Что же до работы, то иногда необходимо и отвлечься от нее. Отдохнув в театре, зритель уносит оттуда след улыбки, отчего назавтра принимается за работу с большей радостью.

   Наступило удрученное молчание. Алкиной, злился на себя за то, что так и не сумел сохранить счастливое состояние души, в котором пребывал по пути домой.

   - На что ты будешь жить, сынок, если уйдешь из труппы? - тревожным голосом спросила Лаодика, поднося к глазам уголок паллы.

   - Чем-нибудь прокормлюсь, Господь не оставит, - с некоторым вызовом в голосе ответил Алкиной.

   - Если мы пообещаем, что перестанем насмешничать над Христом и христианами, ты останешься? - спросил Семпроний упавшим голосом. Высмеивание мимами любых верований были излюбленным развлечением зрителей, но руководитель труппы был готов на эту жертву ради сохранения мира с приемным сыном.

   - Не знаю. Может быть, какое-то время да, - процедил Алкиной. Ему необходимо было посоветоваться по данному вопросу с пресвитером.

   Оставив огорченных родителей, Алкиной вышел во двор, полагая, что Хлоя репетирует там одна или с кем-нибудь из труппы, но застал лишь Иберия и Спурия, подметавших сор. Несмотря на то, что мальчик был рабом, в труппе к нему относились как к актеру и акробату, напарнику Иберия, а не как домашнему слуге. Два акробата чистили двор потому, что сегодня была их очередь заниматься домашними работами.

   Алкиной вспомнил намеки родителей на особое отношение старшего акробата к младшему и подумал, что это еще одна причина, толкающая его вон из труппы мимов. Семпроний и Лаодика лишь предостерегали Иберия от любовного безумия, нисколько не осуждая содомскую мерзость как таковую.

   Покидая двор, Алкиной столкнулся в дверях с выходящей из дома Хлоей, и у него перехватило дыхание от радости и восторга. Пышные черные волосы девушки стекали лавой на плечи, лоб был открыт благодаря тонкому металлическому обручу. Надетые в этот зимний день плотное темно-оранжевое платье и оливкового цвета палла не могли скрыть волнующей грации молодой танцовщицы. Лаодика была права: выступления гибкой Хлои привлекали зрителей больше, чем акробатические чудеса мальчика на шесте.

   - Алкиной! - воскликнула девушка. - Ты не видел Александра?

   - Нет. Зачем он тебе понадобился?

   - Вы нужны мне оба, - пояснила танцовщица. - Я хотела, чтобы вы поиграли, пока я буду разучивать новый танец. Попытаюсь изобразить страсть Федры к Ипполиту.

   Алкиной, завороженный, как обычно, дымчатой таинственностью темных, под стать волосам, глаз, бровей и ресниц Хлои, даже не вспомнил в это мгновение, что муж упомянутой Федры, Тесей является в некоторых местах Аттики объектом языческого поклонения.

   - Конечно, - обещал он. - Когда увижу Александра, мы возьмем инструменты и найдем тебя.

   Алкиною не пришло в голову, что брат может и не захотеть этого делать. Какая-то необъяснимая внутренняя ниточка, связывавшая близнецов с самых ранних лет, позволяла ему почти безошибочно угадывать намерения Александра. Если Алкиной скажет, что надо поиграть для танцовщицы, тот возражать не станет.

   Впрочем, в последнее время что-то в их отношениях стало меняться. Ниточка, связывавшая братьев, почему-то никак не проявлялась в том, что касалось интереса Александра - точнее отсутствия такового - к христианству. Но Алкиной не терял надежды убедить брата.

   Хлоя, поблагодарив собеседника, уже собралась уйти в свою комнату, когда Алкиной коснулся ее руки. Во взгляде обернувшейся девушки не было удивления. Казалось, она ожидала, что он ее остановит.

   - Хлоя, - тихо произнес Алкиной, приближаясь к ней, - пойдешь со мной на следующей неделе на собрание христиан послушать проповедь пресвитера? Ты ведь давно обещала это сделать.

   - Не знаю, - ответила Хлоя, и в глазах ее сверкнула смешинка. - Пойдет ли туда Александр?

   - Возможно, - Алкиной смущенно улыбнулся. - Один из нас будет там точно. Разве тебе важно, кто именно? Мы ведь одинаковые.

   Хлоя задумчиво взглянула на него, коснувшись острием застежки-фибули своего изящного, заостренного подбородка. Затем показала на повязку в волосах Алкиноя.

   - Не такие уж вы одинаковые. Я вас прекрасно отличу, как бы вы ни одевались. Даже если ты снимешь эту нашивку.

   - Как же ты нас отличишь? - поинтересовался Алкиной.

   - По глазам. Они у вас разные. Не цветом, а взглядом.

   Не дожидаясь отклика, Хлоя снова отвернулась и удалилась своей волнующей походкой, слегка покачивая бедрами.

   Стол, разделявший две лежанки в комнате, где обитали братья, был завален книгами. Главным образом это были не свитки, а так называемые кодексы, в которых листы скреплены друг с другом тетрадками и переплетены. Такие книги пользовались доброй славой среди христиан, так как занимали куда меньше места, чем объемистые рулоны свитков, и позволяли очень быстро находить нужную цитату в священном тексте.

   Над лежанкой, стоявшей справа от входа, висело грубо вытесанное деревянное распятие. Стена возле второй лежанки была свободна от изображений.

   Алкиной, сидя за столом, листал свои книги, когда в комнату вошел Александр. Братья встретились взглядами, и на их лицах еще до того, как прозвучали первые слова, одновременно расцвела одинаковая улыбка. Глядя со стороны, было бы невозможно определить, кто улыбнулся первым, а кто ответил. Так, почти неосознанно, близнецы, как заговорщики, приветствовали друг друга с самых ранних детских лет.

   Но когда Алкиной поинтересовался впечатлением, которое произвело на брата прочитанное по его настоянию жизнеописание Иисуса Христа, и Александр стал задавать вопросы, свидетельствующие о его крайне скептическом умонастроении, Алкиной вскипел.

   - Я ведь ничего не говорю о том, верно ли само учение, - объяснял Александр. - У меня нет никаких знаний или опыта, чтобы об этом судить. Мне лишь кажется, что таких знаний нет и у тебя. Ты просто поверил тому, что здесь написано.

   - И что в этом дурного? - негодовал Алкиной. - Конечно, от нас требуется вера. Именно по вере нас и будет судить Царь Небесный.

   - Значит, я плохо готов к такому суду, - заключил Александр и улыбнулся брату, но не встретил ответной улыбки. - В того, кого христиане считают Богом, не очень сильно верили даже его собственные ученики, которые жили с ним, могли видеть совершаемые им чудеса, проникаться ощущением святости его присутствия.

   - Как ты можешь утверждать, что апостолы не верили в Спасителя? - возмутился Алкиной, уже жалея, что вовлек своего жестоковыйного брата к обсуждению недоступных ему предметов.

   - Так ведь об этом пишут книги, которые ты сам даешь мне читать! - Александр был удивлен избирательной памятью своего верующего брата. - Один из них предал его, другой от него отрекся. Но как они могли это сделать? - вот, что кажется мне совершенно необъяснимым. Как можно отречься от того, кого ты считаешь Господом, создателем всей вселенной? Особенно после того, как во время последнего ужина он сам предупредил их, что один предаст, а другой отречется! Как могли они, услышав такое предсказание, не испугаться божественного возмездия и все-таки совершить эти недостойные поступки? И почему он сам не остановил их от таких действий? Разве он не любил своих учеников? Как же мог он допустить превращения их в двух предателей?

   От кощунственных слов брата, поставившего в один ряд Иуду Искариота и апостола Петра, у Алкиноя на мгновение отнялся дар речи.

   - Ты начитался Цельса! - обличительно воскликнул он наконец.

   - Кого я начитался? - не понял Александр.

   Алкиной махнул рукой и не стал уточнять.

   - Да, - произнес он, - человек слаб и может утратить веру даже в присутствии Спасителя, когда Его бичуют и ведут на казнь!