Римская карусель (СИ) - Дельта Марк. Страница 53

   Алкиной досадовал на свою неспособность втолковать брату все это. Сам он просто чувствовал боговдохновенное происхождение текста, в чьей достоверности усомнился Александр. Но как передать такое чувство собеседнику? Оказывается, для убеждения других, собственной горячей веры недостаточно. Надо еще знать, когда что говорить. Пресвитер наверняка сумел бы дать убедительные ответы на все вопросы брата. И эта мысль вдруг разом успокоила Алкиноя.

   - Александр, мне трудно находить нужные слова, - сказал он просто и без всякого гнева. - Я еще не очень продвинулся в понимании Писания. Поэтому и прошу тебя пойти со мной на собрание общины. Там ты сможешь задать пресвитеру любые вопросы.

   - Что ж, давай так и поступим, - согласился Александр.

   Алкиной, вставая с лежанки, сообщил о просьбе Хлои.

   Братья, прихватив двойную свирель-тибию и семиструнную лиру-кифару, отыскали танцовщицу в небольшом пустом зале, где, кроме нескольких статуй и низких скамеек у стен, не было никаких предметов. Этот зал актеры использовали для репетиций.

   Алкиной, чтобы не видеть изваяний языческих богов, предложил пойти во двор.

   - Если тебе безразлично, что будет со мной, то пожалей хотя бы инструменты, - засмеялась Хлоя. - Им-то дождь наверняка не пойдет на пользу.

   Смущенный Алкиной только сейчас обратил внимание на шум за окном.

   - Здесь нет никаких алтарей, - сказал Александр. - Чем тебе мешают эти изваяния?

   - Тем, что я знаю, кого они изображают! - сверкнул глазами Алкиной.

   - Это же искусство, Алкиной! - произнесла Хлоя. - Но если ты не можешь смотреть на них так, то почему бы не считать их просто кусками камня?

   - Ну, хорошо, - уступил Алкиной. - Буду считать, что мы играем и танцуем среди камней.

   Братья уселись на скамейках и заиграли. Один задумчиво перебирал семь струн костяным плектром, другой извлекал меланхоличные звуки из связанных тесемкой двух свирелей. Пространство небольшого зала заполнилось жужжанием аттических пчел и плеском эгейских волн. Влюбленная Федра, заламывая руки, неслась над мозаичным полом. Кифарист в фиолетовой одежде наблюдал за красивым танцем. Авлет в зеленом наблюдал за красивой танцовщицей. И время от времени ему казалось, что она искоса наблюдает за кифаристом в фиолетовом.

***

   Март в этом году выдался солнечный, и разговоры об учении Воина-Ибера теперь чаще проходили в прогулках.

   - Существует объяснение того, как именно мы воздействуем на наш мир, - говорил Клеомен, врач по прозвищу Софист. - Мы словно придаем ему форму нашими явными и тайными мыслями.

   - Тайными мыслями? - переспросил Александр. - Что это такое?

   Они находились на каменистом берегу Бетиса. Вдали виднелись стройные колоннады зданий городского форума. Река внизу несла свое медленное широкое, вечно изменчивое, поблескивающее полотно. Это было весьма своенравное зеркало. Оно то и дело покрывало рябью отражение облаков и берега с деревьями, словно пытаясь переделать их на свой лад.

   - Это мысли, живущие в нас, несмотря на то, что мы их не замечаем, - сказал Клеомен. - Правильнее было бы называть их следами в сознании. Это следы давно забытых мыслей, и глубина их зависит от того, как часто и какими чувствами они сопровождались.

   Софист объяснял, что, испытывая в какой-то ситуации гнев, мы создаем в своем сознании особый след. Чем чаще мы испытываем в сходных случаях одно и то же чувство, тем сильнее этот след.

   - Они-то и формируют тот мир нашего обитания, - говоря, Клеомен помогал себе жестами свободной от посоха левой руки. - Человек, в котором сильны следы, созданные гневом, хочет он того или нет, порождает для себя мир, где очень важную роль играет именно гнев и его разновидности, как то страх, досада, раздражение, ярость. Это мир насилия, где для выживания необходима непрерывная борьба. Тот же, в ком сильны следы сострадания и любви, создает совершенно иной мир. Поэтому разные люди живут в разных мирах, даже если внешне они кажутся одинаковыми.

   Александр то вскарабкивался на валуны, то спрыгивал с них, иногда отставая от собеседника, иногда догоняя. Софист не пытался следовать его примеру. Не меняя скорости, он шел вперед, припадая на одну ногу, и было в его хромоте некоторое театральное изящество.

   - Христиане говорят, что вера важнее всего, - заметил Александр с высоты очередного поросшего мхом камня.

   - Я в некотором смысле с ними согласен, - откликнулся снизу Софист. - Именно то, во что мы верим, и определяет наше существование. Однако из-за воздействия скрытых следов в сознании, мир человека создается не только его нынешними верованиями, но и старыми, прежними, даже забытыми, и том числе и теми, от которых он решительно отказался. Эти следы представляют собой своего рода привычки ума. Даже сновидение мы можем менять лишь до известных пределов, ибо нашим решениям препятствует само содержание сновидения, будучи продуктом наших же прошлых чувств, мыслей и поступков. Тем более воздействию наших новых мыслей сопротивляется явь, будучи более медленной и вязкой, чем сон.

   Глядя сверху на своего наставника и друга, одетого в темную хламиду с капюшоном и держащего длинный посох, Александр удивлялся тому, как сильно Софист напоминает ему чародея, хотя из них двоих чародеем был, безусловно, он сам.

   - Возьми тех же христиан, - продолжал Клеомен, не замечая впечатления, производимое им на юного друга. - Они проповедуют всепрощение и любовь. Но прощают ли они на самом деле своих врагов и гонителей? В мире, в котором они живут, очень много насилия и ненависти. Ненавидят их, ненавидят они. С тех пор, как появилось их учение, то один, то другой цезарь подвергал их гонениям, и многие христиане после нестерпимых пыток погибали мучительной смертью - на крестах, в пасти диких зверей, под бичом, на плахе. В последний раз гонения происходили уже на нашем веку - при Деции и Валериане, - и прекратились всего десять лет назад. Никто не может поручиться, что они не возобновятся.

   Софист остановился и перевел дух. Александр спустился к нему.

   - Враги христиан, - продолжал Клеомен, - объясняют свою ненависть тем, что последователи Христа, отказываясь делать возлияния Юпитеру, навлекают на все общество гнев римских богов. Ненависть всегда находит себе оправдание.

   - Ты говорил, что ее испытывают и христиане, - напомнил Александр. Из-за происходящих с братом перемен это тема очень его занимала. - Разве они не проповедуют любовь?

   - Повтори, пожалуйста, слова из книги их писателя, Тертуллиана, которые ты мне однажды цитировал? - поспросил Софист.

   Со стороны реки повеяло прохладой, и Александр поежился.

   - Сейчас припомню точно, - ответил он, задумавшись. Слова, упоминаемые Клеоменом, в свое время так ужаснули молодого актера, что он запомнил их наизусть.

   - "Вы любите зрелища?", - начал Александр. - "Ожидайте же величайшего из всех зрелищ - последнего и неизменного суда над всей вселенной!".

   Слова были напоены такой страстью, что актер невольно заговорил громче.

   - "Как я буду любоваться, как я буду радоваться, как я буду смеяться, как я буду восхищаться", - теперь голос Александра звенел, - "когда я буду смотреть, как столькие гордые монархи и воображаемые боги будут стонать в самых глубоких пропастях преисподней!".

   - Много в этих словах всепрощения и любви? - спросил Софист.

   - Брат сказал мне, что Тертуллиан в конце жизни ушел в какую-то секту, - возразил Александр.

   - Но разве эти чувства чужды тем, кто не уходил ни в какие секты? - Софист вдруг выбросил вперед руку и произнес: - "Как столькие сановники, преследовавшие имя Господа, будут жариться в более жарком огне, чем какой они когда-либо зажигали для гибели христиан"! Как видишь, что-то и я запомнил. Очень уж много в этих фразах чувства. Только это ненависть, а не любовь.