Римская карусель (СИ) - Дельта Марк. Страница 56

   Видя веселье собеседников, Александр тоже не удержался от улыбки. Он сделал неопределенный жест, как бы говоря: "Вам понятно мое недоумение? - Так разрешите его!".

   - Согласно учению, жизнь не является сном, а подобна сну, - сказал Клеомен. - Все живые существа иллюзорны и в то же время они действительно радуются и страдают, и их право на жизнь неоспоримо. Это безусловно тайна, неразрешимая с помощью логических силлогизмов.

   Софист произносил свои слова почти совсем невыразительным голосом, отрешенно наблюдая за парой бабочек, которые порхали над кустами сирени, словно чувствуя, что в самые ближайшие дни она расцветет и станет дурманить воздух своим ароматом. Александр, уже успевший изучить поведение врача, знал, что именно таким тихим, лишенным всякой декламации голосом врач-софист обычно говорит то, что считает особенно важным. Его догадку подтверждало и сосредоточенно-серьезное выражение, сменившее улыбку на лице Кальпурнии.

   - Неким таинственным и парадоксальным образом, - теперь голос Софиста стал настолько тихим, что Александру казалось, будто он звучит в его собственной голове, - именно умение сочетать истинное сострадание с постоянным памятованием сноподобной природы бытия и является целью гимнософиста. Достижение этой цели и превращение ее в постоянную привычку ума ведет человека к полной победе над всяким страданием.

   - Надо ли стремиться испытывать сострадание к существам, которых видишь во сне? - спросил Александр.

   - Конечно, - ответила за Софиста хозяйка дома. - Хотя их в действительности не существует, это хорошее упражнение, воспитывающее правильный навык.

   Клеомен кивнул в знак согласия.

   Все трое задумались, погрузившись в безмолвие. Первой его нарушила Кальпурния, решившая, что перед тем важным и подобным неожиданному удару сообщением, которым, как она знала, Софист собирается обрушить сегодня на Александра, хорошо бы на некоторое время придать разговору более нейтральный и деловой характер.

   - Мой Клеомен, - спросила матрона. - Ты уже обдумал, в какой форме составишь записи об учении Воина-Ибера?

   Несколько недель назад, на последнем собрании с участием всех "кентавров", кроме столичного жителя Тита Ульпия, было принято решение записать знание с целью сохранения его от гибели, грозившей ему в эпоху потрясений, узурпаций, быстро сменяющихся императоров и вторгающихся на территорию империи варварских орд. Против записи, боясь, что знание попадет в дурные руки, по-прежнему выступали двое бывших легионеров - Марк Ульпий и Ювентий, - однако теперь они были в меньшинстве. Тит еще осенью, во время пребывания в Кордубе, перед самым отъездом поддержал идею Клеомена о целесообразности записи учения. Позже на их стороне выступил и Александр, решив таким образом спор.

   "Кентавры" поручили задачу составления записи Клеомену, и врач обещал подумать, как именно лучше это сделать, чтобы хотя бы частично примирить две плохо совместимые задачи: сохранить знание от исчезновения и в то же время уберечь его от распространения.

   - Я уже все продумал, - молвил Клеомен. - На следующем собрании расскажу о разработанном мною методе всем остальным хранителям.

   Не успели его собеседники высказать, с каким нетерпеливым любопытством они будут ждать его отчета, как Софист резко сменил тему.

   - Рим, безусловно, когда-нибудь рухнет, - с убежденностью провозгласил он - Хотя бы потому, что в мире нет ничего вечного. Именно это и роднит жизнь со сновидением. Рано или поздно на месте сегодняшней империи будут существовать другие государства. С очень большой вероятностью они будут созданы на его обломках полчищами варваров. И мы не знаем, сохранят ли они всю ту безмерную мудрость и красоту, что накопил Рим в науках, искусствах, философии, несмотря на жестокость своей истории. Возможно, мир погрузится в темноту и мрак, из коих он выберется лишь спустя многие столетия. Сможет ли орбинавт, воспитанный на учении о сострадании, сохранить свою способность к нему, глядя на людей, уничтожающих все, что ему дорого?

   - Это будет нелегко, - проговорила Кальпурния, чувствуя, как по ее телу пробегает озноб, несмотря на усиливающуюся жару.

   Женщина и врач не отрывали глаз от молодого собеседника.

   - Почему вы так на меня смотрите? - спросил, недоумевая, Александр.

   - Мой дорогой Александр, - нежным голосом произнесла Кальпурния, которой сейчас казалось, что она провожает родного сына на битву с грозным врагом. - Мы до тех времен не доживем. На наш век Риму вполне хватит сил для того, чтобы сопротивляться распаду.

   - Последние события наверняка отодвинули конец известного нам мира на более поздние сроки, - согласился Клеомен. - И победы над готами, и возвращение под власть Рима Египта, Азии и почти всей Сирии, и ожидающееся со дня на день падение Пальмиры.

   - Мы не доживем до времен, когда варвары будут сносить статуи и сжигать книги, - продолжала Кальпурния свою мысль. - Но ты доживешь. И неизвестно, кому из нас лучше. Тебе придется научиться сохранять сострадательность в чрезвычайно трудных условиях. И мы уже не сможем тебя поддерживать. Столь любимые тобою разговоры с нами в ту далекую эпоху тебе придется проводить лишь в собственной памяти.

   Перебивая и дополняя друг друга, Кальпурния и Клеомен поведали ошеломленному Александру, что всякий раз, когда орбинавт вершит свои опыты, меняя явь силою мысли, его тело немного перестраивается. Где-то, настолько глубоко, что мы этого даже не осознаем, в уме всякого человека есть представление о том, каким могло бы быть его тело, будь оно безупречным. Именно эту идеальную форму и принимает тело орбинавта, постепенно достигая его в результате упомянутых перестроений.

   - По сути, речь идет о неподверженности старению, - пояснил стареющий Софист.

   - И о высокой сопротивляемости болезням, - добавила Кальпурния, чье тело было весьма уязвимо для недугов.

   - И о гибкости и силе мышц, - вставил Софист, отнюдь не имевший основания хвалиться этими качествами.

   - И о безмерной радости бытия, пронизывающей тело и сознание орбинавта, ибо сильное и молодое тело счастливо само по себе, как бы ни складывались обстоятельства, - мягко произнесла Кальпурния, для которой звенящая радость юности существовала только в памяти, становясь с течением времени все более блеклой.

   Молодой актер слушал их, веря и не веря. Верить было невозможно, ибо время властно над всеми, даже над всесильными богами. А не верить было нельзя, потому что тело Александра уже давно знало эту правду. Он вспомнил, как легко вытащил повозку из канавы после того, как это не смогли сделать совместными усилиями несколько человек и животных. Вспомнил, как Хлоя говорила ему об исчезновении вертикальных складок, уже успевших, несмотря на его юный возраст, сложиться над переносицей из-за часто поднятых бровей.

   Самым же главным доводом была радость бытия, только что упомянутая Кальпурнией. Уже несколько месяцев Александр просыпался с этим счастливым переживанием и засыпал с ним. Ни усталость, ни грусть ни умаляли его даже на йоту.

   Собеседники продолжали рассказывать Александру, что орбинавт может умереть лишь насильственной смертью. Он не состарится, если только не прекратит совершать изменения яви.

   До юноши внезапно дошло осознание того, что пытались втолковать ему Софист и Кальпурния.

   Он неподвластен старению!

   Острая животная радость, поразившая Александра при этой мысли, тут же уступила место очень отчетливому пониманию, что ему предстоит увидеть дряхление и смерть всех тех, кто ему дорог.

***

   Близнецы возвращались домой после посещения христианской общины. Алкиной пытливо расспрашивал брата о впечатлении, произведенном на того проповедью пресвитера Иринея. Александр односложно отвечал, что красноречие пресвитера достойно всяческого восхищения.