Свобода Маски (ЛП) - Маккаммон Роберт Рик. Страница 20

В конце концов, в его каюту ворвались, ром отобрали, и капитан Пеппертри для своего судна стал не более чем записью в судовом журнале. За поведение во время шторма его следовало повесить на рее, но преподобный Феннинг рассудил, что за такое преступление этого человека должен судить Господь. Так Пеппертри присоединился к Мэтью Корбетту, связанному по рукам и ногам веревками и заточенному в недрах самого низкого и сырого трюма корабля, где свободно перемещались, пищали и кусались крысы, увидеть которых можно было лишь тогда, когда их выхватывал свет единственной тусклой керосиновой лампы, раскачивающейся взад и вперед по тысяче раз на дню. Мэтью представлял, какой день сегодня — с момента своего заключения он продолжал считать, хотя судить, что пришел новый день, можно было лишь по тому, как в трюм спускался угрюмый матрос с первыми лучами солнца и выдавал узнику скудный паек из хлеба и воды. Что ж, думал молодой человек, по крайней мере, веревки позволяют отгонять крыс от бесценных краюх черствого хлеба.

Вскоре после своего заточения в эту импровизированную темницу Мэтью услышал наверху стук молота и шуршание пилы и рассудил, что плотник судна и экипаж, похоже, решились хотя бы частично отремонтировать сломанную мачту, чтобы хоть как-то приладить паруса и суметь поймать попутный ветер. Кто бы ни взял сейчас на себя роль капитана, ему придется постараться выяснить, сколько припасов и чистой воды уцелело во время бури, а также подсчитать оставшееся время в пути и постараться сделать все, чтобы добраться до пункта назначения живыми. «Странница» качалась на волнах, и Мэтью представлял себе, что ужас поражает в самое сердце каждого, кто находится наверху, при виде любого, даже самого маленького темного облачка на горизонте.

В целом это испытание действительно можно было счесть печальным прохождением через Преисподнюю, которое запросто могло превратить цивилизованное человеческое существо в опасное животное. Решив более не падать в ту пропасть, из которой он сумел выбраться, Мэтью продолжал тренировать свой мозг, разыгрывая мысленные партии в шахматы. Он вспоминал, как играл в «Галопе» с Ефремом Оуэлсом, а попутно пытался придумать, как бы выбраться из этой передряги и вернуться обратно в Нью-Йорк. Пеппертри, к сожалению, в этом вопросе собеседником или слушателем послужить не мог — через несколько дней после своего заточения он мог лишь невнятно бубнить что-то, а через две недели и вовсе замолчал и выглядел едва живым. Жизненные силы его просыпались, лишь когда приносили ежедневный паек, и бывший капитан с безумным остервенением бросался на него, пытаясь отвоевать свои жалкие крохи у крыс.

Настало утро, когда люк открылся, и преподобный Феннинг в компании Курта Рэндольфа спустился по лестнице с масляными лампами и дневным пайком для узников.

Пусть Мэтью заметно ослаб и отощал, он сохранял присутствие духа и понимал, что нельзя сразу съедать и выпивать все, что ему приносят в эти отчаянные минуты. Он делил хлеб на несколько приемов и съедал его маленькими порциями в течение всего дня. Так же поступал и с водой. Увидев посетителей, молодой человек заметил, что у обоих весьма изможденный и грязный вид, а одежда их, свисающая, как лохмотья с пугал, покрылась зеленой плесенью. Скулы обоих были очерчены ярче, глаза пожелтели и на фоне исхудавших лиц казались заметно больше, как если бы планировали побег из глазниц. Мэтью счел, что даже пассажиры, которые обитали наверху, вынуждены были сидеть на голодном пайке, и теперь вода и пища, должно быть, совершенно подходила к концу.

Когда Феннинг достиг последней ступеньки лестницы, его вдруг стошнило, и он вынужден был отвернуться.

Мэтью уже хотел сказать «прошу простить за наш вид», но, к его удивлению, не сумел произнести ни звука. Голос не слушался. На краткий миг им овладел ужас, пришла мысль, что, возможно, его память вернулась к нему, забрав взамен способность говорить. Он попробовал еще раз, и на этот раз ему удалось выдавить из себя квакающее «Простите». Оставшаяся фраза отняла бы слишком много сил, и молодой человек отказался от этой затеи.

— Капитан Спрагг говорит, что нам осталось четыре дня, — сказал Рэндольф, и даже его суровая речь звучала ослабленно.

Пеппертри издал какой-то неясный бормочущий звук и произнес что-то, что Мэтью сумел расшифровать как «УблюдокСпраггукралкорабльпустьегоповесят», на последнем этапе этого бормотания голос безумца набрал силу настолько, что это было уже почти криком, полным жажды мщения.

— Мы израсходовали почти все запасы еды, которые у нас были, и в последние дни ее едва будет хватать, — продолжил Рэндольф. — Я с сожалением сообщаю, что, согласно приказу капитана, вы не получите больше хлеба. Но ваш рацион воды останется таким же, как прежде.

— Мило с его стороны, — произнес Мэтью. Он хотел сказать, что его уже и так тошнит от хлеба, но вдруг понял, что на лишние слова силы лучше не тратить.

— Вы должны знать, что у нас всех были трудные времена. Жена Янса умерла в прошлом месяце, а мистер Монтгомери скончался меньше недели назад. Большинство пассажиров очень больны.

Мэтью сумел лишь кивнуть, глядя на лампу, которую держал Рэндольф.

— Дела плохи во всем, — закончил кузнец.

Феннинг сумел восстановить самообладание и не позволить своему желудку снова вывернуться наизнанку. Он пошатнулся в сторону Мэтью и едва сумел удержать себя на ногах в условиях сильной качки.

— Мы решили, что с вами делать, — сказал он ослабленным голосом, в котором все еще звучала твердая, непоколебимая вера. — Мы посовещались и все пришли к выводу, что твой хозяин был неприятным человеком и, возможно, между вами была некая кровная вражда, но убить его… когда он был всего в шаге от спасения, это чудовищный поступок, который ты хладнокровно совершил.

— Я говорил вам, когда мы спустились сюда после шторма, — сказал бородатый и оголодавший решатель проблем из Нью-Йорка, который сейчас мог бы стать перед любым жителем этого города, которого когда-либо знал, и не быть узнанным, потому что напоминал портового нищего. Он был бы чужаком на родной земле. — Дальгрен не был моим хозяином. Я говорил… он обманом увез меня в Англию.

— Да, ты говорил нам, — согласился Рэндольф. — Но это кажется бессмыслицей. Обманом? Он не приставлял пистолета к твоей голове или ножа к твоей спине, когда вы вместе поднимались на борт. Ты явно поднимался вместе с ним по собственной воле, а не был приволочен сюда силой.

УблюдокСпраггукралкорабль, прохныкал Пеппертри, свернувшийся в клубок на полу и напоминавший ныне маленький шарик страданий.

— Я очень устал, — вздохнул Мэтью. — Я не могу объяснить вам всего. Просто позвольте сказать… Дальгрен не позволил бы мне добраться до Плимута живым.

— Вы не можете называть это самозащитой, — сказал священник, цепляющийся за все, чтобы удержать свое ослабевшее тело на ногах в условиях качки. Ему казалось, что корабль вот-вот снова попадет в новый шторм, хотя он знал, что снаружи светило солнце, и нежный попутный ветер подгонял «Странницу» к Плимуту. — Я… все мы — не в состоянии понять, почему твой хозяин набросился на тебя с топором и почему вы боролись с ним так яростно, но… убийство есть убийство, и ты его совершил. Я видел это своими собственными глазами и ввиду моей клятвы перед Господом Богом, я не могу оставить это так.

— И я не могу, — добавил Рэндольф. — Мы решили — то есть, все пришли к единодушному решению, включая капитана Спрагга — что как только мы достигнем порта, тебя передадут в руки закона. Пусть граф и был чужестранцем, а убийство было совершено в открытом море, за поступок предстоит ответить. И учесть все обстоятельства.

На это Мэтью ничего не ответил, да и что он мог сказать? У него будет шанс объяснить свою ситуацию представителям закона в Плимуте, в этом состояло его благословение. А еще — оно состояло в том, что, несмотря на ужасающее состояние тела и духа, ему удалось пережить это плавание, а ведь многим другим этого сделать не посчастливилось. Когда он сойдет на берег и сможет поговорить с представителем закона, который его выслушает, все беды, наконец, отступят. К тому же, подумал молодой человек, если бы он оказался в положении Феннинга или Рэндольфа — не знал всей картины и видел лишь жестокую схватку на палубе — ему бы тоже пришло в голову передать «убийцу» в руки закона. И он подчинится этой воле. Поэтому он ничего не сказал, даже тогда, когда священник начал свое шаткое шествие к лестнице и принялся взбираться наверх к люку.