За холмом (СИ) - Шишкин Дмитрий. Страница 10

Закончив экзекуцию, служанки выбежали, забрав не пригодившееся барахло.

Женщина заметила у стены новое зеркало, почти такое же, как то, что она разбила. Подошла, замерла на минуту.

– О боже! Я выгляжу, как последняя портовая проститутка! – начала она обычный женский сеанс самоуничижения, опустила плечи и горько ухмыльнулась отражению. – Впрочем, кто я теперь и есть, только порта не хватает и матросов.

Окно ещё не успели починить, только заткнули обрывками простыни дырки в витражах.

– Интересно, где они возьмут в этой дыре цветное стекло на замену? Они ведь даже одежду носят старинную, наверняка новую не могут сами сделать, – путешественница пыталась отыскать в витражах самые прозрачные, не искажающие картинки стёкла. – Хоть бы поставили обычное, прозрачное, я бы на улицу нормально посмотрела… Боже, кажется, я начинаю привыкать разговаривать сама с собою!

Она попыталась выдернуть тряпки из витража, но побоялась разорвать о края стекла перчатки. И все же поиски окна в мир увенчались успехом: самым прозрачным оказалось небольшое красное стёклышко ближе к подоконнику. Наша путешественница нагнулась и прильнула к нему.

Городок был так себе. Вообще не факт, что здесь кто-то ещё жил – на красных улочках меж красных домов не видно было ни одного красного человечка. Хотя трёхэтажный дом напротив походил на жилой. Он был ниже и беднее замка, ставшего ей тюрьмой, но выглядел вполне респектабельно. Сквозь красный фильтр угадывалось, что дом выложен белым мрамором, его окружал высокий каменный забор. Выбивалось из общего ансамбля только одно окно, как раз напротив её щели в мир – оно было закрыто решёткой.

– Никак богатства там прячут… А может, и провинившуюся прислугу держат, но почему тогда на втором этаже? Нет, наверное, богатства, – вслух говорила она довольно громко – кого ей здесь стесняться?

Оживлённым выглядел только двор самого замка. Там был небольшой садик, и в нём копошились двое слуг. Один подрезал кусты, второй убирал мусор.

– Эх, как же им хорошо!

– Кому? – раздался ненавистный голос толстяка за спиной.

Она вздрогнула: настолько увлеклась видами из окна, что не услышала, как открылась дверь. Резко выпрямилась и обернулась, отчего серьги совершили опасный вираж, она их прихватила руками и прижала к шее.

Толстяк, сменивший синий сюртук на розовый, стоял в комнате не один, из-за его плеча выглядывал субтильный тип лет сорока пяти–пятидесяти с узкой испанской бородкой и усами как бы под Дали, но сильно до оригинала не дотягивавшими ни по длине, ни по закрученности. Голова типа была украшена малиновым беретом, а резко редевшие к берету виски отчётливо указывали на лысину под ним.

– Людям, которые работают на природе, – ответила женщина, – им не надо ни о чём думать, ни о чём жалеть, ничего выбирать. Они просто стригут кусты, наслаждаются запахом свежесрезанной зелени и видом своей работы.

– Эти люди получают у меня еду раз в день, – ухмыльнулся богач.

– Но почему?

– Чтобы были худее. Если они будут толстыми, то вытопчут всю траву. Раньше я пытался отправлять стричь кусты детей, но они ничего не умеют, а если их хорошенько учить, они от побоев быстро умирают… – толстяк развёл руки, словно говоря: «Ну ты же видишь, я и так сделал всё, что мог».

Женщина училась ничему здесь не удивляться. Она не без труда сделала каменное лицо и прошла к туалетному столику у окна, степенно присела на стул, максимально выпрямив спину, а руки сложила на одном колене, как видела когда-то в фильмах – там так делали дамы из высшего общества.

– Это художник? – она кивнула за спину богача.

Толстяк схватил типа в малиновом берете за рукав его чёрного, с фиолетовыми цветами и блёстками сюртука, и выставил перед собой. Потряс чуть-чуть, словно ставил ровнее, и сопроводил всё это коротким, сверху вниз, движением руки в воздухе, будто демонстрировал редкое животное на выставке.

– Художник! – радостно и торжественно объявил он.

Тот кивнул, нервно сглотнул и быстро-быстро заморгал.

– Вы его тоже кормите раз в день? – спросила женщина, становившаяся в последней попытке протеста грубее.

Толстяк растерялся («И это уже во второй раз», – с удовольствием отметила про себя она). Художник снова сглотнул. Женщина улыбнулась.

– Худоват он у вас, – пояснила она, окинув фигуру типа скептическим взглядом.

– Он мне не слуга, – едва не краснея от неловкости, взялся объяснять толстяк.

– Ой, да ладно! – она махнула рукой и манерно закатила глаза. – Вам же тут все прислуживают, вы и про Совет что-то такое говорили…

Богач аж подпрыгнул, тяжело задышал, словно ему перехватили горло.

– А, не говорили? – путешественница получала явное удовольствие от возможности поиздеваться над этим индюком, но приличия старалась соблюсти: судьба её была в его руках, как ни крути. – Ну тогда ладно, мало ли чего женщине послышится!

Художник всем своим видом демонстрировал отсутствие интереса к беседе, что-то высматривая на потолке. Толстяк пускал молнии из свинячьих глазок.

– Ну так что, будем делать портрет? – демонстрируя легкомысленность, сменила тему женщина.

– Как изволите! – художник неожиданно резво сделал шаг левой ногой вперёд, выгнулся в поклоне и махнул беретом, обнажив плешь.

– О! Так он у вас и разговаривать умеет? – захлопала в ладоши путешественница.

– Надо тебя снова доктору показать, не помутился ли у тебя рассудок! – богач сурово сдвинул брови, отчего парик потешно съехал чуть назад.

– Ха-ха-ха, – манерно изобразила она смех, – нет, что вы, моей психике тут ничего не угрожает. Ну разве что кроме этого наряда. Нельзя ли мне вернуть мою одежду? У вас тогда точно появится хоть один нормальный портрет! – и она показала взглядом на картины, уже развешанные слугами по местам, с которых смотрели суровые предки толстяка, надо полагать, выряженные в такие же петушиные одеяния.

– Чем вам не нравятся портрет̀ы? – отчаянно изображая французский акцент, фальшиво грассируя и расставляя невпопад, когда о них вспоминал, ударения на французский манер, вмешался в беседу художник. Он, очевидно, впитал в себя всё, что смог найти в книгах про художников: все эти эспаньолки, береты, поклоны и французский акцент (как же он его мог представить по книгам-то?!).

– Да всем! – отрезала женщина, но потом сжалилась над испуганным, как ребёнок, художником. – Наряды мне не нравятся и выражения лиц. А так нормально. Разве это вы всё нарисовали, тут, вроде, старое?

– Писали, – твёрдо поправил малиновый берет. – Писали эти картин̀ы мои предк̀и. У нас династ̀и!

– О-о-о! Династи-и-ия! Я раньше слышала только про династии ремесленников и крестьян, не думала, что у художников тоже дар в семье передаётся.

– А у нас так! – художник явно собирался всерьёз обидеться и надул губы.

– Тебе не отдадут одежду, пока её не проверит Совет, – встрял в разговор толстяк. – Всю вашу одежду увезли в здание Совета, её изучат и потом, может быть, вернут.

– Изучат? Изучат нашу одежду? Мои трусики будут изучать в вашем великом Совете?

– Великие у нас голос и устный закон, а Совет – просто Совет старейшин, – строго поправил её богач.

– Хорошо, наше нижнее бельё будут изучать ваши старейшины в вашем невеликом Совете?

– Так тоже не говори. У нас принято всё называть своими именами. Просто говори – Совет старейшин, не надо ничего прибавлять к нему, а то что-нибудь убавится от тебя.

Женщина испустила не то стон, не то вой.

– Что же вас так тревожит? – художник виновато улыбнулся толстяку, как будто испрашивая право на разговор с его пленницей, потом обернулся к ней с милейшей улыбкой. – В этот мир попали странные вещи из другого мира, они могут представлять опасн̀ость, их надо как следует изучить!

Женщина закатила глаза. Подумав пару секунд, она решила, что этот художник ей понравился больше всех остальных местных, кого она повстречала, и надо бы с ним подружиться. Тем более что гримаса у него была презабавнейшая. Она улыбнулась заранее и затем уже с этой улыбкой повернула голову к посетителям.