Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович. Страница 20

Страдала и жена Ильи, понимая, что муж уйдёт в неведомые края и, может быть, там голову сложит — ведь не на гулянку идёт, не на пир, а на труд воинский... И они бы совокупно могли удержать Илью, не пустить! Могла жена с матерью за него уцепиться, повиснуть, чтобы только с душой мог от себя оторвать. Мог и отец запретить — под страхом отцовского проклятия, — никуда бы Илья из родного дома не тронулся, но довлело над всеми карачаровцами чудо Ильина выздоровления.

Ежели не сидел бы он сиднем в расслаблении да не исцелили бы его молитвами старцы — не отдали бы своего единственного сына и заступника-кормильца кровные его. Удержали бы.

Исцелённого же Илью почитали, как воскресшего Лазаря.

Односельчане даже побаивались его, как выходца с того света, как пришельца из тьмы внешней, из царства мёртвых. Установилось вокруг Ильи кольцо почтительного отчуждения. И он понимал, что к прежней жизни у него возврата нет. Чувствовал он на себе печать избранности на подвиг, и хоть страшился его, и тяжко было ему отрываться от дома и следовать в жизнь неведомую, а ослушаться гласа Божия не мог. Он смотрел на сродников своих нынче будто с корабля уплывающего. И хоть телесно пребывал с ними, а всё же не так, как прежде, — глядя на многое будто издали, с тоской и печалью, не в силах высказать им всей своей любви.

   — Так что, — сказал воскресным днём Иван сыну, — пора... Чего зря тянуть время? Чему быть, того не миновать!

Голосьбой ответили ему женщины. Но Иван велел служить молебен и сбираться.

Две недели шли сборы. И главным из них было сбирание коней. Кони в селище были не табунные, а стойловые. Пасли их летом в огороженных левадах вооружённые табунщики. И когда калики перехожие впервые увидели коников — диву дались!

Кони были бурые и вороные, рослые и дельные, каких прежде ни в Киеве, ни в иных местах монахи не видывали. Массивные, широкогрудые, с кремнёвыми копытами, выносливые и силы необыкновенной — как раз под всадника, закованного в тяжёлые доспехи. Кони были добронравны, послушны и безбоязненны. Особая, невиданная прежде красота была в их тяжком беге, в игре мышц на груди, в том, как прочно и жадно цепляли они землю копытами, как гордо несли всадника. Особой же приметой породы была сказочно длинная волнистая грива, достигающая чуть не до земли.

Каждый конь воспитывался всадником с первых дней рождения, поэтому не знал он страданий при первом объезде, как тот конь, коего брали из дикого табуна и навек отымали волю. Не принимали они муки заламывания в оглобли, потому как приучали их к работе постепенно, не тычком-рывком и страхом, а лаской да уговорами. Через это каждый конь ходил за хозяином как собака, из рук его ел и ему одному служил. Во всё время, что был Илья в расслаблении и немощи, жеребёнок-стригунок и коник Бурушка ждал его. Успел бо Илья привадить его с малолетства, и никого, кроме Ильи, Бурушка не признавал.

К нему, как ребёнку своему, кинулся воин, едва чуть окреп и стал ходить. Его — коня застоявшегося, вошедшего в тяжкую силу, в самый расцвет мощи и быстроты, — вывел он на росные луга. Его гонял по песку, по воде, укрепляя ножные мышцы, отвыкшие в стойле от движения. Его растирал соломенными жгутами, его холил и отпаивал сытой — запаренным в молоке зерном, чтобы конь, без работы скудно содержавшийся (дабы не прилила не находящая выхода сила к ногам, чтобы не обезножел коник в опое, не сорвал сердце от обильной жидкости и не потеря воинской стати от обильной еды), теперь мог набрать тело. Вернуть прежние стати и резвость.

Через малое время нёс неосёдланный Бурушка Илью по лугам и перелескам, удивляя встречных и видевших его, как стихия вольная, грозовая... На языческого бога войны походил Илья, сидевший на Бурушке. Бурушка косматенький, разметав длинную гриву по ветру, тяжким скоком своим сотрясал округу. Не один европейский рыцарь заложил бы всё имение своё, чтобы получить такого коня. Такой конь стоил замка! В нём долгой работой коневодов и милостию Божией была слита кровь горячих степных коней — низкорослых, сухих и злых до скачки, на коих пришли предки Ильи из-под гор Кавказских, кровь осторожных, чутких и отважных вороных коней горных, которые на любой тропе копыт не снашивали, во тьме кромешной по слуху шли краем пропасти. И коней лесных — густых телом, высокорослых, сильных и выносливых... Слитая в едином теле кровь разных пород дала породу невиданную.

Мощный воинский конь поразил монахов, знавших толк в коневодстве и в лошадях, повидавших коней хазарских и византийских, коней низкорослых и выносливых, как собаки, — варяжских, ведомых с севера — из страны Гардарики, рыхлых копей Балтики, нарядных — Польши...

Это был конь породы новой!

Мощно ступал он по земле, легко неся многопудового всадника, принимал с места, перемахивал через поваленные стволы деревьев, осторожно шёл по незнакомому грунту, слушался малейшего приказа хозяина, словно был слит с ним в единую силу. Разумно, по-человечьи глядели глубокие, тёмно-фиолетовые и янтарные на просвет, породистые глаза его. Горячо и жадно хватали воздух трепетные ноздри, пламенея алым огнём, когда конь ярился или чуял опасность...

   — Истинно! — признали калики. — Никогда не видели мы коня такого!

   — Господь нас за труды вознаградил, — скромно сказал Иван-бродник — старый отец Ильи.

Когда же стал в стремя, во всём сиянии голубоватой кольчуги, воронёных поручей и панциря, в остроконечном шлеме с бармицами, сам Илья Иванович и явились они взору в невиданной мощи, слитой из силы и стати коня, красы человека и грозы оружия, — калики невольно сняли скуфейки.

Грозный воин вёл отроков своих ко граду Киеву. Грозен и светел был лик его, ясен взгляд, и далеко виделся выкованный на алом круге щита равный христианский крест.

Как и полагалось рыцарю, следовал Илья не один, но с отрядом малым. Четыре оруженосца, на конях лёгких, подвижных, масти гнедой и рыжей, вели по паре коней вьючных — маленьких, но необыкновенно выносливых, масти соловой, масти весёлой, особливо ежели соловый коник бывал чубарым, то есть шли по шкуре гнедой или рыжей большие белые пятна.

Вослед за конниками поспешали шестеро лучников — тоже в железных доспехах, со щитами большими деревянными крашеными, окованными, чтобы можно было нижним концом вбить такой щит в землю и укрыться за ним в пешем строю.

Все отроки дружины малой были обучены изрядно. А вёл их старый бродник, что помнил и службу хазарскую, и службу киевскую, где служил в дружине княжеской. Это он обучал отроков рукопашному бою, бою на мечах, лучной стрельбе и всем премудростям тяжкого воинского труда.

Отслужили обедню. Стали прощаться. Обвисли на отроках матери и молодые жёны. Припали к плечам Ильи мать и жена, будто крылья — в белых своих славянских рубахах. Гладили холодную кольчугу, которая царапала им щёки... Дочь Ильи цеплялась за юбку матери — хныкала. А Подсокольничек, у деда па руках, таращился, ничего не понимая и не ведая, что отец из дому в края неведомые уходит.

   — Ну, будя! — сказал Илья, утирая слезу. Перекрестил и перецеловал детишек. Простился с воинами, оставшимися защищать от недругов Карачарово селище. Стиснулся в объятиях с отцом.

Долго стояли они, положив друг другу на плечи кудрявые головы. Один — седую, другой — смоляно-чёрную... Разомкнулись.

Пала дружина с воеводою своим Ильёю оставляемым родителям в ноги, поцеловала землю отцов и, накрывшись чёрными папахами-клобуками, пошла по лесной тропе на запад.

Всхлипывая, опустив бессильные руки, стояли женщины. Жадно глядели вслед уходящим отцы и младшие братья.

   — Да ниспошлёт Господь им победы и поспешения во всех делах, — вздохнул священник.

   — Дай Господи! — истово перекрестился Иван. — Не будет в делах их Божией милости — и нас не будет. Не устоять нам тута. Сомнут всех поодиночке супостаты.