Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги) - Власов Юрий Петрович. Страница 97

Странный путь предлагали и предлагают поклонники Запада под самыми невероятными личинами – и все сводились, и сводятся к одному: развитию России через её национальное уничтожение, что с неизбежностью означает и её государственное уничтожение, так как она подпадала бы (и подпала) под власть Запада. Вокруг сего и шла многовековая борьба. Конец XX столетия и дал ответ на полутысячелетний спор. Окультуривание России Западом завершилось её распадом и утратой независимости. Исторически правы оказались те, кто берёг её национальную самобытность, кто стоял за развитие без искажения, извращения её национальной сути, кто стоял за самостоятельные национальные пути развития. Права была патриотическая Россия…

Отныне многовековой спор можно считать закрытым. Нет предмета для спора и за доказанностью, и за крушением Русского национального государства.

ГОСУДАРСТВО БЕЗ НАЦИОНАЛЬНОЙ ОСНОВЫ СУЩЕСТВОВАТЬ НЕ МОЖЕТ. ЕГО НИЧТО НЕ ДЕРЖИТ. МОРАЛЬ ЕГО ЗАМЕНЯЕТСЯ СВОДОМ ПРАВИЛ ПОЛИЦЕЙСКОЙ СЛУЖБЫ.

Перешагнём чрез сочинителей-путешественников, их домыслы и крупицы правды, чрез все дорогие нашему сердцу летописи и былины в более поздние времена.

Попытки написать историю России предпринимались издавна. В 1669 году при родителе Петра I самодержце Алексее Михайловиче дьяком разрядного приказа Фёдором Грибоедовым была написана история России (после он допишет её до вступления на престол Фёдора Алексеевича). Дьяк получил богатую награду, но, как с язвительностью замечает Коялович, "от потомства Грибоедов не может получить никакой похвалы. Его история одно напыщенное восхваление с пропуском всего, что не подходит под эту задачу" [211]

Тяга русских к истории была большой, не исключено, что и поболе нежели у других народов. Не тяга, а жажда знания свой старины.

Пять лет спустя в Киеве появился Синопсис. Это уже было кое-что. Однако пропустим его обзор, как и все другие исторические опыты.

Со времён Петра I, замечает Коялович, "русской историей, как и всею русскою жизнью, овладевали более и более иноземцы. В начертанной Петром, но открытой после его смерти, академии наук, двигателем исследований минувших судеб России поставлен был немец Байер… совершенный невежда в области русской исторической письменности, не ознакомившийся даже с русским языком" [212]

Это от Готлиба Зигфрида Байера (1694-1738), от его "знаменитого сочинения о призвании князей" пошла историческая наука по путям возникновения русской государственности и русской культуры от норманского, то есть германского корня. Как указывает Коялович, так был авторитетно отрезан путь исследования нашей истории "с русской точки зрения".

Иностранная линия русской истории утверждала, что до призвания норманов к управлению русскими, те обретали в невежестве и дикости.

"Учёность" Байера позволяла, к примеру, объяснять происхождение слова "Москва" от "мужского монастыря", а "Пскова" – от "псов".

Преемником Байера по исследованию русского прошлого становится другой немец – Герард Фридрих Миллер (1705-1783), который уже неукоснительно держался (и внедрял) норманскую теорию происхождения русской государственности. Какие-либо исследования "в другие стороны" уже оказывались невозможны, слишком велико было значение этого очередного немца при дворе. В отличие от Байера Миллер усердно изучал русский и сделал немало для науки.

Он приехал в Россию в 1725 году 20-летним молодым человеком. И в том же году он уже адъюнкт, в 26 лет – профессор истории, а в 1728 году, через три года по приезде, он уже конференц-секретарь академии наук. Все двери нараспашку.

Миллер участвовал в сборе летописей и старинных бумаг. Собрал обширные данные по экономике, этнографии, археологии и географии Сибири. Издал "Степенную книгу", Судебник 1550 года с пояснениями В. Н. Татищева, Письма Петра I к Б. П. Шереметеву.

В день тезоименитства Елизаветы Петровны, 6 сентября 1749 года (по старому стилю), "академия наук постановила иметь торжественное заседание, на котором предположено сказать речь, и эту речь поручили составить русскому историографу Миллеру".

Он сию речь и сказал. Всё в неё вложил, чему научился в России и что таил в себе.

Герард Фридрих Миллер сообщил, что русские – пришельцы на своей земле, ибо здесь прежде обитали финны. Славян прогнали с берегов Дуная. Они с горя и расселились в финских пределах. Варяги – это те же скандинавы. От них русские получили своё название и своих царей.

Даже та академия, насквозь засорённая иностранцами, возмутилась.

Своё мнение большинство академиков выразило в общем документе:

"Миллер во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может… напоследок удивления достойно, с какою неосторожностию употребил экспресcию (восторженное восхваление. – Ю.В.), что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили".

Миллеру это не понравилось, он пожаловался. За немца заступился поэт, переводчик и учёный Василий Кириллович (Тредьяковский) Тредиаковский (1703-1769) [213]. Однако после свирепой атаки М. В. Ломоносова (1711-1765) диссертация Миллера оказалась решительно запрещена. Ломоносов с хулителями родного русского обходился беспощадно.

Кстати, единственная изданная при советской власти "Советская энциклопедия" – последний, 16 том вышел в 1976 году – упоминает вскольз, весьма и весьма глухо, о таких вот деяниях иностранных учёных в России, зато подробно перечисляет самые незначительные работы их, словно в оправдание подчинения русской науки иностранной. Историческая наука после 1917 года оказалась вовсе лишена родных корней и патриотического начала. Её пронизывали масонско-сионистские настроения (плач по мировому отечеству), воспитывающие презрение к родной старине, якобы безнадёжно отсталой, а также и соответствующие революционные выводы – они сводили на нет смысл и значение русской истории. Марксизм был на руку мракобесному сионизму, он уродовал русскую историю, делая её неизвестной русскому человеку. Особенно это прослеживается по учебникам истории для средней школы.

Но вернёмся к возражениям Ломоносова.

Коялович рассказывает:

"Он (Ломоносов. – Ю.В.) стал громить Миллера за предпочтение иностранных свидетельств отечественным, за неуважение к Нестору (летописцу. – Ю.В.)… зачем Миллер устранил предков славян скифов, совершивших столько славных дел; находит унижение в том, что Миллер заставляет чухнов (финнов. – Ю.В.) давать нам имя, а шведов – царей. Варягов Ломоносов, подобно Синопсису, выводит из Пруссии – славянской страны… Ломоносов прибег даже к орудиям своей специальности – химии ‹…›: "жаль, что в то время (когда Байер писал трактат о русских древностях) не было такого человека, который бы поднёс ему (Байеру) к носу такой химический проницательный состав, от чего бы он мог очнуться" [214].

ИМ (отюдь далеко не только немцам) такой "проницательный состав" так и не поднесли, а ОНИ ещё пуще наглели и всё более бесчестно-бесчинственно действовали, искусно, а порой и ювелирно тонко подвергая извращениям русскую историю и поношениям русский народ, а самое опасное – переписывая и переиначивая величественный смысл русского прошлого, русской истории и уже смысл самого народа. И чем ближе к XX столетию, тем самоувереннее и гаже становились ОНИ, всё выше и выше забираясь по служебно-партийным, ложно-научным, и прочим лестницам, которые как бы размещали их над народом их, природных трутней и паразитов…

Ничему ложнорусскому по способу Байера и Миллера Ломоносов хода не давал. В 1757 году это вынудило Миллера слёзно обратиться к президенту академии: "Злой рок хочет, чтобы г. Ломоносов как будто сотворён для причинения огорчений многим из нас и в особенности мне… Он присвоил себе решительный суд над тем, что печатается в Ежемесячных сочинениях" [215].