Лезвие сна - де Линт Чарльз. Страница 5

– Ничто не вечно, – сказала в ответ Мариса. Это было вполне в ее духе. Сказать что-нибудь совершенно неожиданно, заставляя собеседника искать связь с предыдущим разговором. Алан не был уверен, относится ли эта фраза к его меланхолии, или к отказу Изабель с ним разговаривать, или к отношениям Марисы и Джорджа. Но сейчас у него не было желания выяснять.

– Согласен, – сказал он. – Спасибо, что позвонила.

– Ты всё расскажешь мне завтра?

– Обещаю.

Алан положил трубку и снова улегся на диван. Он перевел взгляд на автопортрет Марисы, висевший над камином. Художница очень точно передала полуулыбку, которую он так хорошо помнил. Теперь ее волосы были несколько длиннее, чем на портрете, но это не имело никакого значения. И в сорок лет Мариса улыбалась точно так же, и портрет сохранил сходство, несмотря на все изменения, которые претерпел оригинал. И так будет всегда, разве что ее муж добьется того, что у Марисы пропадет желание улыбаться.

Алан опустил глаза на ряд книг, состоящий из первых изданий его типографии, потом посмотрел направо на небольшую фотографию в темной деревянной рамке. Этому снимку было уже больше десяти лет; три призрака Уотерхауз-стрит – Кэти, Изабель и он сам, молодые и счастливые, были запечатлены на ступенях квартиры девушек. Тогда они еще не помышляли о смерти и бедах, уготованных им жизнью.

Ничто не вечно.

Алану стало ясно: он должен оставить прошлое в покое. Надо смириться со смертью Кэти и с тем, что Изабель попыталась вычеркнуть его из своей жизни. Последовать советам Марисы и изменить взаимоотношения с Изабель, раз уж она сама не хочет этого сделать.

Может быть, публикация книги поможет ему в этом, изменит к лучшему нынешнее положение.

Ну почему в жизни так много сложностей?

III

12 июля

Ньюфорд

Грейси-стрит.

Ma belle Иззи!

Я знаю, что ты давно выросла, но позволь мне в последний раз назвать тебя детским именем.

Прошлой ночью я начала писать сказку. Вот она:

В его сознании образовалась пустота, словно в покинутом людьми доме, когда в нем остаются только призраки и эхо. Редкие разрозненные мысли одинокими мотыльками метались в этой пустоте и, казалось, не имели к нему никакого отношения. Теперь и то, что он думал, и то, что он делал, утратило значение.

А потом я остановилась, поняв, что снова пишу о самой себе, о той пустоте, которая существует внутри меня, и никакие сказки не смогут ее заполнить.

Я получаю множество писем от людей, в которых они рассказывают, как им нравятся мои истории, как эти истории помогают обрести надежду в том огромном старом мире, где большинство из нас проводит всю спою жизнь. Люди понимают, что на земле не осталось места для чудес, но волшебство моих сказок дает им возможность распознать их собственную магию.

Мне всегда хочется ответить на эти письма и признаться, что все мои истории не имеют ничего общего с действительностью. На свете нет места надеждам и настоящему счастью. В конце концов, никто не может жить счастливо, поскольку никто не может жить вечно, а под покровом счастья всегда скрывается боль.

Вчера вечером я прогуливалась по нашим любимым местам. Старый рынок. Нижний Кроуси. Уотер-хауз-стрит. Я постояла перед нашим старым домом и представила, что ты внутри, сидишь и рисуешь что-то за кухонным столом и мне надо просто подняться по ступеням, чтобы встретить твой утомленный долгой работой взгляд. Но в этот момент на улице появилась стайка школьников; они подошли к двери, и мои мечты испарились.

На противоположной стороне улицы в квартире Алана горел свет, но я не позвонила в его дверь. Увидев меня, он, так же как и ты, поймет, что я наконец-то набралась смелости и теперь не хочу, чтобы меня кто-то останавливал. Это будет... даже не знаю, как сказать. Наверно, трогательно. Я просто вернулась к себе и отправилась в постель.

Я думала, что прогулка в прошлое прибавит мне сил и доставит радость, но там остались только призраки. Ты ушла, я тоже ушла. Все разошлись, кроме Алана, а одного Алана недостаточно. В нем появилась темнота, полагаю, точно такая же, как и во мне. Только он относится к ней по-другому. Иззи, ты была нужна нам, как свеча нужна теням, иначе они не могут исполнять свои танцы.

Потом мне приснился странный сон. Как будто я умерла, но ты написала мой портрет, и я вернулась, но уже без внутренней темноты. Я знаю, что твои произведения не обладают подобным свойством, но, проснувшись, с удивлением поймала себя на мысли о такой возможности. А ты всё еще задумываешься об этих вещах или прибой острова Рен смыл мечты о возрождении? Всегда хотела тебя спросить, но не решалась разбудить призраков, которых ты уже, наверное, смогла похоронить.

Знаю, что мне не следует давать тебе советы, Иззи, но не могу не высказаться прежде, чем уйду навсегда. Ты не должна чувствовать себя виноватой. Ты готова взвалить на свои плечи ответственность за всё зло этого мира, за все беды нашей жизни. В этом нет ни капли твоей вины. Можно чувствовать себя виновной, если преследуешь определенную цель, а ты даже не ведала, что творишь, пока не становилось слишком поздно что-то менять.

Хотелось бы и мне похоронить своих призраков, но они никак не желают успокаиваться. А между тем уже пять часов утра. Самое подходящее время отделить реальное от призрачного. Мне всегда лучше удавалось выражать свои мысли на бумаге, но, как только я взялась за ручку, из-под пера появилось это письмо. Не могу больше ждать, я и так откладывала его несколько недель.

Извини, если оно тебя расстроит. Я бы не хотела, чтобы после моей смерти друзьям пришлось заканчивать начатые мною дела, но у меня нет выбора. Думаю, его и не было. Передо мной всегда была неизбежность.

Наверно, ты удивишься, обнаружив этот ключ. Он откроет ячейку 347 в камере хранения автобусной станции Ныофорда. Теперь ты уже знаешь, что я всё завещала фонду. Всё, кроме того, что находится в этой ячейке. Это я оставляю тебе. Тебе и Алану, если ты сочтешь нужным с ним поделиться.

Ну вот и всё. Сказки кончились. Нет, не совсем так. Сказки останутся навсегда. Они кончились только для меня. Сказки будут продолжаться, но меня в них не будет.

Не плачь, таbelle Иззи. Вспоминай обо мне только хорошее. Знаешь, это письмо я сочиняла всю свою жизнь. Но пока не встретила тебя, я не знала, кому оно предназначено.

Любящая тебя Кэти.

IV

Сумерки застали Изабель на причале. Она стояла лицом к озеру и так сильно сжимала в правой руке маленький плоский ключ от ячейки камеры хранения, что он отпечатался на ее ладони. Сзади из-за леса налетел ветерок, взъерошил волосы и прижал к коленям юбку. Он принес с собой запах земли, мха, опавших листьев, пряный аромат сосен и кедров.

Полумрак длился недолго. Вскоре граница между небом и озером растаяла, но Изабель продолжала стоять и смотреть прямо перед собой, уже во тьму. Погасший закат унес часть ее печали. Темнота осторожно и заботливо скрыла красноту и припухлость век, как незадолго перед этим стерла грань между водой и небом. Но не смогла стереть разбуженных воспоминаний. Хотя письмо Кэти лежало сейчас дома, на кухонном столе, где его оставила Изабель, перед ее глазами еще стояли наклонные буквы, а в ушах слышался голос Кэти, и знакомые интонации оживляли вереницы слов и предложений, целые страницы написанного от руки послания.

Письмо сильно взволновало Изабель, тем более что оно появилось так внезапно из ниоткуда и заново разбередило горе, словно похороны Кэти состоялись только сегодня, а не пять лет назад. Оно, несомненно, было написано почерком Кэти. И слова, звучавшие в ушах Изабель, произносил ее голос. Но общий тон послания казался странным.

Письмо было мрачным, тревожным и унылым, а это совершенно не похоже на характер подруги.

Конечно, Кэти могла быть в дурном настроении, могла быть замкнутой, но эти стороны характера проявлялись в ее произведениях, но никак не отражались на отношениях с окружающими. Та Кэти, которую помнила Изабель, отличалась редким жизнелюбием. Она была способна на серьезные рассуждения, но, как правило, привносила в них юмор, ощущение маленького чуда и волшебства.