Тайна Спящей Охотницы (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич. Страница 42

— Ну, как сказать…

Вообще-то, Киту стало обидно за папу: тот ведь уже раз так «побаловался», что весь мир спас, отогнав прочь подземный флот маркшейдера Вольфа… того самого, великого и ужасного Максимилиана Вольфа, который, кстати, должен был приходиться и самому Петру Андреевичу чуть ли не дедом… если, вообще, не отцом! До Кита это только сейчас дошло — и он забыл про всякие обиды. Ведь получалось, что Демидовы — это какая-то «левая» фамилия… и Петр Андреевич должен скрывать жгучую тайну своего происхождения, ведь тот самый маркшейдер Вольф маячит у него прямо за плечами… И это значит… А вдруг Петр Андреевич на самом деле на стороне Вольфа. И Кит оцепенел, не зная, что и подумать!

— Так и скажи, — весомо проговорил Петр Андреевич и…

…и достал из внутреннего кармана пиджака… что?! Точно такие же половины браслета.

Киту совсем жутко стало.

— Это ведь тот же… — выдавил он из себя. — То есть вот этот же, да?

— Точно! — кивнул Петр Андреевич. — Я свою работу за версту узнаю. Другого я не делал.

— Так ведь так нельзя! — простонал Кит, ужасаясь даже не представимым последствиям того, что в одной точке пространства-времени один предмет встретится с собой же, привезенным из будущего.

Петр Андреевич снова вздохнул глубоко и задержал дыхание… а потом шумно выдохнул и покачал головой.

— Когда нельзя, но очень нужно, то можно, — вывел грандиозный вселенский закон Петр Андреевич Демидов. — У нас сейчас исключительное чрезвычайное положение. Меня предупредили, что от этого конец света не случится. Потом-то, в свое время, он, конечно, случится. Но не сейчас. Так что ты не трусь, знай. Считай, это нарочно в разных временах такое предостережение распространяли про то, что нельзя…

— Это те, которые за вами приходили? — рискнул нажать Кит.

— Не за мной, а ко мне, — подняв указательный палец, строго и веско уточнил Петр Андреевич и сверкнул глазами. — Ты особой разницы не видишь, а для нас она есть. И очень большая… Давай руку.

Кит протянул через огонек свечи левую пуку, на запястье которой красовался вроде бы ни чем не примечательный браслетик свинцового оттенка.

Петр Андреевич примерился: одну половинку своего — вроде как «первого» — браслета он поднял над рукой Кита, а другую стал подводить снизу, будто хотел сличить эти половинки с теми, что уже были соединены на руке Никиты.

— Закрой-ка гляделки на всякий случай, — хрипло велел прапрадед и бросил сыну, так и сидевшему у стола: — Тебя тоже касается. Закрой глаза!

Кит повиновался… Несколько мгновений он пробыл в полной тьме и неизвестности.

И вдруг как полыхнет! Как обдаст лицо жаром… И тут же словно раскаленными щипцами схватило запястье! Кит так сразу и вспомнил те жуткие щипцы, что остались на крыше. Он вскрикнул и отдернул руку.

— Село! — услышал он радостный и взволнованный, опять же, с прокуренной хрипотцою, шепот прапрадеда. — Теперь гляди.

Кит открыл глаза. Запястье еще пощипывало, но боль от ожога быстро затихала…

Она, боль, словно проникала в глубину запястья, остывая и щекоча саму кость. А никакого браслета на руке не осталось! На его месте виднелся только красноватый ободок. И он щипал.

— А где… — недоуменно пробормотал Кит.

Вид Петра Андреевича — лицо его и не только — поразили Кита. Лицо прапрадеда краснело так же, как и обод ожога на руке Кита, лоб весь был усеян крупными каплями пота. Одна капля, собирая по пути другие, уже катилась к переносице, а еще одна, поблескивая, — по виску. И весь Петр Андреевич как бы подрагивал вместе с пламенем свечи.

— Ловкость рук и никакого мошенничества! — отчаянно весело, как сапер на минном поле, смахивающий с мины остатки земли и пошучивающий сам с собою, проговорил Петр Андреевич, показал и потер руки.

Руки его тоже подрагивали.

— Он теперь внутри… в тебе… в руке твоей. Я в институтах не учился, я ученых объяснений этих чудес в решете не знаю. Мне говорили… про какую-то «чёрную дыру». Вот это и есть вроде того: при соединении одного и того же предмета из разных времен… да не простой болванки, а вот такого, какой сделал я… всё его вещество устремляется к центру, в точку… и там преображается, что ли… Я-то что, я ведь простым пролетарием на фабрике патефонных игл честно тружусь… Еще до революции пацаном начинал. И вон как с Гражданской без важной части тела вернулся, так туда же…

— Патефонных игл?! — изумился Кит.

— А что… Тоже важный труд, — гордо ухмыльнулся Петр Андреевич. — Без него, без иголок моих народу и не потанцевать. А вот когда победим, тогда-то уж потанцуем, попляшем в волю! Все патефоны запустим!

Грандиозная… но еще более таинственная и необъяснимая картина мира стала складываться в голове у Кита, в его нейронах-крокозябрях… И оседала волнением в его невидимой и недоказуемой душе.

Как в той сказке: иголка в яйце, яйцо в утке, утка в сундуке… Так и с «граммофонами времени». Выходило, что дело не столько в особом преобразователе звуковых волн, который придумал великий изобретатель князь Януарий Веледницкий. Выходило другое: что и тут ничего бы не срослось без таинственного таланта клана-рода Демидовых воздействовать на вещество. Знал ли князь Януарий, что граммофонные и патефонные иглы, необходимые для путешествий во времени, проходили через руки простого… да совсем не простого пролетария Петра Демидова?!

— Бать, посмотреть-то можно теперь?! — прямо взвыл Коля Демидов.

— Ну, подходи. Хоть и не поймешь, — пренебрежительно позвал сына Петр Андреевич.

Коля подбежал со стулом. Кит показал ему ожог-браслет на запястье.

— ЗЭкано! — восхитился прадед.

— Ты теперь осторожней, левой-то рукой, — опасливо покосившись, предупредил Петр Андреевич… и снова повертел грозными рабочими ручищами. — Мои-то, вон, только вилки да ложки без трудов и усилий гнули… А ты теперь одной левой можешь больших бед натворить, коли с силой не совладаешь. Береги для дела… когда скажут.

— Ложки гнули? Как Ури Геллер? — Догадки Кита складывались одна за другой.

— Фокусник, что ли? — нахмурившись, спросил Петр Андреевич. — Имя какое-то цирковое…

— Типа того, — кивнул Кит.

— Только у меня без всяких фокусов получалось, — словно оправдываясь, ответил Петр Андреевич. — Так и знай. Я за деньги не выступал никогда. Совсем таился. Я еще до революции к одному батюшке… попу то есть ходил, он меня отчитывал, думал, что бес во мне есть, он и гнёт гвозди да вилки. А потом сказал, что это просто дар особый с рождения. Не от беса, как пить дать. Для особой надобности. А пока иглы свои точи — и довольно. Тогда простится. Мы такого рода… что ж теперь поделаешь. Поп-то мне так и сказал тогда: полезешь на люди, в цирк, на целковые разменяешь небезопасный дар свой, тогда точно — бес в тебе, и это он тобой водит.

— Ты, бать, в Бога, что ли, веришь? — с удивлением спросил Коля, похоже, впервые узнавая об отце много всего, ночь чудес и откровений у них с батей случилась.

— Так это было еще до того, как партия большевиков порядок в нашенской части света навела и Бога отменила. Я тогда еще не старше тебя был, — почему-то охрип Петр Андреевич еще сильнее, хотя говорил все тише и тише, и вдруг прикрикнул на отпрыска: — На ус наматывай, а рот на замок.

— Не сомневайся, батя, — выгнул грудь колесом Коля Демидов. — Как в могиле, бать!

— «Не сомневайся», — хмыкнул Петр Андреевич. — Я-то не сомневаюсь, пока ты просто по крышам скачешь… А теперь выйди-ка. Постой на шухере. А в могилу рано, запомни. Тебе еще вот деда Никитиного родить надо.

Про то, что рано в могилу, — завет отца Коля Демидов выполнит.

Конечно, прадед был рад постоять для своих в темноте на шухере, но он медлил. Видно было: опасается, что еще что-нибудь интересное пропустит, чудо какое-нибудь.

— Иди-иди, на фокус-покус позовем, — сомнительно пообещал батя. — Нам не столько глаза, сколько чужие уши ни к чему. Глазам теперь-то мало кто верит.

— Так, может, в ту комнату вам… — догадливо посоветовал Коля.