Бронепоезд 'Гандзя' - Григорьев Николай Федорович. Страница 17

- А как оно вышло, поглядеть бы... - шепнул матрос.

- Чего же глядеть. Рвануло - значит, все в порядке.

Но матрос не успокоился, пока не сбегал к стрелке.

- Чистая работа, - сказал он, нагоняя меня. - Здорово разворотило, а концы у рельсов в шишках, будто автогеном резаны...

"Та-та-та-та-та-та-а..." - вдруг ударил откуда-то сбоку, мигая в темноте, пулемет.

Прямо под ногами у нас защелкали по камешкам пули.

Мы отскочили в сторону и залегли.

- Ишь, дьяволы, совсем к станции подобрались, - сказал матрос.

Стрельба утихла.

- Не замочило? - пошутил я.

- Да нет, сухой пока, - рассмеялся матрос.

- Ну пошли выходную стрелку взрывать. Только сначала надо вывести со станции наш поезд.

Мы вернулись к бронепоезду. Подходим к вагону, глядим - фонарь не погашен. Как стоял, так и стоит. Хоть на полу он, внутри вагона, а свет виден за несколько шагов. Того и жди, заметит противник.

Я поднялся по лесенке, смотрю - ребята, забыв всякие предосторожности, пустили из фонаря полный свет и даже мешок с него сбросили. А сами вглядываются в темноту, поджидая нас.

- Вот так полыхнуло, а? - вскричал смазчик. - Я и вас обоих там увидел. Ребята, чудаки, не верят, а вот, ей-богу, видел!

Старик сидел на полу и задумчиво рассматривал свою калошу, колупая ногтем дырки.

- Гасите фонарь, - сказал я, - да ложитесь. Чего же вы противнику светите?

Смазчик прикрыл фонарь мешком. А Малюга встал, поддел босой ногой калошу и поволочил ее за собой к борту.

- Ну как там? - спросил он, не глядя на меня. - Получилось?

- Отчего же, - говорю, - не получиться? Не в первый раз... Гасите свет.

И я спустился, чтобы идти к паровозу.

А Малюга, слышу, не отступается.

- Ты где, моряк? - тихо сказал он в темноту.

- Ну? - отозвался снизу матрос.

- Как оно там у вас получилось?

- А так, как по орехам обухом, - сказал матрос. - В яичницу.

- Это рельсы-то?

- Были, дядя, рельсы. А теперь свободный проход для пешего хождения. Ложись давай. Сейчас поедем в другой конец станции рельсы бить.

Малюга погасил фонарь. В вагоне затихло.

Мы с матросом вскочили на подножку паровоза.

В будке у машиниста горела на полу масляная коптилка. Тут же грудой были свалены разбитые в бою медные паровозные фонари.

- Давайте-ка задний ход.

- А куда маршрут? - справился машинист.

- Маршрут, - говорю, - за выходную стрелку, в поле.

Машинист помолчал. Потом без расспросов тронул рычаг. Мы поехали.

- А коптилку погасить бы надо, - сказал я машинисту. - Петлюровские гадины заметят огонь - из пулеметов саданут. Они близко, перед самой станцией.

- То есть как же это мне работать впотьмах, товарищ?

Машинист отнял руки от рычага, развел ими и опять схватился за рычаг.

- Я не могу без огня видеть, а вы пулеметами грозитесь!

- А все-таки, - говорю, - попробуйте без огня.

Тут машинист буркнул слово кочегару. Тот схватил тряпку и хлопнул ею по коптилке. Огонек погас.

Колеса выстукивали дробь на стрелках, поскрипывали на крутых переходах. Наконец покатились плавно.

- Проехали выходную, - сказал машинист.

- Ладно. Придержите ход.

Он дал тормоз. Матрос спрыгнул, я за ним. Мы подождали, пока бронепоезд отойдет саженей на полтораста - двести, и взорвали вторую стрелку, выходную.

Теперь станция была закрыта для врага. Чтобы подогнать поезда с войсками, ему придется сначала починить путь и поставить новые стрелки. Пехоту они, конечно, сумеют выгрузить и в поле - солдату спрыгнуть из вагона недолго, - ну а с лошадьми да с пушками в поле лучше и не начинать выгрузку. Перед Проскуровом все насыпи, да еще немалые: пойдут кувыркаться их пушки в канавы!

Правда, починить стрелки не очень большая работа. За полдня с этим делом можно справиться, если под руками есть запасные крестовины, перо и рельсы. Но пойди-ка найди сейчас в Проскурове этот материал! Железнодорожники еще днем получили распоряжение тяжелые части закопать в землю, а мелочь - гайки, болты, костыли и прочее - разбросать возле станции в траве.

* * *

Ровно через час после получения приказа я донес командиру бригады, что стрелки взорваны, а бронепоезд благополучно отошел в тыл, в указанное для ночлега место.

Мы с бронепоездом остановились на первом за Проскуровом разъезде. Здесь и была назначена нам ночевка, а комбриг со штабом расположился неподалеку от полустанка в деревне.

В темноте ночи поскрипывали обозы, разъезжаясь по проселочным дорогам. Иногда где-то совсем вблизи бренчали катившие мимо артиллерийские повозки со снарядами или доносилась глухая дробь копыт, когда мчались по проселку верховые. Но ничего этого я не видел: небо было обложено тучами - ни звезд, ни луны. Только из приказа я знал, что все это разноголосое движение направлено к единой цели, к позиции, и совершается по строгому плану - для предстоящего нам утром боя. Новая позиция была впереди, близ Проскурова, и сейчас там окапывалась наша пехота.

Мои бойцы уже спали, устроившись в вагоне кто как: матрос и смазчик лежали в обнимку, - должно быть, для тепла; железнодорожник-замковый покрылся крестьянской свиткой, которую догадался прихватить с собой в сундучке; племянник, в чем был, забился между ящиками; а сам Малюга, забрав себе все чехлы от орудия, расположился на них, как на постели, и даже подушку себе скатал из чехольчика для прицела.

Я назначил первую смену часовых от пулеметчиков и тоже стал укладываться. Разостлал шинель и присел на корточки, чтобы вытряхнуть из карманов обоймы патронов. С патронами в карманах не поспишь, все бока исколют! Опорожнил карманы, щупаю рукой, а там бумажки еще - одна, другая. Вот и пакет с сургучной печатью, совсем скомкался. Я вынул все бумаги и зажег фонарь, их рассматривая. "Надо будет командирскую сумку завести, подумал я, - а то недолго и растерять приказы".

Ну, теперь спать!

Я потянулся к фонарю, чтобы задуть огонь, - вдруг, слышу, у самого вагона фыркнула и забренчала сбруей лошадь.

- Кто такой? - окликнул я, заглядывая через борт.

- Конный, - ответил голос из темноты, - из штаба.

- Пароль? - спросил я всадника, показав ему на всякий случай дуло винтовки.

Он назвал мне шепотом пароль и, в свою очередь, спросил отзыв.

Мы обменялись секретными словами и после этого уже продолжали разговор, как знакомые. Впрочем, разговор был короткий.

Он привез бумагу. Вот она:

"Командиру бронепоезда.

Представить подробные сведения об обстоятельствах ранения бывш. командира Богуша. Сообщить, кем и куда был эвакуирован раненый с места боя. По наведенным справкам, Богуш ни в одном из лазаретов бригады на излечении не состоит..."

Я так и обомлел. Как не состоит? Что такое?

Гляжу на подпись: "Начальник особого отдела".

Еще раз прочитал все.

Особый отдел... Потерялся Богуш... Ничего не понимаю!

Я вырвал чистый листок из записной книжки и сел писать сведения. Пишу, а у самого в голове одна мысль: "Где Богуш? Не сквозь землю же он провалился!" И живо представил себе, как я перевязал раненого, как мы все сообща проводили его к роще, а в это самое время из-за холмов показался санитарный обоз, и как потом мы, уже одни, побежали на бронепоезд и поехали дальше. А Богуш остался и сел в фуру...

"Сел?" Я напрягал память, чтобы припомнить, как он садился. "Санитары его взяли?.. Как будто нет - санитары в белом, а белое издалека видно, с поезда-то мы бы заметили. Значит, он сам взобрался в фуру. А вдруг... вдруг он махнул мимо фуры, да через дорогу, да в рощу, в кусты?.."

Я бросил писать и принялся будить храпевшего на весь вагон матроса. Он во сне забормотал что-то о скверной койке на корабле, но я потер ему уши, и он понял наконец, что он не у себя на миноносце, а на бронепоезде.

Матрос встал с ящиков, кряхтя и потирая бок.

- Слушай, Федорчук, - сказал я. - Ты сигнальщик, глаз у тебя острый. Говори сразу, не задумываясь: видел ты или не видел, как садился в санитарную фуру Богуш?