Капитан Филибер - Валентинов Андрей. Страница 3
Он щелкнул зажигалкой и удивился – вышло с первого раза, ловко, одним движением большого пальца. Даже не понадобилось прятать в карман твердую картонную пачку с яркой желтой этикеткой. «Salve» – прочел он, вспомнив, что в мундштуке папиросы прячется маленькая ватка. Если разорвать…
Прикурил…
Щелк!
…Вдохнул резкий, пряный дым. Знакомо! Он курил такие, хоть и давно.
Зажигалка казалась странной, но тоже памятной. Такая или очень похожая была у отца – валялась в ящике для инструментов. Потому и удалось прикурить с первого раза, хотя привычные зажигалки ничем ее не напоминали. Они были без крышечки, они не пахли бензином…
Бензин… Кажется, он различал запахи.
Да, Мир был совершенен, но надо было что-то решать со станцией – той, что спряталась за близким горизонтом. В битком забитом вагонном коридоре он услыхал… Нет, ему сказали…
– Эй, офицерик, угости барскими!
Ему сказали… И тоже назвали офицером, хотя он был в штатском – и никогда не служил в армии.
Сказали. Он услышал. Это хорошо.
– Прошу вас.
Чужие пальцы – длинные, с обкусанными ногтями, потянулись к пачке с желтой этикеткой. Открыли, задержались на миг.
– Благодарствую.
Да, он не служил. Три месяца в лагерях не в счет, и еще несколько в пустом брошенном Мертвом городе, который они охраняли и который их убивал – тоже не в счет. В военном билете есть только запись о сборах, значит, не воевал, не служил. Его зря называют офицером. Это опасно, в маленьком совершенном Мире на офицеров объявлена охота, поэтому люди, с которыми он едет в купе, одеты в старые солдатские шинели со споротыми погонами. Едва ли поможет. Те, что в большинстве – и в Мире, в вагоне поезда – научились врага различать с первого взгляда.
Но он не в шинели! Обычное кожаное пальто, такие сейчас носят не только военные. Фуражка тоже гражданская, без кокарды…
«Офицерик»? Бог с ним, с устаревшим «благородием», но почему не «офицер»? Вероятно, типу с обкусанными ногтями тоже известно простейшее уравнение большинства. Если таких, как ты, много, очень много, можно себе позволить и худшее. «Измученный, переболевший и возвращающийся в часть…» Винокуров? Да, Евгений Винокуров, стихотворение про солдата из 1917-го. Этот точно не из возвращающихся и не из переболевших… В тамбуре они одни, стальная дверь раскрыта…
Он чуть не испугался, но тут же успокоился. Его Мир совершенен, бояться нечего. Поезд идет медленно, со скоростью трехколесного велосипеда, да и зачем этому небритому дезертиру выкидывать «офицерика» из вагона? Ради пачки «Salve»? Или просто – согласно единственно верному классовому подходу?
Все это, впрочем, ерунда. Станция…
– Офицерик, часы не продашь?
Часы? Он поглядел на левое запястье и удивился. Привычного ремешка не было, как и часов со знакомым циферблатом, белым, без единой цифры. Только стрелки – и маленький черный силуэт крылатой птицы. Такие в этом совершенном Мире не носят. Не было даже ремешка.
– Чего на руку глядишь? Мне настоящие нужны – барские, которые на брюхе, с цепочкой. У тебя небось серебряные. Или даже золотые, а? Свои были не хуже, так загнал…
Он уже не слышал. Солдату-дезертиру нужны «барские» часы, а ему…
…Так и должно быть – первая стадия, нереальность. Это не я, это все не со мной, Мир – всего лишь уютная маленькая картинка. Он сам его создал, он – демиург, Творец. Мир – часть его самого, продолжение его пальцев, его нервов, его взгляда, поэтому в Мире не случится ничего плохого, он совершенен… Эта серая, твердая от первых морозом земля, это серое небо…
Он легко прогнал полузабытые, чужие в этом Мире слова когда-то слышанной песни. Настоящее, здесь все – настоящее! Первая стадия – ненадолго, сейчас пройдет, должно пройти. Вторая стадия – «стадия шлема», но о ней можно будет подумать позже. Ждать нельзя, надо действовать прямо сейчас!..
– Так что гони сюда часы, офицерик! Добром прошу, учти. Или подмогу кликнуть? Пальтишко-то твое…
Выпрямился, бросил недокуренную папиросу – прямо в серую врезку-иллюстрацию, в стылую реальность за распахнутой вагонной дверью.
Повернулся – резко, пытаясь ощутить, почувствовать самого себя. Он должен…
…Не он – я! Я! Я! Я! Просыпайся!
– Пальтишко, значит?
Небритое чужое лицо приблизилось, дохнуло чем-то кислым. Нет, не приблизилось, это он сам…
Я – сам.
– Фасон нравится?
Ворот шинели оказался неожиданно колюч. Я давно не носил шинели, очень много лет. Забылось.
– И фасонщик тоже. Ты, баринок, пальцы-то убери. Хужей будет!
Он не испугался. Не я – этот в колючей шинели со споротыми погонами. Скривил рот, покосился на руку, впившуюся в воротник. Левую – правая была уже в кармане.
– Сейчас братве свистну…
– Свисти!
Пистолет оказался на месте. Мой Мир был совершенен.
– Не «пальтишко». Пальто фирмы «Jasper Conran». Стоит оно, как десять твоих шкур, только меняться никто не станет.
Ствол «номера один» уже упирался в его висок. Получилось как-то неожиданно просто. «Синдром шлема» – никаких сомнений, никаких комплексов – чистая реакция.
– Отпусти…
Осознал? Еще нет, рядом, возле самого тамбура, в узком коридоре, в загаженных купе – «братва». Наглые, уверенные в своей силе. Этот тоже – даже курить пришел с винтовкой, хорошо еще, в сторону отставил…
Винтовка, вещевой мешок… Мой, такой же, в купе. В следующую войну их будут называть «сидорами»…
…Уже называют. «Сидоры» упоминались в статье 1903 года о кубанских пластунах. Я еще удивлялся, почему у автора статьи такая неказацкая фамилия. Гейман? Да, подъесаул Гейман.
– Отпускаю. К двери, быстро!
Ствол «номера один» указал направление – прямо к врезке-иллюстрации, к горизонту с терриконом.
– Пошел!..
Оскалился, попятился боком… Винтовка недалеко – протяни руку, но в тесноте с ней не развернешься. Потому и подчинился.
– Стал!
Теперь весь мир – небо, холодная окаменевшая земля, невидимое солнце – за его спиной. Словно спрятался, забился за грубую ткань шинели.
– Что на станции?
Губы дернулись усмешкой, забытая папироса повисла в уголке рта. Нет, он не боялся.
– Гаплык там полный. Тебе гаплык, офицерик! Эшелон с братвой на станции, все поезда шерстят, таких, как ты, на части рвут!
Я кивнул. Все верно, именно об этом толковали в коридоре такие же, в шинелях без погон.
– Так что, офицерик, опусти-ка свою пукалку…
Я выстрелил – не думая, почти не целясь. Даже не я – «номер один», карманный «маузер» модели 1910 года, решил сам заступиться за честь оружия.
Мир – маленький и совершенный – был снова со мной. Я подошел к двери, поглядел вниз, на неторопливо уходящий вдаль склон, бросил взгляд на далекий террикон. Станция – и поселок. Донбасс… Нет, не Донбасс – Каменноугольный бассейн, пора привыкать.
Винтовка показалась неожиданно тяжелой, почти неподъемной. Тоже с непривычки – мой «АКМ», номер ВК 0559, с которым пришлось патрулировать Мертвый город, был вдвое легче.
Забрать вещи. Да! И предупредить тех, кто в купе.
На гребне холма поезд уже не шел, еле-еле полз. Прыгать не пришлось. Просто шагнул вниз с подножки – из поезда-фантома прямо в холодную стылую реальность настоящего Мира. Земля ударила в подошвы… Порядок! Лишь фуражка подвела, съехала на ухо. Винтовка и оба мешка упали чуть дальше, их следовало поскорее подобрать…
– …Етить твою триста раз подряд бога душу в матрену мать, етить твою в бабушку-лебедь, костить твою богородицу через вертушку по девятой усиленной, еж вашу кашу под коленку в корень через коромысло, твоей мамы лысый череп в могилу под мышку…