Капитан Филибер - Валентинов Андрей. Страница 4

Фуражка, только что водворенная на место, чуть не улетела к самому террикону. Однако! Не один я, выходит, предпочел прогуляться пешком, кто-то очень голосистый решил составить мне компанию. Фольклорист, не иначе.

– …Расклепать мою перететушку в ребро через семь гробов…

С земли поднимался некто высокий, в старой солдатской шинели. Шапка, тоже солдатская, но без кокарды, откатилась далеко в сторону. Знаток фольклора выпрямился, поморщился брезгливо, провел рукой по шинельному сукну, затем пальцы коснулись широких «пушкинских» бакенбард.

– Какая, однако, мерзость! Прошу прощения…

Это уже мне. Заметил! Широкая ладонь, оторвавшись от лица, привычно метнулась к несуществующему козырьку, задержалась в полете.

– Фу ты! Совсем ремиз. Позвольте, однако, отрекомендоваться: штабс-капитан Згривец!

Ответить я не успел. Еще один голос прозвучал слева – громкий, молодой, с еле заметным гортанным акцентом.

– Поручик Михаил Хивинский. Мы здесь не одни, господа!..

Я обернулся. А нас уже, оказывается, трое! Третий – под стать голосу, и двадцати пяти, поди, нет. Тоже в шинели, но определенно офицерской, по плечам – лямки от «сидора». На горбоносом лице – белозубая улыбка. Загорелый, с небольшими щегольскими усиками… Его я запомнил, в вагоне сидели рядом, на одной полке, даже успели о чем-то потолковать.

Беспогонный, как и мы все.

Штабс-капитан и поручик… В переполненном купе нас было с дюжину, меня послушали двое. Двое? Но мы же не одни?

Хотел оглянуться, но вспомнил, что не представился. С именем и отчеством давно уже определился, а вот фамилия…

Ладно, берем трофейную!

– Капитан Кайгородов, господа. Николай Федорович. Предупреждаю сразу: в запасе, не служил, не воевал, не участвовал.

…Все верно, даже насчет капитана. Университетский старлей запаса, звездочка за Мертвый город, потом еще – от независимой Украины. Если все сложить, перевести на здешние деньги…

Рука под кожаный козырек. Надеюсь, товарищ Троцкий простит за плагиат.

Теперь можно обернуться.

* * *

Винтовка и оба «сидора», мой и трофейный, лежали в нескольких шагах, но я не спешил – ни за вещами, ни за оружием.

Считал.

– …Двенадцать… четырнадцать… шестнадцать…

– Восемнадцать, – эхом отозвался поручик Хивинский, явно занятый тем же.

Я кивнул – именно восемнадцать. Молоденькие, в длинных, не по росту, шинелях, в штатских пальто, в каких-то невообразимых… душегрейках? Кацавейках?

Стрижки короткие. Одна винтовка на всех. Кажется, война отменяется.

Некоторых я уже видел, когда проходил по вагону, кто-то даже из нашего купе. Еще тогда подумалось, что все они – одна компания, только виду не подают. Сидели тихо, словом не обмолвились. Молчали – даже когда господа дембеля шутки строить изволили.

И тоже без погон. Нет, у одного, самого рослого, в наличии, хоть и криво сидят. Наверняка только что приколол – английскими булавками. Эх, господа юнкера, кем вы были вчера! Стоп, какие еще юнкера? Двое как бы не из прогимназии…

– Господин штабс-капитан, – вздохнул я, поворачиваясь к фольклористу Згривцу. – Постройте личный состав. Только без… Без этого.

– Без чего? – крайне удивился тот. Даже моргнул, очень натурально.

Уточнить?

– Без этого, штабс-капитан. Без всякой там, разъядись оно тризлозыбучим просвистом, триездолядской свистопроушины, опупевающей от собственного лядского невъядения, разссвистеть ее рассучим прогибом, горбатогадскую ездопроядину. Ясно?

Задумался, пошевелил губами, вероятно, считая коленца. Наконец, кивнул.

– Так точно, капитан, полная ясность. Без этого.

Повернул голову набок, почесал бакенбарду.

– А вы, господин Кайгородов, тонняга!

Вопрос о «тонняге» можно было пока отложить. Я пошел за винтовкой.

* * *

– …Юнкер Тихомиров. Юнкер Плохинький. Юнкер Костенко. Юнкер Дрейман. Юнкер Васильев…

Я шел вдоль строя, глядя на молодые лица, большинству из которых еще не требовалась бритва. В голову лезла всякая дурь: 30 апреля 1945 года Адольф Алоизович обходит ряды гитлерюгенда. Не хватает лишь фаустпатронов… Двое на левом фланге, самые маленькие, оказались не из прогимназии, но я почти угадал. Кадеты из Сум, сорвались с места по призыву генерала Алексеева – Россию спасать. Белая гвардия, черный барон… Барон-то наш, Петр Николаевич, в бой пока не спешит, в Крыму сил для борьбы набирается – за спинами этих пацанов… Остальные хоть немного постарше. Очень немного.

– …Юнкер Чунихин. Юнкер Петропольский. Юнкер Рудкин…

Запоминать я даже не пытался. Может, мы сегодня же разбежимся кто куда, броуновским хаосом в бесконечном пространстве Мира, чтобы никогда больше не встретиться. Юнкера пробираются домой – училища разгромлены, на несостоявшихся «благородий» охотятся чуть ли не собаками. Те, что попадут в Ростов или Новочеркасск, имеют все шансы последовать примеру малолеток из Сумского кадетского – и угодить прямиком в герои-первопоходники. Вот уж не завидую!

– …Юнкер Приц…

Я невольно остановился. Не фамилия задержала – мало ли в мире фамилий? – а то, как была названа. Растерянно, чуть ли не жалобно, но одновременно с неким вызовом. Юнкер Приц… Почти Принц.

Юнкер Принц оказался с меня ростом, но не высокий, просто длинный. Худой, узкоплечий, тонкошеий… Само собой, без погон, но не в шинели, в штатском пальто не по росту. Взгляд какой-то странный…

– Приц… – повторил он уже не так уверенно, решив, очевидно, что я не расслышал.

– Фон Приц, – не без злорадства поправил кто-то слева.

– Фон Приц – Минус Три, – донеслось справа.

Ребята были из одного училища – Чугуевского. Кажется, Принц пользовался там немалой популярностью. «Фону» я ничуть не удивился, присмотревшись же, сообразил и насчет «Минус Три». То-то его взгляд показался странным.

– Очки наденьте, юнкер. Нечего форсить.

Хотелось добавить, что беда невелика, у меня самого… Спохватился. Здесь, в маленьком совершенном Мире, я прекрасно обходился без привычных «стеклышек».

Очки были извлечены из кармана – большие, с выпуклыми линзами. Принц пристроил их на большом породистом носу, вскинул голову:

– Сергей Иванович фон Приц, вице-чемпион училища по стрельбе!

Так вам всем!

Я одобрительно кивнул. Вице-чемпион был хорош.

На правом фланге стояли самые высокие – и самые взрослые. Двоих я отметил сразу – крепкие, плечистые, на левой щеке самого рослого – розовая полоска свежего шрама. Я остановился, взглянул выжидательно.

– Киевское великого князя Константина Константиновича военное училище, – негромко, с достоинством проговорил парень со шрамом. – Юнкера Иловайский и Мусин-Пушкин. Докладывал младший портупей-юнкер Иловайский.

– Константиновское имени генерала Деникина, – не удержался я.

Иловайский недоуменно моргнул, но сообразил быстро:

– Так точно! Закончил в 1892-м, одним из первых по выпуску. Но, господин капитан, кроме генерала Деникина наше училище…

– Отста-авить, – хмыкнул я. – Честь мундира защитите на поле брани. Потом… Отметились где?

– На щеке? – Портупей поднес руку к лицу, дернул губами. – В ноябре. Воевали с украинцами. Дали мы им, предателям-мазепинцам!

Чем кончилось это «дали», уточнять, однако, не стал. Я не настаивал.

Оставалось подвести итог. Я отступил на шаг, посмотрел на неровный редкий строй, скользнул взглядом по маленьким, замершим в испуге кадетикам на левом фланге. Затем повернулся к невозмутимому фольклористу Згривцу, который, воспользовавшись моментом, накручивал на палец левую бакенбарду.

– Что скажете, штабс-капитан?

– Три часа строевой, – кисло отозвался тот, даже не полюбовавшись нашим пополнением. – И по два наряда на кухне. Каждому-с.

– Хивинский?

Поручик тоже нашел себе дело – щелкал по сапогу подобранным где-то прутиком. Щелк-щелк-щелк!..

– Полный киндергартен, господин капитан!

Щелк!

Я поглядел на строй, понимая, что ребята ждут от меня каких-то слов – хотя бы объяснения, для чего их построили. Последнее не представлялось сложным. Сейчас я сообщу им, что Мир, к сожалению, не полностью идеален, посему лучше дождаться темноты – и организованно обойти станцию, осуществив стратегический маневр «огородами к Котовскому».