Любовь и Ненависть - Эндор Гай. Страница 90

Нет, нет. Руссо так далеко не зайдет! Такому он отказывался верить. Если это так, то границы его трагедии раздвинутся. Все эти годы, когда Вольтер открывал ему свои объятия, пошли насмарку. Теперь такой возможности нет.

Она исчезла, пропала! Сейчас, когда он написал и опубликовал эти оскорбительные слова: «Больше мне здесь сказать нечего, кроме того, что я скорее готов понести вину за все те преступления, в которых меня обвиняют в этом памфлете (кроме убийства), чем продемонстрировать полное отсутствие милосердия, позволяющее этому человеку писать такое!»

Милосердие! Милосердие! Кто же на самом деле проявляет его? Кто этот человек, который все время щадил его? Щадил Руссо, который не упускал ни единой возможности продемонстрировать отсутствие собственного милосердия по отношению к Вольтеру?

Он показал еще раз свою мелочность. Теперь Вольтер видел его насквозь: словно крошечное насекомое на стеклышке под микроскопом. Он знал Руссо как человека, публично заявлявшего, что не желает славы, что ему нужна только спокойная неизвестность. На самом же деле Руссо лгал — ничего не любил и не желал он так, как славы, и готов был на все ради нее.

Ах, если бы можно было вернуть то письмо к Вольтеру, которым он совсем недавно так гордился. Зачеркнуть в нем оскорбительные слова.

Великий Бог! Ну надо же, он, оказывается, столько лет находился у самой вершины и не знал об этом. Счастье было так близко, а он им не воспользовался. Он понял это только теперь, когда, увы, поздно. Он человек конченый. Ему нечего больше ждать от жизни. Он не знает, что делать, чем заняться, — этот памфлет словно камень у него на груди. И Вольтер держит его за горло — он может разоблачить Руссо в любую минуту, выставить его перед всем миром как самого дьявольского, самого самонадеянного из всех лгунов в истории.

Глава 34

ЖЕНЕВСКИЙ ЧАСОВЫХ ДЕЛ МАСТЕР

Руссо сильно изменился. Все, больше он не лидер в борьбе за Женеву.

— За кем же нам теперь идти? — беспокоились его сторонники.

— Почему бы вам не обратиться к месье де Вольтеру?

— К Вольтеру? К нашему заклятому врагу?

Руссо упрямо настаивал на кандидатуре Вольтера. Но ни один из его последователей не сделал и шага в его сторону. Руссо, узнав об этом, написал одному из самых близких друзей в Женеве — д'Иверуну:

«Я сильно расстроился, узнав, что Вы до сих пор не посетили месье де Вольтера. Может, Вы не сделали это, опасаясь огорчить меня? Ах, как мало Вы понимаете мое сердце! Могу сказать Вам, что если Богу, действующему через этого выдающегося человека, угодно положить конец несчастьям, преследующим Женеву, то я готов забыть о всех его стараниях меня унизить. Вот видите, я посвящу всю свою жизнь без всяких сомнений постоянному восхищению этим человеком.

Отправляйтесь к Вольтеру. Доверьтесь ему. Он, по сути дела, Ваш единственный живительный источник. Поверьте, он Вас не подведет, не предаст. Для чего ему это, если, спасая Вас, он тем самым прибавляет к своей славе? А если он на самом деле станет Вас спасать, то пусть вредит мне и впредь сколько душе угодно, а я неустанно буду желать ему счастья и вечной славы до последнего часа».

Теперь Руссо не сам падал к ногам Вольтера, он заставлял это делать своих сторонников. Каким же был ответ Вольтера?

Он ответил поэмой. Одной из самых злобных. Она, размноженная в копиях, переходила из рук в руки. Само собой, поэма была анонимной, но все отлично понимали, кто ее написал. Такое сочинение могло выйти только из-под пера умного стихотворца, сердитого, коварного, но в то же время расположенного к Руссо. Как можно не узнать этого мастера великолепных звонких рифм?

В своей поэме он представил Руссо и его Терезу в образе монстров, явившихся из страшного кошмара, двух пугающих скелетообразных недоносков, посещающих то и дело мрачные скалы и темные леса в долине Валь-де-Травер. Он застает их в момент полового акта, когда они слились в эротических объятиях. Жуткий спектакль, разыгранный фантастическими уродцами, в котором нет места для любви, она вытеснена ненавистью.

Эта поэма позже (она стала частью третьей песни «Гражданской войны в Женеве») как бы давала сигнал всем жителям долины Валь-де-Травер: по отношению к Руссо можно действовать безнаказанно. Пастор де Монмулен произносил по воскресеньям пламенные проповеди, направленные против Руссо. Даже маленькие мальчишки настолько осмелели, что бежали за Терезой, свистели ей вслед и осыпали бранью. Жан-Жак во время своих продолжительных прогулок, казалось, слышал, как крестьяне издалека кричали своим женам: «Быстрее принеси ружье, я сейчас влеплю пулю в этого богохульника, который осмеливается марать пол в нашей дорогой церкви!» По ночам, несмотря на выставленную по приказу Фридриха II охрану, на оконные ставни Руссо обрушивался град булыжников.

Напуганный до смерти, он бежал. Терезе велел как можно скорее собрать вещи и присоединиться к нему. Он укрылся на острове посреди озера Бьен. Это было недалеко. Руссо надеялся, что там их никто не найдет и не тронет.

Но опасность все-таки была — ведь теперь они находились на бернской территории. А власти города — он это знал — вовсе не желали терпеть рядом с собой этого возмутителя спокойствия. Был издан указ, приписывающий ему покинуть Берн в двухнедельный срок. Едва Жан-Жак обрел столь желанный покой, как ему вновь пришлось собирать вещи и искать другое место. Он горько жаловался судебному приставу в Нидо: «Разве не слишком поздно сейчас, перед зимней стужей, высылать прочь человека? Где найти ту страну, которая готова меня принять, — мои книги сжигали повсюду? Не проявят ли ваши превосходительства доброту ко мне, не найдут ли для меня что-нибудь вроде пустынного замка, в темнице которого я мог бы провести остаток своей жизни?

Если возникнет вопрос о расходах, то смею Вас заверить, что у меня достаточно денег, чтобы обеспечить свои скромные потребности. Я готов дать Вам честное слово, что больше не причиню никому никакого беспокойства. Действительно, если Вам будет легче, лишите меня бумаги, чернил, пера, чтобы я не смог написать ни строчки. Позвольте мне сохранить у себя только несколько книг. Я прошу только об этом, а также о разрешении время от времени совершать прогулки по саду…»

Вольтер чуть не лопнул от смеха, когда узнал о письме Руссо.

— Этот проповедник свободы для всех, — воскликнул он, — этот апостол свободы предпочитает сам сидеть в темнице! — Эта идея показалась ему такой забавной, что он смеялся, пока не закашлялся.

Представители бернской власти лишь еще раз бесстрастным тоном повторили свое распоряжение: Жан-Жак должен немедленно убраться из пределов их города. Ему снова пришлось покидать Терезу. Бедная женщина должна была следовать за ним через какое-то время со всеми его книгами, рукописями и прочим багажом. Он уехал в Страсбург, до конца не решив, стоит ли принять приглашение англичан погостить в их стране или отправиться в другое место. Жан-Жака позвал к себе и его основной издатель Рей из Голландии, но ехать туда было опасно — там тоже жгли на костре его книги. Руссо доехал до Базеля, там остановился в гостинице.

Грустные мысли не покидали его. Он размышлял, какую высокую цену пришлось заплатить за короткие моменты признания. Дети, друзья, положение в обществе, состояние — все, все было принесено в жертву для того, чтобы добиться понимания со стороны Вольтера.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Руссо нацарапал зубцом вилки на столе: «Жан-Жак Руссо, поставленный вне закона, в бегах, совсем больной». И эту надпись через многие годы владельцы гостиницы будут с гордостью демонстрировать своим постояльцам.