Послесловие - Витич Райдо. Страница 27

— Ну, да, — вздохнула Домна, щеку ладонью подперла, соображая. И Вера с ней — поза в позу. Протянула задумчиво:

— Военкомат не выход, согласна. Дадут ей льготу и отберут. А ярлыков понаклеют — дороже выйдет.

— Как это отберут? — насторожилась женщина.

— А вот так! Чего, не слышала? Я сегодня на рынок забегала за луком. Бабы слышала, жалуются с деревень-то — сил нет жить, невмоготу вовсе стало, — зашептала, склонившись к подруге. — Льготы потихоньку у фронтовиков и семей погибших отбирают. А еще займ на восстановление на голову навязали, опять готовься пояса подтягивать. А еще, уж не дай — то Бог правдой окажется, говорят, цены повысят.

Домна даже отпрянула и перекрестилась.

— Это ж как жить?

— А вот как хочешь! — зыркнула на нее.

— Ой, лихо, — вздохнула запечалясь. Помолчали и Вере мысль в голову пришла:

— Слушай, Домна поговори с начальницей своей, обскажи про Ленку-то, пусть к вам возьмет. Все при тебе будет. Страшно ее оставлять одну. Гришка припрется — неизвестно что будет. Грозился, слышала? А ведь сбудет слова свои, сволочь этакая. Погубит девчонку не за понюшку табака.

— Да предлагала я ей! — руками всплеснула. — Сколько говорила? А она — не умею! — рожицу скривила.

— А чего ее слушать, контуженную? Ты с начальницей поговори, а Лену перед фактом: вот, мол, ждут тебя. Погонят ее ни сегодня-завтра из дворников, — понизила голос до шепота опять. — Сама слышала, Пантелеич разорялся — карточки, мол, только зря получает Санина. Тут не метено, тут не мыто. А куда ей? Горбатится, последнего здоровья лишается. Ладно лето еще, а осень начнется, сапоги худые, пальто на рыбьем меху. Опять загремит в больницу и сгинет. Высохла вон вся.

— Это верно, — тяжело вздохнула Домна, задумалась. — Это как же жизнь нам фашист поганый изнохратил? Да чтоб их всех и в гробах лихоманка съела. Тьфу!… А про начальницу ты верно подметила. Спрошу-ка я завтра. Женщина она строгая, но жалостливая. Может и сладится. У нас-то Лене точно лучше будет. Оплата конечно, не абы какая, но все ж чисто, тепло, и столовка — цены вполовину, чем в чайной меньше. Прокормиться можно. Опять и я что подскажу. И пригляжу, — рассуждать начала, а Вера под это дело морковку стащила, грызть начала. Закивала:

— Давай, давай. Мужики, опять же, может, приглянется кому.

— На это не надейся, там фифы такие, не чета нам голытьбе. Разнаряженные, страсть. В парикмахерскую бегают. Хватает же денег! — возмутилась, в потолок уставившись. — Одна зарплата, главное, а я Сережке третий месяц все на материал на штаны накопить не могу, уж как не экономлю, а эти — вот тебе!

— Ну их, фиф этих, — поморщилась Вера. — Поговори с начальницей, не забудь.

— Не забуду, — буркнула Домна, в реальность вернувшись и отобрала морковку у девушки. — В суп! Чего делаешь?!

Утром Санин поздоровался с секретаршей и сверток со сладостями ей на стол положил:

— Это вам. Сегодня день рождение у моей жены. Отметьте его с подругами своими родственниками.

И улыбнулся растерявшейся женщине. Но улыбка грустной вышла, жалкой.

— Спасибо, обязательно, — смутилась женщина. — Ааа… Как хоть зовут?

— Елена. Владимировна.

И пошел.

Женщина проводила полковником взглядом и головой покачала: какой мужчина!

А говорят, любви нет. Вранье!

Домна решила не тянуть. С утра крутиться вокруг Мирошниченко начала, но к обеду ближе только одну ее в своем «закутке» застать смогла, не кричащую, да делом не занятую.

— Что тебе, Ласкина? — спросила устало.

— По делу я, Тамара Ивановна, — подошла несмело, волосы поправила от волнения. — Подруга у меня очень болеет, а работы нет. В дворниках вон. Что там? Копейки. Так ведь и студится…

— Какой «студится»? Лето на дворе, чего мелешь-то?

— Сейчас лето, а осень-то близко.

— Занят у нас штат, — отрезала.

— Так Катерина вон замуж собралась и вроде как с мужем в Тулу уедет. Место-то и освободится.

— Это еще вилами на воде писано.

— Тамара Ивановна, миленькая, жалко подружку-то, шибко жалко. Сирота она, по больницам вон постоянно, куда годно? А без них как? На лекарствах одних разоришься.

Мирошниченко губы поджала, взгляд отвела. Знала она сколько на таблетки уходит, сама двоих инвалидов тянула.

— Иди давай, не жми слезу, не заплачу, — а тон неуверенный. Домна почуяла, всхлипнула, усиливая давление:

— Молодая ведь, двадцать годков, сгинет. А здесь хоть люди вона, в обиду не дадут, да и столовая — какое подспорье. Мы ж люди, помогать должны друг дружке… Тамарочка Ивановна, а хотите я сверхурочно работать стану?

— Да иди ты, — вовсе беззлобно огрызнулась Мирошниченко.

— Так можно надеется?

— Если Рычик уедет, посмотрим. А нет — я на свое место не возьму.

Домна закивала, улыбнулась:

— Спасибо, — попятилась и чуть Ковальчук не сбила.

— Здрассте, — кивнула секретарше самого и выскользнула за перегородку.

— Нагоняй что ли устроила? — кивнула на женщину Лидия Степановна.

— Подружку к нам устроить хотела, — отмахнулась. — Чай попьем?

— Конечно, — заулыбалась женщина и сверток на стол положила, развернула, а там конфеты и пряники. Тамара сразу поняла, откуда богатство:

— Ох, и балует тебя начальник-то. Ай, к добру ли?

— Чего придумываешь? Человек! А мужчина какой? У жены его сегодня день рождение — вот угостил. Чай, говорит, с подругами и близкими попейте. А жена-то погибла, вооот. А он все не забывает.

И вздохнула: дааа, такой мужчина и бобылем.

Тамара покивала и спросила:

— Можно своим пару пряников возьму?

— Конечно. Тебе это все. Пополам поделила.

— Ой, спасибо!

— Мне-то чего? — улыбнулась. И опять в думках: это какой мужчина!

Валя с подружками чай в своей комнате пили — обиделась она на брата, характер демонстрировала. И он не отстал — на кухне с Сашкой оккупировался. Сидели вдвоем, друг на друга смотрели и курили, а меж ними на столе пряники, помадка, бутылка непочатой водки и огурцы соленые.

Пей — не хочу, ешь — не хочу.

И ведь не хотелось.

Дрозд кулаки на стол сложил, подбородком на них оперся и пытает взглядом друга:

— Ну и зачем?

Не знал Санин, что ответить.

— Плохо? Мало. Надо вовсе всех в яму скинуть, разровнять еще.

— Не приходил бы, — парировал Николай, папироску достал.

— Угу. А ты бы не пришел?

— Я — другое.

— Да, ой, Коля, — поморщился мужчина. Опять молчали и на пряники смотрели. Странное ощущение — день рождение, а один в один — поминки.

— Мне ординарец написал, — сказал, между прочим Николай. — Двадцать девятого сентября свадьба у них с Диной. Пригласил свидетелем. Поеду. В Ленинград.

— Дело, — согласился Дроздов. Подумал и спросил. — С собой возьми. Тоже письмо получил — друг у меня там, Ленку кстати знал, в одном отряде партизанили, на одной заимке ховались, у того деда, помнишь?

— Повесили его, — бросил Николай, глянув на друга. Дрозд лицом закаменел:

— Откуда взял?

— Искал, когда Белоруссию освободили. Наша часть как раз где мы в сорок первом плутали, встала.

Теперь и Сашка закурил.

— Ян сильно расстроится. Матвей тогда его спас. Из-под носа немцев вывез, полудохлого. И как я ему скажу?

Опять помолчали и, Николай кивнул:

— Заявление завтра напиши на два отгула. Дела чтобы в порядке были. Я подпишу и поедем… Ян твой Лену знал?

Дрозд покосился на Санина и кивнул, зубы сжав. Закрыл глаза, затылком к стене прислонился:

— Он ее и вытаскивал каждый раз с того света.

Николай только голову склонил и затылок огладил. Пальцы сами в кулак сжались. Грохнул по столу, а хоть бы на грамм легче стало.

Глава 57

Шестнадцатого грянуло повышение цен и чуть все планы не порушило.

Валю лишили рабочей карточки, а тут еще цены взметнулись к небу и, девушка белугой ревела, словно горе вселенское. Николай смотрел, слушал и понял — хватит, доминдальничался. Налил полную кружку холодной воды и в лицо сестре выплеснул без церемоний.