Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 28

Если бы только увидеть! Но во власти беспощадной стихии Стел был всего лишь бестолковым слепым котёнком. Не за что уцепиться, нечего ждать — остаётся только поддаться течению и раствориться.

Исчезло дыхание и тело, остался лишь низкий гул тепла. И последняя искра жизни.

--16--. Белянка

Большая поляна широким берегом выходила к реке, а на другом краю поднималась пологим холмом, на котором рос одинокий ясень. Могучие ветви расходились шатром и тянулись узловатыми пальцами к склону. Ещё дед Стрелка вырыл под ясенем обширную землянку, стены которой крепились корнями, а вход шёл сквозь вытянутое дупло. На двери, законопаченной глиной, было нарисовано жёлтое солнце. Белянка любила наблюдать, как Стрелок каждую весну подкрашивает его охрой, напевая колыбельную и ничего не замечая вокруг. По его лицу в такие моменты блуждала прозрачная грустная улыбка.

Но сейчас он не улыбался. Сидел на широком корне под этим самым солнцем и сосредоточенно мастерил лук. Тонкие пальцы ловко плели тетиву, из-под пшеничных волос торчал только длинный нос. Равнодушное, будто слепленное из снега лицо застыло.

Белянка закусила губу. Вот сейчас он вскинет голову — и блеснут осколки летнего неба в смеющихся глазах. А в ответ у неё в груди пониже левой ключицы соберётся комочек тепла.

Как бы не так.

Она негромко кашлянула и коснулась его плеча:

— Утро доброе.

— День в разгаре. — Он сбросил её руку, ни на мгновение не прерывая работы.

Холод и пустота. Будто и не человек перед ней вовсе.

Белянка сглотнула влажный комок и не выдержала, всхлипнула:

— Ты всё забыл?

— Забыл? — Вот теперь он поднял на неё глаза.

Белянка с трудом подавила крик.

Мутные, точно осеннее болото: дождевая вода прозрачнее, прошлогодний лёд горячее. В глубине мелькнула тень узнавания, но на поверхность не выплеснулось ничего. Пару мгновений Белянка была готова кричать, бить кулаками, пинать ногами — лишь бы достучаться. Всё равно без толку. Собравшись с духом, она спросила:

— Где Ласка?

В ледяной бездне полыхнуло пламя, даже голос дрогнул от её имени:

— Ласка?

Белянка отвела взгляд, едва сдерживая дрожь.

— Она дома. Обед готовит, — столько нежности и тепла было в этих словах, что даже жить не хотелось, но Белянка почтительно поклонилась:

— Спасибо, Отец. Пойду поговорю с подругой.

— С подругой? — из-за двери выглянула Ласка.

— Да, сестрица, — выдавила Белянка. — Дело у меня к тебе есть.

Ласка вышла, облокотилась о широкий ствол ясеня и скрестила руки на груди:

— Говори!

— Отойдём к реке? — с тающей надеждой попросила Белянка.

— У меня от любимого секретов нет, — Ласка покачала головой и расплылась в торжествующей улыбке.

Во рту пересохло. Сжались кулаки, ногти впились в ладони, но Белянка ответила на пределе спокойствия:

— Отец сейчас как никогда нужен деревне. Сними заклятие — позволь ему решать! Идёт беда, мы нуждаемся в его защите.

— Не мы — ты нуждаешься в его защите, — расхохоталась Ласка. — Какая же ты дура наивная, Белка! Не отнимала я его у деревни — только у тебя. И не держу я его на привязи — пусть идёт и вершит дела великие! Моё дело — обед сварить.

— Да ты посмотри на него! Он же имени своего не помнит! — не выдержала Белянка. — Очнись, Ласка!

— Не груби, колдунья! — за спиной горой навис Стрелок.

Белянка резко обернулась, по её щекам уже струились слёзы.

— Да как ты не помнишь ничего! — она протянула руку, чтобы коснуться кончиком пальца светлой щетины.

Он с силой сжал её запястье и вывернул руку за спину.

— Больно! — взвыла Белянка.

— Неповадно будет людям добрым жизнь портить, — твёрдо сказал он и отпустил. — Не плачь, не трону я тебя. Но и ты нас не трогай.

Стрелок обнял Ласку, словно спешил защитить от целого мира.

Нужно проглотить слёзы и спокойно объяснить ему, что деревне грозит опасность.

Но как же жжёт веки, как трудно дышать! Как надменно улыбается Ласка! Из-за ольхи выглядывает тётушка Пшеница — глаза истинной сплетницы горят от небывалых новостей. Ребятня смолкла, замерла шумная игра. Кажется, вся деревня собралась посмотреть на позор Белянки. Прежде чем она успела опомниться, ноги понеслись к реке, а за спиной на разные лады гремел смех, многократно преломляясь в солнечных лучах.

С разбегу она прыгнула в ледяную воду. Загорелась кожа, ноги свело судорогой, волна накрыла с головой. Захлёбываясь и отчаянно борясь с течением, Белянка перестала плакать. Смылись солёные слёзы, утекли на запад и не вернутся с рассветом. Никогда не вернутся.

Река побеждала, потешалась над глупым человечком. Но Белянка больше не будет обращать внимания на смех. Никогда. Она будет плыть, барахтаться, сопротивляться. Наперекор всему она будет жить дальше. Время исчезло, растворилось до капли. Река стала бесконечной. Казалось, вся жизнь пройдёт в бессмысленной борьбе с ледяной водой: грудь никогда не наполнится воздухом, глаза не увидят неба, ноги не почувствуют твёрдой земли.

Но ступни утонули в жирном илистом дне. Мир обрёл привычные очертания.

Белянка выползла на скользкий берег и притянула ноги к подбородку. Тело сотрясала мелкая дрожь, дыхание сбилось. Тонкие струйки стекали по спине, пронизывал весенний ветер.

А на том берегу бегали дети, курился над землянками дымок растопленных очагов, крутился гончарный круг Боровиковых и ткацкий станок Холщёвых. Шумели деревья. Всё было так хорошо, размеренно, правильно. Только тётушка Пшеница металась вдоль кромки воды.

Белянка махнула ей рукой — хозяюшка остановилась, глядя то ли с жалостью, то ли с презрением. С отвратительной чёткостью Белянка осознала, что она лишняя в этой деревне, в этой жизни. Девочка без судьбы. А ведь так и есть. Не было бы её — Ласка не сотворила бы дурной приворот, тётушка Мухомор не лишилась бы ученицы, а деревня — отца.

Не в силах смотреть, Белянка медленно поднялась и пошла вдоль реки на восток. Волосы подсыхали и пушились за плечами, мокрый подол лип к ногам, глаза смотрели в никуда. В голове стыла тишина. Она просто шла вперёд. Куда? Зачем?

Бессмысленно.

Идти сразу расхотелось. Белянка опустилась на землю и прижалась к дереву — теплее не стало. По лицу потекли редкие слезы.

— Перестань плакать — на мне плесень вырастет!

— Что? — Белянка бестолково заморгала и оглянулась.

Над головой шелестели длинные ивовые лозы.

— Слёзы вытри.

— Ива? — глупо спросила Белянка.

Сердце застучало в горле, упругими волнами разгоняя стылую кровь, во рту пересохло. Неужели она слышит голос дерева? Неужели Ива говорит с ней? Неужели?!

— Ну, не бестолковый же камыш с тобой беседует!

— Это… так просто?! Так просто говорить с деревьями? — Белянка восторженно запрокинула голову, глядя на продолговатые листочки.

— Только если деревья того хотят. И не кричи. Я прекрасно слышу твои мысли.

Белянка подскочила, раскинула руки и обняла широкий ствол, изо всех сил прижалась щекой к шершавой коре.

— Тогда скажи, что мне делать?

— Согреться.

Она поняла, что Ива думала не о шерстяной шали и чулках — душевного тепла действительно остро не хватало. И она доверчиво, робко потянулась вперёд, растворяясь в тихих переливах беззвучного древесного голоса, сплетаясь с натянутыми струнами леса, сливаясь с шелестом листьев, и с придыханием прошептала:

— Я — ошибка. Меня не должно быть, потому что у меня нет судьбы.

— Чушь. Кто тебе это сказал? — подобием смеха и возмущения сотряслась Ива.

— Тётушка Мухомор, — ещё тише выдохнула Белянка.

— Она ошибается.

Ошибается? Нет!

Белянка на миг отстранилась с изумлением.

— Она никогда не ошибается!

— О, людскую суть не изменят века! Когда вы перестанете ошибаться, вы перестанете быть людьми, — Ива смеялась грустно и светло, и Белянка вновь ринулась ей навстречу, всё глубже сплетая с ней мысли и чувства: