Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 47

Белянка кивнула. Она знала, что плакать нельзя. Всегда знала. Но разве от этого легче? Легче дышать?

— Как теперь жить? — прошептала она. — Как мы без неё?

— У неё было три ученицы, Бель, — его мохнатые брови сошлись на переносице. — Три.

— Горлица справится, — покорно кивнула Белянка. — Но такого ни разу не было, чтобы ни Отца у деревни не было, ни Ведуньи. Да ещё и чужаки тут.

— Так и быть, я не расскажу Стрелку, что ты о нём на самом деле думаешь! — Ловкий наигранно поджал губы, поднял плоский камешек и пустил по воде.

Она бессильно вздохнула:

— Ты издеваешься?

С трудом сдерживая улыбку, он деловито считал отскоки камешка:

— … три, четыре, пять, шесть, семь! — Ловкий хлопнул в ладоши. — Ты видела? Видела это?

Белянка отвернулась. Как можно быть таким чурбаном?

Брат молчал. Она чувствовала на затылке его пристальный взгляд и жмурилась, сдерживая слёзы.

— Она его отпустила, — Ловкий коснулся её плеча тёплой ладонью.

Она? Отпустила? Ласка… отпустила Стрелка? Сняла приворот?!

Ледяная волна окатила сердце, наполнила грудь и схлынула в землю. Белянка распахнула глаза, резко обернулась и уставилась на брата.

— Правда-правда, — кивнул он и широко улыбнулся. До того тепло улыбнулся, что веки второй раз за день защипало от нестерпимо горячих слёз.

— А как же Ласка? — рискнула Белянка.

Рыжий взгляд мгновенно похолодел.

— Ночевала у Боровиковых.

Не простит? Он же любит её! Так нелепо и глупо вышло.

— Быть может, ты… — Белянка невольно нахмурилась.

— Видно будет, — отрезал Ловкий.

— Не помешаю? — за спиной прозвучал голос, знакомый до боли, живой, с озорными нотками.

Голос Стрелка.

Сердце отчаянно застучало, гулко отдаваясь в горле, в затылке, в ушах. Слёзы потекли по щекам. То ли слёзы радости, то ли слёзы боли. И было так страшно проснуться, очнуться, обернуться. Вдруг только кажется? Вдруг это не он?

— На тебе лица нет, Бель, — толкнул её плечом Ловкий. — Пожалуй, пойду я. А вы тут уж как-нибудь сами, без меня.

Белянка не шевелилась и даже забыла как дышать. Ловкий поднялся, многозначительно посмотрел куда-то за её спину и ушёл.

— Утро доброе, — словно невзначай обронил Стрелок.

В мыслях тут же вспыхнул недавний разговор у ясеня.

Как же страшно обернуться и увидеть всё тот же мутный бессмысленный взгляд!

— День в разгаре, — резко передёрнула она плечами — именно так отвечал он тогда.

Стрелок подошел близко — она спиной чувствовала его тепло.

— Как дурной сон, — прошептал он.

Белянка зажмурилась, вскочила на ноги и резко развернулась.

Стрелок смотрел прямо на неё. Губы срастались тонкой линией, но всё-таки он улыбался. Только он мог так улыбаться: одними глазами, с лёгкой насмешкой, но не обидно, а бесконечно ласково. Осунулись скулы, даже нос будто заострился, но из-под густых светлых бровей смотрели ясные и чистые глаза. Его глаза.

Сердце замерло в самой высокой точке, и с великим облегчением Белянка выдохнула:

— Цвета высокого летнего неба...

Веки налились слезами, отяжелели. В груди загорелось маленькое солнце, защекотало пушистыми лучами. Если вдохнуть глубоко-глубоко, подняться на цыпочки и прищуриться, то можно нырнуть, раствориться в его глазах, прикоснуться к душе. Узнать. Понять. Слиться. И остаться с ним навсегда.

Стрелок порывисто обнял её, зарылся лицом в волосы, скользнув по щеке мягкой щетиной. В дыхании струилась нежность, трепетная и упрямая. От горячих ладоней по плечам разливалось тепло.

— Как долго я тебя не видел, — прошептал он едва слышно.

Она уткнулась в горячую шею, до гортани обжигаясь запахом его кожи, запахом солнца.

— Я почти перестала в тебя верить...

— Не говори этого. Никогда, — он прижал её так крепко, будто хотел удержать навсегда.

А она всё ещё не могла осознать, что это он. Что он рядом. Живой, настоящий, теплый, близкий, родной. Она скомкала рубашку у него на спине, вцепившись изо всех сил, и разрыдалась. Боль, смирение и напряжение последних дней криком взорвались в горле. Кусая губы, она терлась щекой о мокрый ворот и шептала бессвязные слова, пьянея от запаха его волос. Стрелок невесомо гладил её локоны и без устали повторял:

— Я здесь, рядом. С тобой.

Она кивала, но все никак не могла оторваться. Ни на миг не хотелось его отпускать, выдыхать живительное тепло, возвращаться в пустоту неизбывного одиночества, вспоминать о разрушенном мире, о предательстве названой сестры, об ушедшей навсегда тётушке Мухомор, о нависшей опасности. Здесь, в кольце сильных рук, можно было отбросить любые мысли, опустить преграды и стены и просто дышать. Глубоко, мерно, свободно. Можно было позволить себе быть слабой и маленькой, живой.

— Тише, тише, — он поцеловал сухими губами висок, погладил плечи, взял за руки и отстранился, вглядываясь в её зарёванное лицо. — Тебе лучше?

— Да, — послушно кивнула она.

Его глаза смотрели только на неё. Серо-голубые, с чёрными точками по краю ободка. Большие пальцы невесомо ласкали ладони, и в каждом движении ощущалось столько нерастраченного тепла, что щипало веки.

— Прости, — прошептал он после бесконечного молчания.

— За что? — слабо улыбнулась она и неловко пожала плечами.

— За то, что оставил одну.

Он зажмурился и прижался лбом к её губам.

Вдохнув до рези в груди, она зарылась носом в соломенные волосы.

— Виноват не ты, — медленно произнесла она.

Стрелок отстранился и покачал головой.

— Только не держи обиды на сестру — нет ничего хуже обиды.

— Она не сестра мне! — Белянка сложила руки на груди, но он осторожно сжал её запястья, возвращая утраченное единство.

— Она ошиблась и сама себя наказала. Однажды она поймет, а ты простишь. Так ведь? — он выделял каждое слово.

— Не знаю.

Обида жгла щёки. Обида и ревность.

Он прочертил указательным пальцем по её шее и подбородку прямую линию, заставляя вновь заглянуть ему в глаза:

— Не сейчас, но однажды.

И что-то такое было в его взгляде, что ревновать стало глупо. И даже смешно.

Белянка улыбнулась и неожиданно для себя кивнула. И тут же поняла, что это правда — однажды она простит.

— Только не оставляй меня одну, — попросила она.

Стрелок просиял, невесомо погладил её висок, коснулся уха и запустил пальцы в волосы, сильно и нежно сжав кожу. Мелкая дрожь пронеслась от затылка к животу. Во рту пересохло.

— Обещаю! Больше никогда!

По груди будто разлился кипяток, обжигая гортань, щёки, губы, глаза и кончики пальцев. На бесконечный миг не осталось ничего, кроме ослепительного света, пронзительных глаз и этой необъятной волны, которой тесно было внутри маленького тела — она вырывалась, норовя захлестнуть весь мир, и больше не нужно было бороться с ней, втаптывать в землю, заглушать и прятать от самой себя.

Эта волна смывала даже боль невосполнимой утраты.

Смерть неизбежно кончается жизнью, пока бьётся сердце Тёплого мира.

--28--. Белянка

На закате вся деревня собралась на Большой поляне. Облака перетекали над соснами густыми разводами скисшего молока и расступались с запада, тонкой полосой впуская ослепительные лучи. Свет растекался по воде золотом, красил понурые головы сельчан. От жжёного хвойника струился дым, сплетаясь с гортанной песней Освобождения.

В середине поляны стояла ладья под светлым саваном.

Горлица смолкла, трижды стукнула сосновым посохом, и семеро юношей взвалили ладью на плечи, медленно двинулись к реке. Сельчане ринулись следом, и Белянку захлестнуло общим потоком. Вода вскипела от сотни шагов, коснулась босых ступней, щиколоток, коленей. С ног до головы тело охватила дрожь, разрывая стылое оцепенение. Схлынули горечь и духота. Небо закрыли поднятые в прощальном жесте ладони.

Ладья заскользила по реке, на запад, куда уходит солнце, куда уходят все.

— Ведунья свободна! — провозгласила Горлица. — Душа ушла на запад сквозь сотни земель и небес, растворилась, слилась с вечностью, чтобы вернуться однажды с восходом солнца. Она останется в каждом из нас, в шелесте листьев, в водах реки, в сиянии звёзд. Отправьте грусть вместе с сосновым дымом по ветру, смойте слёзы водами реки, что течёт на запад. Сегодня нет места скорби, сегодня — её праздник!