Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 57

На холм она поднималась бегом, будто боясь остановиться и передумать. Шлепки башмаков по сухой тропинке отдавались ударами сердца. Ступни знали каждую кочку, каждый кустик и каждую рытвину. Всё было так же, как пять лет назад. И всё было иначе. Останавливаться у двери Белянка не стала — сразу влетела в хижину и попала в привычный полумрак, который встретил холодным приветствием:

— Вот уж не думала, что ты вернёшься.

Горлица сидела за столом, заваленным корзинками с бусинами, клубками, иголками, мешочками и травами — работа над оберегами кипела вовсю.

— Как же мне не вернуться, когда… — начала было Белянка и осеклась.

Рядом с Горлицей сидела Ласка и старательно делала вид, что не видит ничего, кроме нитки с нанизанным кварцем.

— Когда ты нарушила первый обет ведуньи и связалась с мужчиной? Да ещё и с отцом деревни! — выдала Горлица.

Ласка закусила губу, но даже не подняла глаз.

Горячая волна обиды подступила к горлу, и Белянка уже начала было оправдываться, что ведунья деревни Луки теперь Горлица и что они с Лаской могут отказаться от ведовства и прожить обычную жизнь, не связанную никакими обетами, а Горлице нужно искать своих учениц.

Но она заставила себя промолчать.

Потому что это было глупо, малодушно, недостойно и просто нечестно.

Она тихо ответила:

— Однако я все ещё могу колдовать. И я пришла помочь. Потому что мне небезразлична судьба нашей деревни.

— Очень в этом сомневаюсь, — процедила Горлица и ногой пододвинула ей стул.

Белянка села и молча взялась за работу.

Воздух между бывшими ученицами тётушки Мухомор можно было резать ножом. На первый взгляд, всё оставалось по-прежнему. Деревянный стол пестрел затейливым узором царапин, на перемёте покачивались пучки зверобоя и чеснока. Пахло травами, мёдом и дымом. Но ещё и странной пустотой, отчуждённостью. Из углов исчезли лежанки и занавески, сундуки — остался лишь закуток Горлицы. И ощущение заброшенности. Словно тётушка Мухомор была душой и сердцем этого дома.

— Здесь всё так… непривычно. — Белянке просто физически потребовалось выразить вслух ту горечь, что скапливалась на губах.

Ласка прикусила нитку, затягивая на обереге узелок, и огляделась.

— Ты права. Всё перевернулось, переменилось, — голос звучал неуверенно, бледно, и на миг Белянке стало её жаль.

Но посмотреть бывшей сестре в глаза она боялась.

— Времена меняются! — отрезала Горлица.

Белянка съёжилась под её взглядом. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться далеко-далеко отсюда. Как можно дальше. Но нужно помочь с этой работой — пусть даже чужакам обереги на один зубок.

Выбрав подходящую деревянную бусину, Белянка продолжила собирать замысловатый орнамент, как учила тётушка Мухомор.

Горлица резко встала, ножки стула оглушительно скрипнули.

— Я отойду. Чтобы закончили к полудню, — небрежно кинула через плечо и ушла.

За окном бился ветер, скрипели тяжёлые ветви. Время от времени бусины падали на стол с глухим перестуком, потрескивал остывающий очаг.

Первой тишину нарушила Ласка, осторожно прошептав:

— Горлица… изменилась.

Белянка оторвалась от работы и наконец-то посмотрела ей в лицо. И не узнала.

Огромные глаза светились затаённой болью. Щёки осунулись, волосы потускнели. Но главное — изменился взгляд. Стал скромнее? Старше? Нет. Мудрее. Глубже. Что он скрывал? Любила ли она на самом деле Стрелка? Раскаивалась? Скучала по тётушке Мухомор и разрушенному миру их детства? Общего детства.

Не бывает бывших сестёр. Даже названных сестёр бывших не бывает.

Белянка отложила работу, накрыла ладонью сложенные на столе руки Ласки и осторожно ответила:

— Мы все изменились.

Ласка отвела глаза, но руки не убрала.

Сердце шумело в ушах, за окном до хрипоты заливались птицы, а слова не шли пересохшим горлом.

— Изменились же? — не выдержала, переспросила Белянка.

— Изменились! — резко выплюнула Ласка и взглянула в глаза — чернота огромных зрачков плескалась болью. — Ты стала счастливая и любимая. А я — брошенная и всеми презираемая!

И впервые Белянка не отдёрнула руки, не убежала, не заплакала от гнева и яда Ласки — на этот раз она точно знала, что сестра хочет сказать совсем другие слова, что болит у неё на самом деле не это, что Ласка так же отчаянно нуждается в понимании и любви, как и сама Белянка.

В искажённом лице сестры она вдруг увидела саму себя. Без прикрас.

— Тебя никто не бросал, — робко улыбнулась своему отражению Белянка и погладила её напряжённые пальцы.

— Потому что у меня никого и не было! — прищурилась Ласка и стиснула зубы — готовые пролиться слёзы замерли.

Какая сила воли!

— У тебя есть мама, папа и родные сёстры, — Белянка уже не могла замолчать, она и сама не знала, почему так сильно хочет ей помочь. — У тебя есть тётушка Мухомор — она останется с нами навсегда.

Ласка неотрывно смотрела ей в глаза, будто ожидая смертельного удара, и Белянка закончила глухим шёпотом:

— И у тебя есть я.

— Ты? — округлились тёмные глаза Ласки.

— Да, — Белянка испугалась, что сейчас передумает и затараторила: — Я никогда не пойму, зачем ты приворожила Стрелка, зачем предала меня и бросила всех нас в опасности, но ты вернулась. Ты рисковала вместе с нами там, у края огня. И ты моя сестра. Ты сделала меня — мной. Я люблю тебя.

Закусив губу, будто и вправду могла расплакаться, Ласка пробубнила:

— Любая бы на моём месте приворожила, если б умела. Я тоже умею чувствовать. Не хуже тебя. И тоже имею право быть счастливой!

— Даже против его воли? — глухо спросила Белянка — услышать эти слова оказалось слишком больно.

Ласка зажмурилась. По щекам покатились крупные слёзы.

— Потому и отпустила, — выдохнула она.

— Так… ты его отпустила сама? Я думала, ты растеряла в пожаре силы, и… — Белянка не находила слов от удивления.

— В том пожаре, когда ушла тётушка Мухомор… я столько глупостей и гадостей говорила о ней, не слушалась, а теперь? Теперь уже ничего не исправить. И не вернуть, — короткие рыдания сотрясали хрупкие плечи. — Я обманывала саму себя. Я просто хотела быть любимой. Не хуже тебя!

— Да ты лучше! Лучше меня! Ты всегда была лучше меня! — Белянка вскочила из-за стола и крепко обняла Ласку.

Шелковистые тёмные волосы пахли сладкими-сладкими ландышами и шиповником.

— Что было, то травой поросло, Ласка. Настоящее — единственное время, которое у нас есть. И каждый хочет быть любимым. И ты, и я, и Стрелок, и Ловкий. Не хуже тебя.

— Ловкий? — всхлипнула Ласка.

— Он же влюблён в тебя и мучается жутко! — улыбнулась Белянка и вытерла слезинки со щёк Ласки.

— Глупости, он же рыжий, и вообще… и никто не нужен, кроме… — но заплаканные глаза вопреки словам лукаво и почти по-прежнему загорелись — знала она, конечно, знала, что Ловкий по ней сохнет. — И чего это ты такая добрая стала?

— Потому что ты плачешь, а не кусаешься. И потому что я люблю того, кто любит меня, а не пытаюсь перешить целый мир по своей выкройке.

— Не всем так везёт, — Ласка утёрлась рукавом.

— Но тебе повезёт обязательно, — немного грустно вздохнула Белянка. — Вот увидишь.

На душе стало тихо и светло. Куда-то ушли обида и боль, и осталась только тишина. И пусть дурные предчувствия разъедают под ногами землю, пусть стоят под дверью рыцари и злится Горлица. Будь что будет — нужно набраться смелости и принять неизбежное.

--34--. Стел

Солнце вливалось сквозь откинутый полог палатки, и слезились спросонья глаза. Болело всё: руки, спина, плечи, ноги и даже пресс. Будто вчера Стел дрался с кем-то насмерть — и проиграл.

Щебет птиц, потрескивание костра, постукивание поварёшки о котелок разгоняли остатки сна. Волнами дурноты накатывали воспоминания, и хотелось снова заснуть — крепче прежнего, — заснуть и не просыпаться уже никогда.

Потому что вчера Стел и вправду дрался насмерть. С самим собой. И проиграл.