Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 73

И невозможно смотреть в его расширенные страстью зрачки, но через силу всё же суметь выдавить глухое:

— Скажи что угодно. Первое, что взбредёт в голову, — и отвернуться в землю — только чтобы не видеть его лица, не задыхаться его запахом.

И услышать в ответ:

— Пахнет абрикосами.

— Абрикосами? — переспросила Белянка, с трудом вырываясь из потока воспоминаний.

— Он влюблён по-настоящему. — Рани стояла рядом и держала её за руку.

Чернота ночи медленно выцветала до белого, пока они не вернулись в сегодняшний день, где зеленела развесистая Ива, свивая лозами низкие облака, где затухал костёр, где лежали тела Белянки и Рани, где стоял на коленях Стел. И плакал.

— Он любит дочь правителя городов. Агилу, — прозвенел над ухом звонкий голосок Незабудки.

Прозрачный образ девочки в голубом платье истончался. Только рыжели лохматые косы, только светились зелёные глаза.

— Помоги ему, — попросила она. — Ради других он готов забыть о своей любви.

Белянка неуверенно пожала плечами.

— И ещё. — Незабудка ухватилась двумя руками. — Ты скажи ему, что это я сама так решила: пойти с ним. Скажи ему, что он не виноват.

Хотелось ответить, что Рани и сама сможет это сказать, но сквозь тело маленькой девочки виднелась река и деревья на том берегу. Босые ступни не приминали травы, лицо сливалось с разводами облаков, а губы, сведённые прежде судорогой боли, расправлялись светлой улыбкой. Белянка разжала ладонь, выпустила её руки, выдохнула горечь памяти:

— Лети...

Выше леса, легче облаков, быстрее реки, что течёт на запад, куда уходит солнце, куда уходят все.

Погасли последние отблески зелёных глаз. Белянка задержалась на миг: такое низкое небо, так легко шагнуть за грань, дотянуться до тех, кто ушёл. Прикоснуться к Стрелку...

Но она обещала.

Дважды.

--43--. Белянка

На вершине холма Белянка остановилась перевести дух — и в горле запахло кровью: Большая поляна пестрела людьми, курился поминальный дым.

Опоздала!

Всю дорогу от переправы она бежала. С проводами Рани затянули: сколотить плот, омыть тело, нарвать незабудок, сжечь сосновую лапу, спеть песню Освобождения — работали споро, молча, но на проводы Стрелка она всё-таки опоздала!

Белянка опрометью бросилась вниз. Ветки били в лицо, под ногами скользила глина, а Белянка ревела в голос, как несмышлёный ребёнок: от обиды, усталости, горя… да какая разница? Какая разница, почему ей не дали попрощаться с единственным во всём мире человеком? Почему она была так далеко? Почему ушла? Почему потратила его последний день на незнакомую девчонку? Почему Горлица не подождала? Почему? Почему? Почему?

— Стойте! — с разбегу врезалась Белянка в толпу.

Неважно. Всё неважно.

— Стойте!

Горлица не прервала ритуала: она никогда не прерывала работы на середине. Сомкнуты веки, сомкнуты губы. Тело дрожит низкими звуками, льётся песня, расплетая сложную вязь тепла, что когда-то удерживала живую душу.

Увидев перед смертью образ Рани, Белянка теперь поняла как нужно смотреть и без труда разглядела над ладьёй прозрачную тень, словно облака сбивались в призрачный силуэт: встрёпаны волосы, липнут к высокому лбу; брови густые, насупленные, переносица тонкая, а глаза будто дыры в бездонное летнее небо. Руки сжимают посох, безрукавка лохматится на ветру.

Стрелок растворяется с каждым запевом.

Нет. Стой!

Белянка потянулась к нему, слёзы стянули щёки. Коснуться, прижаться, согреть и не отпускать. Если бы можно было поменяться жизнями! Что нужно сделать ради его вдоха? Никакая же расплата не страшна...

Сухие шершавые руки стиснули предплечья Белянки.

— Отпускай, девочка, — защекотал ухо бархатистый голос Дождя. — Отпускай.

Она дёрнулась и обмякла в медвежьей хватке, ноги подкосились, и осталось только мотать головой, закусывать губы и смотреть на истончающееся лицо. Расплетались связи, отворачивались от ушедшего люди, любящие и преданные когда-то. Исчезал навсегда человек, и оставалось только бледное воспоминание.

Взвился в последний раз голос Горлицы, полыхнул образ Стрелка. Запахло солнцем и перегретым камнем.

— Мы всегда будем вместе. Мы замкнули круг, — дрожью разлились неслышные для других слова.

Он ответил. Оттуда ответил. Из-за грани. Из безвременья. Из ниоткуда.

Ответил её словами, до которых вчера не дожил. Не дожил, но услышал. И добавил самое желанное в мире:

— Я с тобой.

Знакомое тепло укутало плечи, клубочком свернулось в груди, солнышком защекотало горло.

Лишившись поддержки Дождя, — вместе с другими он пошёл к реке, проводить ладью к морю — Белянка медленно опустилась на землю и улыбнулась, обретая наконец долгожданный покой, прячась за эти простые слова, заполняя зияющую пустоту его запахом и его голосом.

Я с тобой, — стучало в голове.

Я с тобой.

И неважно… неважно всё. Зачем кружится по небу солнце. Зачем воюют под звёздами люди. Зачем растят хлеб и запасают солонину. Зачем просыпаются по утрам и ложатся с закатом. Зачем живут и зачем умирают.

Важно только пушистое солнце в груди.

Я с тобой.

И сердце продолжает биться.

Я с тобой.

И можно как-то дышать.

Рой берестяных огоньков окружил ладью. Вечерняя дымка подёрнула камыш, осоку и водную рябь. Плеск заглушил вздохи и редкие всхлипы. Белянка не двигалась с места и шептала одними губами:

— И даже смерти нет, пока ты у меня есть.

А внутри отзывалось горячее:

— Я с тобой.

Над поляной разлетелся сиплый голос Горлицы:

— Стрелок, ты свободен от имени и от мира, чтобы пройти сотню земель и небес и возвратиться с востока.

Белянка прижала ладони к груди, будто эти слова могли вырвать вновь обретённое солнце, что стучало теперь вместо сердца. Кровь ушла сквозь пальцы, впиталась в песок и прорастёт травой. Колесо вертится, жизнь вьётся. Куда-то вьётся, да. Это всё так, это всё правильно и неизбежно, но...

Я с тобой.

— Мы отомстим за тебя, Стрелок, — голос Горлицы звенел тетивой, пах смертью. — Чужаки пролили кровь, и теперь мы слышим Гнев Леса. Мы отомстим и защитим наш дом! Лес благословляет нас на бой.

— Что? — мотнула головой Белянка, отгоняя туманный морок. — Нет!

— На рассвете мы окружим лагерь чужаков! — подхватил Ловкий пламенную речь Горлицы.

— Да! — земля содрогнулась от низкого гула голосов, зазвенели листья.

Ловкий сжимал ясеневый посох.

Ловкий сжимал ясеневый посох Стрелка. Брат вёл за собой деревню на смертный бой. И деревня шла за ним.

Как этого жаждал Стрелок! Но не позволял себе — он старался сохранить жизни всем. Всем, кроме себя.

А Ловкий теперь решился пойти до конца. Белянка со страхом и трепетом смотрела на брата.

Рыжие космы, мокрые от ритуальных омовений, топорщились в стороны ежовыми иглами. Конопушки на бледном лице горели, но ничего задорного, детского и привычного в нём не осталось. Пылали глаза решимостью и презрением. Презрением к смерти и жизни. Презрением к тем, кто замахнулся на эти святыни. Исчезла юношеская припухлость румяных щёк, проступили отцовские скулы, выдался вперёд подбородок. Будто ни полдня они не виделись, а целую жизнь.

Его смелостью можно было бы восхищаться, но… так же нельзя!

— Нет, — ещё раз прошептала она, поднимая руку, и встретилась с братом взглядом.

Ловкий медленно покачал головой, не сводя с неё глаз. В мольбе его брови уголком встретились на переносице. Бескровные губы прошептали:

— Молчи.

Молчи? Но она не могла молчать! Когда все, кого она любит и знает, идут на верную смерть, как можно молчать?

— Нет! — громче повторила Белянка, чувствуя на себе пристальный взгляд каждого сельчанина.

Белянка перехватила только одну робкую улыбку — Ласки. Белой тенью в чёрном сарафане стояла она рядом с Ловким. Горе и бессонница удивительно шли её нежному лицу: глаза стали лишь крупнее от тёмных кругов, исчезла резкость, притворство и краска, но бледность не портила изящных губ.