Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 79

И будет новая жизнь. Будет!

— Прости, сестра… — прошептала Белянка так тихо, что Горлица и не могла услышать.

Прошептала и собрала силы для последнего броска.

Но тут отчаянный детский плач прорезал грохот пожара.

Взгляды обеих ведуний метнулись к горящему ясеню. Через крохотное окошко землянки вылетела рыжеволосая девчонка. Следом — вторая, такая же, конопатая, вымазанная пеплом.

Клюква и Брюква! Глупые! Откуда вы здесь? Как? Почему не ушли?

Белянка на миг зажмурилась. Сбывалось страшное. Что же делать? Потушить пожар уже поздно. И нужно довершить начатое. Теперь уж точно нужно довершить!

И всё-таки она бросилась вперёд, превозмогая удушающую хватку Горлицы, потянулась — и забрала на себя огонь, что окружал орущих девочек. Неистовое тепло опалило гортань, прошлось по жилам и нехотя стекло в землю. Балансируя, Белянка приняла на себя новую порцию.

— Бегите! — прорычала она. — Да бегите же!

Девочки рыдали, вцепившись друг в друга, жались к земле, били ногами и ни в какую не хотели убегать.

Сквозь стену огня Белянка посмотрела на Горлицу — та всё ещё сжимала её горло заклятием, но слезящиеся глаза метались: то на близняшек, то на Белку, то на огонь. Стало невозможно дышать. И на какой-то миг Белянка поверила, что это конец, все они сгорят насмерть. Но Горлица сплюнула под ноги, крикнула в сердцах:

— Предательница! Будь ты проклята и никогда не возвращайся в Тёплый мир! — и ринулась к близняшкам, уводя их из-под падающей ветки ясеня.

— Спасибо! — крикнула ей вслед Белянка и расхохоталась: — Спасибо!

Она хотела уже выпустить на свободу огонь, который сдерживала с таким трудом, но из землянки Стрелка раздался утробный глухой удар. Потом ещё один. И ещё.

Окошко с грохотом вылетело — будто взорвалось. Грязные пальцы вцепились в землю, и в клубах чёрного дыма показалась встрёпанная рыжая макушка, присыпанная пеплом. Ловкий. Брат подтянулся на руках и выбрался наружу, закашлялся и наклонился обратно, подавая руку.

Да они что, совсем ополоумели?!

Затаив дыхание и проклиная всё, что только можно проклинать, Белянка смотрела, как из горящей землянки выползает Ласка. Седые от пепла волосы дымились, мелко дрожали бледные руки и ноги. Но больше всего пугали меловые губы и ввалившиеся чёрные глаза.

На миг сёстры встретились взглядами. Ужас горел в расширенных зрачках Ласки. Белянка едва заметно кивнула: да, так надо. Она не могла долго удерживать сознание: мощный поток тепла уносил за грань, в сердце порождённого ей урагана. Мир распадался на языки пламени, и сама она превращалась в клок огня. Просто ещё один язык пламени, у которого нет памяти, нет сердца, нет названой сестры и родного брата — никого нет.

— Белка… — прошептал Ловкий.

И она услышала шёпот. Сквозь грохот и треск пламени. Сквозь пьяную силу и страсть. Сквозь истощение и всемогущество она услышала тихие слова брата. Он таращился громадными глазами цвета пережжённого сахара, пылали веснушки на бледном лице, краснели опалённые брови и веки с остатками ресниц. Ладони сжимались в кулаки.

— Останови пожар, Белка, заклинаю тебя… — шёпот свистел, сливаясь с шипением огня.

Брат всегда поддерживал, стоял за сестрёнку горой. Он был единственной ниточкой к настоящей семье, рассказывал о маме и помнил день, когда родилась Белянка. Пел колыбельные. Учил стрелять из лука и метать ножи. Никому и никогда не давал в обиду.

Но вчера он изгнал её из деревни. И теперь уже никогда её не поймёт, не простит и не поддержит.

— Ловкий… — прошептала она. — К реке! Бегите!

По его щекам текли слёзы, вымывая дорожки в саже. Он зажмурился и потянулся за луком.

— Я прошу тебя! — повторил он.

Но Белянка черпнула тепла и бросила на дальний конец деревни — занялась ткацкая мастерская Холщовой.

— Прости! — Ловкий вытащил стрелу и прицелился.

Белянка плакала и хохотала, глядя в его тёплые и родные глаза. Щёки стягивало солью, но слёзы лились потоком, а из пальцев струилось тепло и сжигало, сжигало, сжигало деревню.

И уже ничего нельзя было изменить. Поздно. Уже поздно. Свершилось всё, чему суждено было свершиться и чему не суждено. Ушла тётушка Мухомор. Ушёл Стрелок. Проклята Белянка. Разрушен мир. Догорает деревня.

Уже ничего нельзя изменить. Глупый Ловкий.

Но так даже легче: стрелы брата. Он наконец-то освободит её! Как она и просила...

Белянка прокричала сквозь рыдания:

— Прощаю, Ловкий! Прощаю тебя! Спасибо! Я тебя люблю!

Он натянул тетиву и замер, будто надеялся, что она ещё может передумать. Ещё может всё исправить.

Она продолжала хохотать.

Ловкий зажмурился...

… и Ласка сшибла его с криком:

— Нет! — и они кубарем скатились к реке.

Кольцо огня схлопнулось, обожгло кожу, подступило совсем близко. Мгновенно высохли слёзы, стихли рыдания и хохот. Белянка не шевелилась и смотрела сквозь пламя, как Ловкий толкает лодку отца, в которой Клюква и Брюква сидят на коленях у Горлицы. Как Ласка торопливо карабкается с кормы и всё оглядывается на стену огня глазами, полными ужаса. Как прогорает орешник, полыхают сосны, берёзы, ясени и дубы. Как оседают крыши землянок. Какого это, если спишь в своей кровати — и вдруг обваливается крыша и врывается Лесной Пожар? Должно быть, это ужасно больно: сгореть заживо.

Скоро она узнает.

Хорошо, что они успели уплыть.

Белянка больше не противилась, отпустила себя, обернулась одним из тысяч языков пламени. Размылись границы. Лес проник в тело и душу. Исчез свет, и жар, и звук.

— Я иду к тебе, любимый. Я иду к тебе. Я выполнила обещание. Мы всегда будем вместе.

Сердце бьётся чаще. Мир становится чище. Исчезает деревня Луки. Растворяется память.

Остаётся Огонь. Только Огонь. Только бескрайний безумный свободный Лесной Пожар.

--46--. Стел

На посту дозорного зевал тощий оруженосец, кажется, из доли Улиса. Имени Стел не знал, но эти чернявые патлы отчего-то прочно врезались в память… Точно! Урод травил Рани. Кулаки зачесались по прыщавой морде, и Стел мысленно усмехнулся: чего уж теперь? Только затаил дыхание и плотнее вжался в заросли боярышника.

Лагерь не всколыхнул тёплых чувств, словно все эти месяцы кто-то другой жил с рыцарями, ходил к общему котлу за кашей и наблюдал, как медленно рушится мир. Возвращаться к прошлому не хотелось: даже неизвестность пугала меньше, чем перспектива влезть в сброшенную шкуру — усохла, натрёт.

Порыв ветра принёс запах гари. Прыщавый нахмурился и потянул носом.

«Скоро завтрак, кашеварят...» — невесомо коснулся его сознания Стел.

Оруженосец сглотнул слюну и пошёл вокруг лагеря.

Ночью всё сложилось как по писанному: едва сойдя с плота, Стел наткнулся на Ласку. Долго убеждать её не пришлось, она сразу поверила, что Белянка действительно сожжёт деревню, и побежала всех будить, а Стел отправился к лагерю, подстраховаться. Но рыцари и не думали нападать: ночные костры, дозорные — всё, как обычно. И только мелькнула несколько раз мрачная фигура Рокота. Видимо, не спалось. Что ж, немудрено.

Как только оруженосец скрылся из виду, Стел выбрался из кустарника, отошёл на десяток шагов и побежал к деревне. По его расчётам, времени оставалось впритык. Белянка шла туда умирать, он понял это сразу.

Но он не позволит.

Ветки хлестали в лицо, тропинка путалась, терялась, но огонь надёжно указывал путь. Между чёрными стволами сквозило алое зарево, как в том видении, когда закат пожирал камыши, а ветер до кровяных потёков обдирал небо, будто простуда горло. Только то — не простуда и не закат, а настоящий огонь, и приближается он с каждым шагом. Всё труднее дышать. Всё глуше сердце. Солёный пот скатывается по лицу, щиплет глаза, пропитывает рубаху.

Кожу ужалили первые искры. Стел резко остановился, пошатнувшись вперёд, опалил ресницы.

Дальше дороги нет — верная смерть.

Прямо перед ним бушует пожар. Выжигает дотла. Огненные змеи взвиваются к облакам, искрами разбрызгивая яд, жалят неспасшихся птиц. И опадают безжизненными плетями, просачиваются в горелую землю, изнутри подтачивают вековые деревья. С грохотом падают ветви, стволы сворачиваются, будто бумажные, схлопываются, оставляя за собой только раскалённый добела огонь.