Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 83

Он молча покачал головой, не обрывая колыбельной, а потом вплёл в музыку шелестящий ответ:

— Не время, Ласка. Не время для этой баллады.

— Вот если бы ты его попросила, он бы сыграл! — Ласка обиженно отвернулась, скрестила на груди руки и посмотрела внутрь круга с пеплом.

— Нет, не сыграл бы, — девочка-без-имени покачала головой и перехватила хитрый взгляд Дождя, мелькнувший из-под полуприкрытых век.

Имена сыпались звездопадом, шаг за шагом освещая выгоревший дотла мир. Колыбельная летела радужной лентой, кругом оплетая прозрачную стену. И забытый голос за спиной подхватил напев, вернул миру слова, нежные слова с нестерпимым запахом ландышей. Девочка со всех ног бросилась на голос, захлёбываясь слезами.

— Мама! — кричала она и не слышала саму себя. — Мама… — шептала она и царапала ногтями прозрачную стену.

Мама босой ногой мерно покачивала колыбель и тоненьким голосом пела забытые слова. По её плечам струились светлые волосы, собранные можжевеловым гребнем с каменьями бирюзы.

— Будь самой счастливой, доченька, — с нежностью она оборвала песню и заглянула под кисейный полог. — Будь самой-самой счастливой.

Из-за колыбели выглядывала рыжая вихрастая макушка, тянулся любопытный конопатый нос.

— Тише, сынок, тише, — прошептала мама. — Она только уснула.

— А я тихонечко, — Ловкий хитро сощурился.

За его спиной послышался приглушённый смех, и мужская рука потрепала рыжие космы.

— Идёмте наверх, там такая луна взошла — громадная, жёлтая как голова сыра, — из темноты проступил силуэт молодого отца. Голова лохматилась точно как у Ловкого и поблёскивали глаза.

Мама с улыбкой посмотрела на мужа и задёрнула над колыбелькой полог.

— Идёмте, — кивнула она и взяла сына за руку. — Идёмте пить чай.

— Мама! — разрыдалась за стеной девочка-без-имени и ударила кулаком по прозрачной стене.

Мама обернулась и с той же нежной улыбкой посмотрела ей в глаза.

— Ты у меня будешь самой счастливой, доченька. Ты будешь самой счастливой, Беляночка.

Она поцеловала прозрачную стену с той стороны, и они ушли пить чай под громадной луной, жёлтой как голова сыра.

А девочка-которой-вернули-имя сидела на пепле, в который превратилась её жизнь, и ревела навзрыд, будто вновь была несмышлёным младенцем и верила, что если долго, очень долго и очень отчаянно плакать, то мама обязательно услышит, придёт и поможет. Всё исправит. Всё починит.

И всё пройдёт.

— Вставай, Белянка, — раздалось над ухом.

Совсем близко раздалось, здесь, по эту сторону проклятой стены.

Она вскинула полные слёз глаза и увидела Стрелка. Он стоял над ней и протягивал руку. Улыбка рисовала на его щеках продолговатые ямочки, но голубые глаза светились грустью. Пересыпались под неслышимым ветром прямые волосы, топорщился мохнатый ворот безрукавки.

Это был он! Это взаправду был он! Даже пахло как будто солнцем, и летом, и счастьем. И он был здесь, по эту сторону стены, он протягивал руку!..

Она вскочила на ноги и кинулась к нему...

… но он отступил на шаг и покачал головой.

— Стой! — крикнула она, грудь будто ошпарила кипятком. — Куда ты?

— Ещё не время, любимая. Ещё не время.

— Но почему? Я выполнила обещание! — она вновь шагнула к нему.

А он вновь отступил.

— Не теперь.

— Но всё закончилось!

Она шагнула. Он отступил и прижался спиной к прозрачной стене.

По ту сторону в ночной темноте шелестели ивовые лозы, струилась река.

— Ничего не закончилось, Белянка. У тебя ещё целая жизнь впереди.

— Но мне не нужна целая жизнь без тебя! — она бросилась ему на шею.

Но он ускользнул из-под её рук и легко прошёл сквозь прозрачную стену.

А она легко прошла следом.

— Жизни виднее, что тебе нужно, — он улыбался грустно-грустно-грустно.

Они стояли в темноте, под пологом ивовых ветвей, за которыми по чёрному небу плыла громадная, жёлтая как голова сыра луна. Ветер пересыпал вытянутые листья, стучал стеблями осоки и камыша, скользил вдоль воды. А они стояли и не приминали травы.

Рядом с ними на земле лежало тело, одетое в чужие штаны и чужую рубаху. Около тела, сгорбившись и подобрав под себя ноги, сидел Стел. Он уткнулся лицом в ладони и не шевелился. Будто оттого что он не спал, что-то могло измениться.

— Жизни виднее, что тебе нужно, — повторил Стрелок. — Просто поверь в это, любимая.

— Не могу, — беззвучно прошептала она.

— Ради меня поверь, пожалуйста, — он, не мигая, смотрел ей в глаза.

После невыносимо долгого молчания, она спросила:

— Мне даже нельзя тебя обнять?

Он отрицательно покачал головой.

— Прощай, — прошептали любимые губы. — До встречи.

Ответное «До встречи» застряло в горле.

Потому что он исчез и оставил её одну под пологом ивовых ветвей.

Без сил, без мыслей, без слов, храня только собственное имя, она поддалась порыву ветра и вернулась в остывшее, закостеневшее тело. Жгло горло, засохшие слёзы склеивали ресницы, не хватало воздуха. Сердце стучало больно, надрывно.

Белянка открыла глаза.

--49--. Белянка

Сквозь ивовые ветви проглядывала луна, обглоданная с правого края. Сероватые рытвины темнели на её лице, изрезанном тонкими контурами листьев. Ветер раскачивал лозы с оглушительным шелестом, спускался по извивам коры, холодил кожу. Немели пальцы ног, губы постреливало иголками. Каждый шорох, каждый отблеск луны впечатывался в память до боли. Отрывисто ухнула сова и будто поперхнулась собственным криком. Плеснула река, скрипнули сучья.

Темнота сочилась едва слышным напевом свирели: она плакала мамину колыбельную.

По телу разливалась свежесть. Небывалая лёгкость перетекала талой водой, напитывая ладони, локти, по спине спускалась до пяток и ключом била вверх, холодила горло, пощипывала щёки. И Белянка будто плыла в ночном воздухе, растворялась порывами ветра, исчезала, отрываясь от земли, и тёмные травы волнами расходились до горизонта.

Прошлое больше не тянуло колючими верёвками. Белянка помнила всё, бесстрастно и отчётливо помнила каждый узелок прожитой жизни, помнила, быть может, даже лучше, чем когда-либо. Она помнила лица, взгляды, улыбки, морщинки, родинки, слова, движения, слёзы — всё, что случилось и всё, что не сбылось. Но она больше не принадлежала собственному прошлому: оно отпускало её, прогоняло, торопилось избавиться. Она была не нужна даже собственному прошлому!

Она была не нужна целому миру.

Что принесла её жизнь? Огонь, разрушения, смерть.

Она не нужна! Она лишняя. Лишняя! Бессмысленная и бесцельная.

Почему она очнулась? Зачем? Зачем вернулась в тело, у которого ничего не осталось?

В сердце больше не билось пушистое солнце. Ушёл последний родной запах, и только безликая свежесть звенела на все лады. Пустота раскрывалась воронкой, тянулась к горлу, к глазницам, опускалась в живот, надувалась пузырём, через уши вытекала наружу. Пустота пожирала всё, даже перегорелый пепел — не оставалось ничего.

Белянка судорожно, глубоко вдохнула, чтобы хоть чем-то заполниться. Пахло землёй. До слёз пахло сырой землёй, сладким перегноем, речной тиной и горькими травами: будто кто-то голыми руками до порезов рвал острые травы и растирал между пальцами.

Медленно Белянка повернула голову, чтобы увидеть сгорбленного рядом Стела. Он сидел, поджав ноги, опустив поросшее щетиной лицо. Локти упирались в колени, а кисти почти касались травы. Его легко можно было бы принять за мёртвый древесный корень. Белянка осторожно отвела руку и коснулась его указательного пальца.

Стел вздрогнул и вскинул голову. С постаревшего от бессонных ночей лица, исчерченного морщинами, смотрели осоловелые глаза. И вдруг в черноте зрачков будто пролетела звезда: распахнулись ресницы, расправились складки вокруг губ. Стел с силой сжал руку Белянки и ошалело улыбнулся. В ответ она изо всех сил стиснула пальцы. Он зажмурился и прижал к шершавой щеке её ладонь.