Комната Джованни - Болдуин Джеймс. Страница 36

– Он был очень красивый, – сказал я.

Слова вырвались сами собой, и я почувствовал, что дрожу. Я подошел к столу, на котором стояла бутылка, и налил виски в стакан. Хелла не спускала с меня глаз. И хотя я больше всего боялся проговориться, молчать тоже было невмоготу. А, может, мне даже хотелось проговориться.

– Я не могу избавиться от мысли, что сам толкнул его под нож. Он так хотел, чтобы я остался с ним в его комнате, он умолял меня. Я тебе не говорил, но в ту ночь, когда я ходил к нему за вещами, у нас дело дошло до драки. Я осекся, прихлебнул виски и добавил:

– Джованни плакал.

– Он тебя любил, – сказала Хелла. – Почему ты мне об этом не говорил? Или сам не знал?

Я отвернулся, чувствуя, что краснею.

– Но ты-то в этом не виноват, – продолжала она, – как ты не можешь понять? Ты же не мог запретить ему в тебя влюбиться! И ты не мог помешать ему… убить этого ужасного человека!

– Ты же ничего об этом не знаешь, – пробормотал я, – ничего не знаешь.

– Я вижу, как ты мучаешься.

– Нет, только я один знаю, как я мучаюсь.

– Дэвид, не уходи в себя, пожалуйста, не уходи. Я помогу тебе.

– Хелла, девочка моя, я знаю, что ты хочешь помочь. Но дай мне прийти в себя. Это все скоро пройдет.

– Я уже не раз это слышала, – сказала она устало, потом спокойно посмотрела на меня долгим взглядом и спросила:

– Дэвид, а тебе не кажется, что пора ехать домой?

– Домой? Зачем?

– А зачем мы торчим в этом доме? И сколько еще ты собираешься сидеть здесь и есть себя поедом? И подумай, наконец, обо мне. Она поднялась и подошла ко мне.

– Поедем домой, прошу тебя, Дэвид. Я хочу выйти замуж, хочу иметь детей, хочу жить в своем доме, хочу тебя. Прошу тебя, Дэвид, зачем нам тратить здесь попусту время?

Я быстро отпрянул от Хеллы. Она застыла у меня за спиной.

– В чем дело, Дэвид? Чего ты хочешь?

– Не знаю, сам не знаю.

– Что ты скрываешь от меня? Почему не скажешь мне всю правду? Скажи мне правду, Дэвид.

Я повернулся и посмотрел ей в глаза.

– Хелла, потерпи немножко, еще немножко потерпи…

– Да я согласна, – закричала она, – но ты-то где? Ты все время где-то витаешь, и я не могу тебя найти. Господи, если б ты только позволил мне быть рядом…

Она заплакала. Я обнял ее. Обнимал ее и ничего не чувствовал. Я целовал ее соленые от слез глаза и шептал, шептал ей какой-то вздор. Я чувствовал, что ее тело напряглось от желания встречи с моим телом, а сам я противился и уклонился от этой встречи. И тогда я опять понял, что падаю в пропасть. Я отодвинулся от нее, и она вдруг задергалась, как кукла на веревочке.

– Дэвид, позволь мне быть женщиной. Делай со мной, что хочешь, мне все равно. Я отпущу длинные волосы, я брошу курить, я выкину книги.

Хелла попыталась улыбнуться, и от этой улыбки у меня защемило сердце.

– Дэвид, позволь мне быть женщиной, возьми меня. Больше мне ничего не надо, ничего, все остальное безразлично.

Она опять прильнула ко мне, а я стоял, как истукан. Она тормошила меня, с отчаяньем и трогательной доверчивостью заглядывая в глаза.

– Не бросай меня опять в этот хаос, Дэвид. Позволь мне быть рядом с тобой.

Она целовала меня. Но мои губы оставались холодными. Они будто ничего не чувствовали. Она снова целовала меня, я закрыл глаза, чувствуя неимоверную тяжесть во всем теле. Казалось, мое тело никогда больше не откликнется на ее желание, никогда не отзовется на мольбу ее чувственных рук. Но когда оно все же проснулось, я как бы отделился от него и откуда-то с высоты, где воздух морозный и жесткий, наблюдал за тем, как мое безучастное тело бьется в объятиях чужого человека.

В тот вечер, а, может, на другой день, не помню, я дождался, пока Хелла уснет, и один уехал в Ниццу.

За ночь я исходил все бары этого сверкающего огнями города, а под утро, одуревший от спиртного и похоти, уже поднимался по лестнице какой-то подозрительной гостиницы. Со мной по лестнице поднимался матрос. А назавтра к вечеру вдруг выяснилось, что отпуск у матроса не кончился и что у него есть приятели. К ним мы и отправились. Провели там ночь и два дня подряд с ними не расставались. Последнюю ночь мы пили в каком-то переполненном баре. Я стоял у стойки, еле держась на ногах. В кармане – ни гроша. И вдруг в зеркале я увидел лицо Хеллы. Сначала я решил, что сошел с ума, потом обернулся. Выглядела она измученной и жалкой.

Довольно долго мы молчали. Я чувствовал, что матрос с любопытством наблюдает за нами.

– Она, видно, ошиблась и не туда забрела? – спросил он меня наконец.

Хелла посмотрела на него и улыбнулась.

– Если бы я ошиблась только в этом! – сказала она.

Тогда матрос уставился на меня.

– Вот, – сказал я, – теперь ты знаешь все.

– По-моему, я это давно знаю, – ответила она и, повернувшись, зашагала к выходу.

Я бросился за ней. Матрос схватил меня за рукав.

– Кто это? Твоя…

Я кивнул. Он так и застыл с разинутым от удивления ртом. Потом пропустил меня, поспешно проскользнул мимо и, уже стоя на пороге, услышал его смех.

Мы с Хеллой молча шли по холодным незнакомым улицам. Казалось, город вымер и этой ночи не будет конца.

– Ладно, – сказала Хелла, – я еду домой. Господи, и зачем я только оттуда уехала!

В то утро, укладывая вещи, Хелла сказала мне:

– Больше ни минуты здесь не останусь, а то забуду, что значит быть женщиной.

Она была совершенно спокойна и очень красива.

– Вряд ли женщина может об этом забыть, – заметил я.

– Нет, есть такие женщины, которые забыли, что быть женщиной и терпеть унижения и обиды – не одно и то же. Только я этого не забыла, – продолжала она, – хотя и жила с тобой. Поэтому я и уезжаю из этого дома, скорей бы сесть в такси, на поезд, на пароход – только подальше от тебя.

Я стоял на пороге нашей бывшей спальни и смотрел, как она мечется по комнате с лихорадочной поспешностью, точно человек, который собрался бежать – она бросалась то к открытому чемодану, то к ящику комода, то к шкафу, а я молча стоял на пороге и наблюдал за ней. Слова, будто хлебный мякиш, залепили мне глотку, и я не мог произнести ни звука.

– Хелла, пойми хотя бы, – с трудом выдавил я, – что если я кого и обманывал, так не тебя.

Она резко повернулась, лицо у нее было страшное.

– Разве ты не со мной спал, не меня привез в этот страшный дом, в это никуда, не на мне хотел жениться?

– Просто я хочу сказать, – попытался объяснить я, – что я прежде всего обманывал самого себя.

– Это, разумеется, меняет дело, – сказала Хелла насмешливо.

– Как ты не понимаешь, – закричал я, – ведь я не хотел, чтоб ты страдала из-за меня, это вышло против моей воли.

– Не кричи, – сказала Хелла, – вот уеду, можешь кричать, сколько угодно. Пусть услышат эти холмы и крестьяне, как ты виноват и как тебе нравится чувствовать свою вину.

Она опять заметалась по комнате, но не так лихорадочно, как прежде. Мокрые волосы падали на лоб, лицо было влажным. Мне хотелось протянуть руки, обнять ее и утешить. Но какое тут могло быть утешение? Одна мука для обоих.

Она укладывала вещи, не глядя на меня, внимательно рассматривала каждую тряпку, точно сомневалась, не чужая ли она.

– Но я знала об этом, знала, – продолжала она, – поэтому мне так стыдно. Я видела это каждый раз, когда ты смотрел на меня, постоянно чувствовала, когда мы ложились в постель. Почему ты тогда не сказал мне правду? Выжидал, пока я сама об этом заговорю? Какой ты жестокий! Все взвалить на мои плечи! Я надеялась, что ты первым начнешь разговор и была права – женщины всегда ждут объяснений от мужчин. Или ты этого не знаешь?

Я молчал.

– Мне не пришлось бы торчать в этом доме, не пришлось бы ломать себе голову, как пережить это долгое возвращение назад. Давно бы я сидела в своем родном доме, ходила бы на танцы, и какой-нибудь парень был бы не прочь переспать со мной, и я не ломалась бы – почему нет?

Хелла нервно улыбнулась, зажав в руке кучу нейлоновых чулок, потом осторожно принялась запихивать их в чемодан.