Путь истинной любви (ЛП) - Элизабет Мэри. Страница 17

с конфеты.

– Можно мне попробовать? – спрашивает она. Пенелопа сидит прямо, немного

повернувшись к Рисе.

Ее длинные каштановые волосы выросли еще больше за летний период, который Пен в

основном провела в постели. Концы волос не ровные и окрашены в другой цвет, а

кудряшки, которые всегда подпрыгивали, когда мы мчались между деревьев или прыгали

по песку на пляже, теперь висят плашмя и спутаны. Ее руки намного худее, чем они были

на Четвертое Июля и когда снимает свои очки, под ее глазами я различаю фиолетовые

синяки, от недосыпания.

Когда она тянется за пагубной привычкой моей сестры, от худобы видно как выпирают

кости на ее локте. Тонкие пальцы делают такой жест, как будто она знает, зачем тянется,

как будто даже знает, как это держать.

– Я не знаю, Пен. Твой папа меня убьет, – говорит Риса, отодвигаясь от Кайла, чтобы

сесть прямо. Она прогибает спину и прячет то, что осталось от косяка в своей руке.

– Да он не узнает, – настаивает мисс любопытство. Подползая на тощих коленях,

Пенелопа усаживается перед нашим наблюдателем. – Я просто хочу понять как это... один

разочек.

Появляясь над моей правой бровью, капельки холодного пота, падают на заднюю часть

моей горячей шеи, и потолок в этой прокуренной комнате вдруг рушится на меня. Я

убираю свои грязные волосы с лица и проклинаю воздух, который не должен был

вдыхать, переживая по поводу ее легких.

– Все это должно остаться между нами, – говорит моя сестра, когда передает свою

зависимость девочке, которую я еле уговорил подняться с утра.

Мы с Кайлом обмениваемся быстрыми взглядами; его глаза красные, круглые и такие же

любопытные, как и у Пенелопы.

Однажды в прошлом учебном году, к нам в класс заходил полицейский с огромными

накачанными руками и очками, в которых все отражалось как в зеркале, и наставлял об

опасности курения марихуаны.

– Это так называемые наркотики-ворота, – говорил он, раздавая всем наклейки на бампер

с надписью D.A.R.E (образовательная программа по сопротивлению к употреблению

наркотиков), которые мы потом наклеивали в туалетах школы. – Травка это самый первый

путь к разрушенным мечтам и к жизни на мостовых.

Жизнь бездомного, это последнее что приходит мне в голову, когда Пен во все глаза

смотрит на то, что только что приняла в себя. Завороженная дымкой, которая напоминает

ленты, она отодвигает косячок и увлеченно смотрит на дымящийся кончик, прежде чем

уголок ее рта приподнимается в улыбке.

Она прикасается губами к дрожащему кончику и вдыхает, закрывая глаза, как она всегда

делает.

Плотно гранича с безумием, я наблюдаю, как ее розовые губы плотно окружили те самые

ворота к несбывшимся желаниям и мечтаю, чтобы это были мои губы, которые она

целует. Пенелопа выдыхает, ни разу не кашлянув, и я быстро вдыхаю то, что она

выпустила, медленно пропихиваясь поближе, чтобы собрать все.

– Хочешь попробовать? – она снова облизывает свои губы.

Мое сердце глухо стучит, отдаваясь практически в каждом месте пульса на теле. Воздух

вибрирует, и потолок снова возвращается на то месте, где он был прежде.

– Давай со мной вместе, – предлагает Пен, держа «жизнь на мостовой» передо мной.

Она глупо улыбается и «давай, давай».

Эх, никчемные уроки, нам преподали копы в один из школьных дней. Я курю то, что мне

дала Пен, чтобы почувствовать то же, что почувствовала она; но закашливаюсь, потому

что мне далеко до естественного мастерства Пен. Кайл берет то, что осталось из моих

пальцев и стряхивает остатки в косяк, который Риса снова скручивает. И мы снова

передаем его по кругу, пока он не догорает. А потом мы без устали смеемся.

Мы с Пенелопой держимся за руки и сдуваем волосы с лица друг друга. Я поднимаю ее

солнцезащитные очки на голову, отказываясь смотреть на нее через розовые стекла.

– У меня лицо онемело, – говорит она.

– А я чувствую стук сердца в мозгах, – говорю я.

– А у тебя есть мозги? – говорит мой комик.

Дым уходит из комнаты через зазор в окне, и последний день лета перерастает в

последнюю ночь. Лежа плечо-к-плечу на полу в ванной, Пенелопа и я рассматриваем

коллекцию постеров местных банд, подписанные долларовые банкноты и порванные

этикетки от ликера, прикрепленные к потолку, пока Риса и Кайл разговаривают шепотом.

Когда наступает тишина, мы решаем посмотреть, чем они заняты.

Моя сестра целует моего лучшего друга.

– Что за...

Губы Пен прижимаются к моим.

Слегка облокотившись на меня, Пенелопа держит мое лицо в своих дрожащих руках и

дотрагивается своим плотно сжатым ртом моего расслабленного. Наши носы слегка

ударяются и я почти уверен, что поранил зубами кожу, так как ощущаю вкус крови, но

она дарит мне поцелуй.

Она медленно дышит... и намного отважнее меня.

Смелый язычок проникает в рот, и я пытаюсь приподняться, но Пенелопа толкает меня

обратно на пол. Моя голова ударяется о ковер, но мы не отрываем губ друг от друга. Мы

раскрыли губы еще шире, водя языками по небольшому кругу внутри, и первый раз

целуемся, смотря друг на друга и держась за руки.

***

– А она похорошела за лето, – говорит Роджер Моррис, кивая на девушку, которая

целовала меня прошлой ночью в ванной комнате моей сестры.

Единственный курс, на который мы ходим вместе, это биология первого периода, и

потому что Пен опять еле встала этим утром, мы мчались в школу как угорелые. Мы не

можем сесть рядом, потому что прилежные ученики, которые пришли в класс вовремя,

уже заняли места. Мы же сели туда, где было свободно.

Я поглядываю сквозь лабораторию, где Пен сидит рядом с Матильдой Типп. Прячась за

парой очков в красной оправе, она и подружка Герберта сравнивают расписания.

– Это ты о чем? – спрашиваю я, прикидывая, сколько придется заплатить Матильде за

обмен местом, надеясь, что потяну эту сумму.

– Ее сиськи, друг. Странная девчонка отрастила сиськи, и они достаточно большие.

Голова затуманивается, и я уже не думаю. Я действую.

Бью локтем Роджера Морриса по лицу. Его нос хрустит от удара, и он падает на пол,

выбивая из-под себя стул, и толкая стол на ребят, которые сидят впереди нас. Весь класс

смотрит, пытаясь понять что произошло. Пенелопа встает со стула, прижимая руки ко рту

в состоянии шока.

Теперь я их вижу.

Сиськи.

Преподаватель, чье имя я пока что не знаю, тащит меня вон из лаборатории за воротник и

сам лично провожает до кабинета.

– Всегда найдется кто-то, который обязательно устроит это в первый день школы, –

говорит он, толкая меня на деревянный стул перед дверью с табличкой «Директор».

Кабинет администрации высшей школы небольшой, полностью загруженный снующими

туда-сюда школьниками, желающими изменить свое расписание и учителями, с

бумажными стаканчиками из которых пахнет несвежим кофе и зажатыми папками под

мышкой, жалующимися на новый учебный год.

Я наблюдаю за входом как ястреб, ожидая, что сейчас с большей вероятностью ворвется

тот самый преподаватель, о груди, чьей дочери, я не могу перестать думать. Не теперь,

когда я ее заметил.

– Парень! – кричит Уэйн, шагая, как я и предполагал, позади своей дочери и ее нового

поклонника.

Смотря в пол, мне слишком стыдно, что бы смотреть в лицо Пенелопе или ее отцу,

особенно когда Пен начинает смеяться.

– Ничего нет ненормального в том, что бы защитить честь девушки, – вещает Тренер

Файнел. Его спортивные ботинки появляются в поле моего зрения. – Расскажи, что

произошло.

Я трясу головой, но все же поднимаю на него глаза. Он держит пакет М&М′s и все, что я