Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 57

Число рабочих по отношению к крестьянству — ничтожно [205], но они скоплены в центрах. Общество обещает дать рабочим «свое» гуманное правительство и сулит им рай. Слушая общество, рабочие идут на баррикады, идеально бастуют, поучая своих западных товарищей приемам революции.

Имея всю власть и силу беспощадно карать бунтовщиков, Государь самым решительным образом противился массовому террору. Число наказаний, даже полевых судов при Столыпине — ничтожно. Число политических ссыльных, по статистике, падает сравнительно с девяностыми годами на 37 %.

Государь противится укрощению массовой силой, ограничиваясь даже в 1905 году карательными отрядами в Москву и в Ригу, посылая в провинцию «уговаривающих» генералов без войска.

Государь озабочен бытом ссыльных и добивается его смягчения. Никакого иного шага, кроме терпения и милости к расплывчатому классу интеллигенции, Государь сделать не может, предоставляя правительству найти способ законной защиты государственного строя.

Бюрократия не имеет плана борьбы и защищает строй, злоупотребляя правом чрезвычайных и усиленных охран, предпочитая их законному коронному и военному суду. Интеллигенция осуждена гением русской мысли Ф.М. Достоевским. Для него либерал, западник и интеллигент — «нарост на русской нации». Достоевский угрожал, предостерегал, и его не послушал никто. Бюрократия и общество не сумели спасти народ от пропаганды интеллигенции, и бюрократия превратилась в нее.

В 1917 году, видя на своей стороне штык, рабочие откажутся от опеки интеллигенции и, взяв власть в свои руки, благодарно передадут ее — космополитическому интернационалу.

На терпение и милость Государя рабочие и интеллигенция ответили ему ненавистью.

Отношение Государя к крестьянскому сословию совершенно ясно. Он глубоко, реально его любит, и в нем любит Россию; любит народ в деревне, в армии, всюду, где бы ни проявлялась его сила.

Неведомы останутся отношения народа к Государю. Народ таинственный, мистический? Полагаю, — ни то, ни другое. Простой и земляческий, скажу я, — домашний. Умный, — но домашний, оттого дальше своего носа не видит и сдвинуться никуда не может. Встать — не встанет. Сидит сиднем и копошится в земле. И много их… Мужики, показывая, что сзади много народу, говорят: «Там несколько народу»… то есть сто миллионов…

«Показать» эти деревенские ничего не могли. Солдаты — дети — показывали. А отцы сидели дома. Богу и Царю крепко верили. Законы соблюдали и подати платили.

Свободнейший из народов, русский, свободный во всем, был ограничен только общиной. Поздно, но никто иной, как Государь Николай II, дал народу и эту свободу. Поистине трагична в этом вопросе внутренняя борьба в самом Государе и те, кто удостоились его слышать и убедиться, как он великолепно знал крестьянский вопрос, знали, как тяжело ему давалась эта борьба. Государь боялся обезземеления крестьян и лишь поэтому колебался.

Любовь Государя к крестьянам — продолжение любви всех его предков XIX столетия. Любовь эта верная и ни разу не ослабевшая. Но Государь не ищет у народа популярности, как это делали и делают современные демократические монархи, не говоря уже о демократии. Однако ни лукавые намеки Витте, ни угрозы Кутлера и целого ряда лиц не сломают его решения, и даже в революцию 1905 года он не отдаст принудительно во имя спасения Короны 36 миллионов десятин частновладельческой земли [206]. Этот акт бессмыслен, незаконен и ничего не разрешит. Государь на черный передел не пойдет. При наличии до миллиарда десятин свободной земли по всей России вопроса о малоземелье быть не может.

И разум народа это понял: крестьяне в 1905 году после вспышки аграрных беспорядков в Поволжье сами прекратили бунты.

И несмотря на все препятствия, чинимые земским отделом МВД, крестьяне, бросив бунтовать, переселяются с 1906 года в Сибирь и степи в числе более полумиллиона людей в год.

То же и в 1914 году: ни в одной местности во время войны нет и следов беспорядков. И в 1917 году, несмотря на обещание нового правительства отдать земли дворян, крестьяне лишь в редких случаях захватили земли, и только с октября, с появлением солдатчины и декретов брать землю, начался дележ, погромы и убийства.

Я утверждаю, что как в 1905 году, так и в 1917 захваты, погромы и убийства совершались там, где толпу вели интеллигенты, рабочие или солдаты. И обратное — не будь влияния интеллигенции в России, не было бы ни захватов, ни насилий.

Как ни распущено было население слабой властью, как ни ослаблено общиной и забвением его нужд, оно до последней минуты выказывает здравый смысл и совесть… теряя ее, когда повальным окриком и гиканьем — «бери и грабь» — все кинулось на грабеж и дележ.

То же и с армией: никогда ее крестьянский состав при Царе не тронулся бы с фронта, не будь интеллигенции, и надо было быть теми людьми глупости и бесчестия, какими были первые правители в 1917 году, чтобы заставить армию так развалиться.

Веря крестьянству, Государь был прав; в нем одном, благодаря природе, быту, истории и вере, жила еще совесть, и будь другое общество и сумей бюрократия вовремя начать осуществлять скромные сельские пожелания и сделать народ собственником, — история России была бы иная и Россия не была бы сегодня погублена.

Вопрос народный — вопрос страшный. Я попытаюсь о жизни народа сказать в ином месте. Прожив всю жизнь в деревне, я утверждаю наличие совести и былую народную веру, высокий дух, сельскую честь и верность крестьян Государям. Не было случая неверности Царю. Пугачев — и тот ведет толпы именем Царя. Ни одна война, ни одно бедствие не вызывает в деревне ропота против Государя.

Отсюда и глубокая вера и верность государей к народу.

И сегодня, вникая в смысл событий, явствует, что символ «Царь и народ» в России — не пустой звук, а сила. Сломал эту силу, сверг Царя не народ, а продало и свергло его общество, и в очерке жизни Государя ему — носителю русской славы и бытия страны, — противопоставлено было только общество.

Интеллигентско-рабочее злобно. Все крестьянское добродушно, просто и сильно духом, и, если бы этим великим свойствам была дана поддержка, — охраняющая Россию сила была бы непобедима.

Злая мгла и роса цивилизации еще не осела в народ. Пропаганда на протяжении полувека оказалась бессильна. Начавшееся с 900-х годов так называемое «хулиганство» — зараза города — результат пропаганды, безвластия, слабости суда и влияния печати.

Надо было создать что-нибудь огромное, чтобы сломать дух, а с ним повалить в бучу интернациональной мерзости народ. План заговора был верен: зажечь сомнение в Царе — Думой. Через нее хлынуть в народ молвой, клеветой, и вовлечь страну в войну. Вооружив народ, бросить в него идею бунта, мира и земли. Программа-«максимум» Интернационала, подкупавшего всячески наше общество, оказалась верной. Надо было сбить народ с пути стихийно, и с падением Царя у народа вырвана из рук Россия, которой воспользуются все свои и международные воры.

Октябрь 1905 года откликнется октябрем 1917 года.

Народ заслоняется от Государя сначала бюрократией, захватывающей его права, и, наконец, парламентом, ничем не выражающим ни сельского народа, ни интересов страны. Парламент представляет лишь убеждения партий.

А когда общество — блоки и Дума — будут насиловать волю Государя, он на так называемую английскую форму конституции не пойдет. Государь знает, как важно сохранить народу самодержавие, который признает лишь полноправную власть.

Видя такое «неслыханное упрямство», общество решает «взять» Монарха «живым», чтобы заставить его отречься в пользу другого, которого заставят отречься от самодержавия.

Падение России вслед за падением Царя показывает ту глубочайшую живую связь Царя с народом, которой существовала и строилась наша страна.