Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 58
На сцене истории: Царь, общество и народ. Общество вышло сознательно из этой цепи. Оставшиеся две силы: Царь и народ — потеряли друг друга.
Оправдался принцип самодержавия. Без него кто угодно потянется на голову народа, но корней в народе не найдет. Корень подлинной власти — от глубин веков. Без Царя земля осталась одинокая. Началось возглавление народа с тряпьем вместо знамен и хоругвей. Началась война города с деревней [207],и она не прекратится, пока деревня не возьмет верха и не создаст правящего класса.
Государь полагался на народ, но не отдавал себе отчета, что народ ему помочь в час нужды не сможет. Он не мог ни позвать, ни спросить народа. Не было вечевого колокола, не было ни верных гонцов к народу, ни посредников. Зато набатом для созыва революции будет Дума: ее назначение — призыв к крови.
Императорская система обезличила и слила все области, и они были безгласны и недейственны.
Опорой своей Государь считал армию. После своего прадеда Государь Николай II более всех к ней близок. Он живет ее интересами и влагает душу в военное дело.
Но век распущенности, брожений, новых идеологий и классовых перестроений кладет отпечаток на дисциплину, на дух войск и на традиции.
В 1904 году оказался возможным самовольный отъезд с фронта генерала Гриппенберга [208]. Возможен был генерал Стессель [209], бунт преображенцев [210], бунты в Сибири и другие случаи. В Японскую войну не оказалось талантливого командования. Дисциплина падала, завелась военная бюрократия, не придававшая дисциплине решающего значения.
Суворовых, Кутузовых, Радецких и Скобелевых не появилось.
В рядах армии были образованные, храбрые генералы, но никого, кто бы обладал даром народного вождя. В армии не появилось военного «Столыпина» с его героической напряженностью и смертью — «за Царя и великую Россию».
Строгое равенство, порядок производства, большая официальность — качества, но они составили однородность командующей массы.
Однако, несмотря на ослабление дисциплины, организация армии в 1914 году оказалась на высоте. Мобилизация прошла бесподобно, и готовая немецкая армия натыкается на сильное сопротивление.
Командный состав был хорош. Кадровое офицерство и войска отличны. Неудачи 1915–1916 года не мешают в 1917 году восстановить фронт, и десятимиллионная армия была готова к последнему наступлению в апреле.
Глубоко взвесив все условия войны, не теряясь ни минуты при тяжелых неудачах, Государь берет на себя командование. Окружает себя людьми выдающихся способностей, не считаясь с их убеждениями и своими симпатиями. Возглавляя армию в такую войну, Государь проявляет громадную волю и решимость.
Государь верит генералитету. Выказывает огромную выдержку и устойчивость своих отношений и твердо идет к победному концу.
Ненавидя врага, он вверяет Россию и себя в руки страстно любимого им войска.
В армии он не видит «общества» и не боится интриг и разложения. Он знает слабость и бессовестность тыла, но слышит, что армия презирает этот тыл, и за порядок в войсках Государь совершенно покоен.
Церковь — устой и надежная опора трона. Монархи искренно, просто и усердно берегли Церковь. Оттого и течение церковной жизни протекало смиренно и по старине. При Государе бюрократический Синод не дерзал затрагивать глубин религии. Не дерзал потому, что защитой ее устоев и живыми вдохновителями, хотя и не вмешивающимися в церковную жизнь, — были государи.
Соборное начало было желанно, и при Государе Николае 11 мы были накануне его осуществления.
Никакие попытки пропаганды — ни реформационные, ни католические, при царях были невозможны и Православие светилось утверждением истины, не вмешиваясь в политику.
Здесь не место разбирать возводимых на духовенство и Православие обвинений в слабом влиянии на дух народный. Вопрос этот слишком сложен. Озабочивал он и Государя, соболезновавшего, между прочим, бедности части сельского духовенства. Государь относился с особой осторожностью к затрагиванию основ здания нашей Церкви, — так прекрасна она была в своей истовой простоте и независимости от мира.
В кратком перечне отношений слоев населения к Государю не исчерпывается вся картина эпохи, но она достаточна, чтобы видеть, что силы опоры Государя были значительны.
Нерусские племена государства, — кроме латышей и евреев — лояльны. «Великий Белый Царь» авторитетен для Востока. Даже поляки и финляндцы несравненно сдержаннее общества и улицы русских столиц, и в 1905 и 1917 годах, во время бунтов городов и армии, иноверцы и областники наиболее сдержаны. Кавказ до 1917 года мирен, за исключением нескольких политических партийных выступлений. Народы юго-востока и магометане — вернейшие племена.
Государь высоко ценит верность народностей. Он сдерживает усердие бюрократии в стремлении выявить власть в Польше и Финляндии и не сочувствует той части печати, которая требует репрессий и русификации.
К евреям Государь относится сдержанно, не увеличивая репрессий за агрессивные действия в печати и за границей. Он неустанно повелевает не допускать погромных движений народа, и те, кто осмеливается говорить о каком-то его сочувствии к погромам — презренные клеветники.
С конца 1890-х годов, в связи с эрой стремительного развития промышленности, государство нуждается в займах, и правительство поставило себя в зависимость от бирж и евреев — Ротшильдов, Шиффов и прочих. Витте и его последователи связывают вопрос займов с еврейским равноправием. Поучительны истории соглашений Шиффа-Витте в Портсмуте и обещания Витте; телеграммы Государю и прочее. На двукратную миссию действительного статского советника Виленкина в Париже и Нью-Йорке евреи отвечают, что получат равноправие от народа. Связь всей нашей политики с еврейским вопросом — очевидна. Политика займов привела к зависимости от Израиля.
Государь знает об этой зависимости, но как все власти всего мира, ослабить и избавиться от нее не в силах.
В обзоре отношений к России и монархии иностранных держав всегда явствовало, а теперь очевидно — глубокое недоброжелательство большинства стран. Явно было пренебрежение, нежелание знать ни истории, ни строя, ни жизни народа. Не скрыто было и другое: зависть, страх перед нашей физической силой; презрение к нашему варварству и якобы деспотизму царизма и рабству народа.
Все сведения как самих иностранцев, так и передаваемые нашим обществом — были лживы, клеветнически подтасованы и невежественны. До сего дня ни нашей истории, ни сущности Верховной власти никто не знает. Никто не знает, что русский народ жил свободной и независимой жизнью, о которой и не снится на Западе. Неизвестны высота наших судебных учреждений земства, легкость нашей податной системы и многое другое. А это «многое другое» составлялось из удобств жизни, приволья и легкости добыть все необходимое, от отлично устроенного жилья, тепла и многих приспособлений, до свободы жизни и простора, которые делали жизнь сытой, широкой, легкой, оттого и ленивой. В целом ряде устройств жизни мы ушли вперед от Запада. Никто не знал, какими благами вольной жизни пользовались все классы, до крестьян включительно. Ценить мы ничего не умели.
Мы гордо считали себя частью Европы, а Европа нас никогда своей частью не признавала, возлагая на нас при случае тяжелые обязанности и не предоставляя никаких прав. Видя наши успехи, руководящие круги некоторых стран задались планом свести Россию на положение второстепенной державы.
Пророческих предупреждений Гоголя, Достоевского, Данилевского, Хомякова, Военского никто не слушал, и бюрократия и общество страстно тянулись к полной европеизации и — во многом чуждой нам — западной культуре.