Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 64

В суждениях за и против самодержавия и имперства лежит противное русское свойство вечного бездонного спора. Спор был и есть — разлагающий, особенно во время летаргического сна России. Вместо двух крайностей давно после Петра I должна была вырабатываться форма своей, всероссийской Царской власти, принимаемой из всего лучшего — самодержавного, а также и императорского права. Государь — Царь всея России, равный и желанный всем народностям. Все признаки граненой твердости императорства — неотъемлемы; вся структура могла быть сохранена — при условии воспринятая из самодержавного начала целого ряда основ, в противовес абсолютизму, бюрократии и парламентаризму, и признаний широкого областного и уездного самоуправления и собственности.

Это, и ничто иное, сто лет просилось в жизнь, и при освобождении крестьянства от рабства и от общины, при нашем богатстве и просторе, хозяйство страны было бы великим и строй был бы народу желанным. Этого-то и не дано было совершить государям XIX века; не дано средой их окружения, обществом, чиновниками и интеллигенцией, сливающихся к 1916 году в одно целое против самой России.

В своих беспрерывных трудах по изучению состояния страны, управления, финансового, военного и иных дел Государь редко успевал посещать театры и полковые собрания. Его отдых был в семье; дети его воспитаны безукоризненно, и любовь семьи — его поддержка. Его речь проста, продумана и никто не упрекнет его за неумную речь, за неверное суждение. Государь знает многое, но, далекий от местной жизни, он не мог всего знать. Так, не знал он о падении трудовой энергии своего народа, по причинам уже сказанным. Лишь внимательный наблюдатель знал, что работа русских, и интеллигента и рабочего, была несравнима с работой европейцев, у которых усидчивость, стойкость и продолжительность работы доведена до такого напряжения, о котором русские всех профессий не имеют и представления. Менделеев отметил и понижение уровня научных трудов нашей интеллигенции, и уменьшение производства в стране, и показал цифрами огромный процент ничего не делающих групп населения. Но кроме того — свобода выбора труда, свобода географическая, свобода условий промышленного и сельского труда, и превышение спроса были у нас так велики, что развитие лени отражалось не только на производстве страны, но и на моральных свойствах, на воспитании и укладе всей жизни населения. Нужны были и меры побуждения, и они существовали, но и само праздное и веселящееся общество и чиновничество закрывали глаза на такие вопросы; печать их замалчивала, и Государя заверяли, что жизнь идет нормально.

За последние годы было и другое, едва ли известное Государю явление, так называемое «хулиганство», проникающее из города в деревню; в нем открывались опасные признаки этнического общественного недуга или навыка, который и должен был вылиться в революцию. Достоевский и некоторые наблюдатели указывали на нарождение этого свойства, но и по сегодня мы, русские, осуждающие других, боялись и боимся взглянуть и оценить себя.

И оглядываясь назад, рядом с славным видны и мрачные стороны былого, объясняющие некоторые наши недостатки. Если забылось время распрей республиканско-удельного периода, кончившегося спасением в едином Царстве, если далеки воспоминания Смутного времени, то еще свежи картины эпохи Екатерины II, бунты гвардии, убийство Петра III и многое другое. Страшны страницы описания (Саблукова и др.) [231] зверского убийства благородного Павла I. Сколько цинизма и наглости в этом заговоре, сколько тайны в участии Англии и Германии. Как показательны участники светского разгульного заговора [232]!

А спустя 20 лет забродил опять не низ, не чернь, не верное и благодарное Государю крестьянство и поместное дворянство, а опять верх общества. Заговоры против умного и доброго Александра I; бунт семеновцев, масоны, «Арзамас», «Рыцари креста», «Союз спасения» и прочие [233]. Лозунги заговора: конституция, отречение, республика и… цареубийство (Каховский, Бибиков).

Безнаказанное за сто лет озорство и преступление верха общества столиц временно приостановится — и вновь начнется с зверским убийством Александра II, и после перерыва продолжится так называемым общественным заговором ста шести 6 ноября 1904 года [234], возгласившим все свободы и четырехчленную формулу, то есть большевизм. Заговоры 1904–1917 годов крепнут и, наконец, покончат с монархией и Россией.

Где же и когда зародился приводящий нас в ужас большевизм — в народе или в столицах и среде, близкой к Государям? Найдется опять честный Саблуков, который поименует весь состав заговора, Думы, блока. И тогда определится, кто непростительно виновен в гибели страны — этнические ли свойства народа или образованнейшее общество, дошедшие до апогея нераскаянной наглости.

Вывод может быть тяжелый; не для расплаты он будет нужен, расплата бесцельна, и Государь завещал к ней не прибегать. Вывод нужен для тех, кто думает вернуть Родину; чтобы знать, как и кем управлять ею.

Вывод необходим и для тех благонамеренных и верных строю среди всех сословий, которые были далеки от заговоров и политики. Неучаствующие по малодушию молчали, когда за общество и его именем говорили кому было не лень, — и в печати, и в партиях, и в Думе. Целые группы русских сторонились партий, делая свое дело, и было бы недобросовестно, несмотря на трудность разграничения не оговорить этого и огульно обвинять всех. С уточнением составов заговоров для истории выяснятся и те группы, которые стояли вне всякого обвинения: их надо знать.

Если — разумея общество, мы говорим о влиятельных и массовых группах, которые его вели, то и в обвинении соучастников заговоров надо оговориться: мы виним всех. Мы забываем историю и не сознаем, что события, как брошенный бумеранг, возвращаются назад, и ищем причин в событиях ближайшего дня.

Мы заслоняем ужасами и нелепостью большевизма подлость наших революций. Мы ищем виновников на Западе — и они были. Мы проклинаем подполье — и есть за что проклинать. Мы обвиняем евреев, масонов — и мы правы объявлять, что до революции они держали на откупу тысячи русских и что они научили нас, как делать революцию (теория: Маркс, Энгельс, Лассаль и др.), и что дав русским совершить ее, они овладели ее завоеваниями (Ленин, Троцкий, Апфельбаум и др.), взяв Россию на откуп.

Но если даже все это так, смеем ли мы, русские, винить в том, что совершилось, и Англию, и Германию, и подполье, и евреев? Важно ли сопоставление, что в 1801 году посол Англии Уитворд руководил заговором против Павла I, а в 1917 году посол Бьюкенен был в заговоре против Государя? Важно ли, что Вильгельм шел об руку с Лениным, Бьюкенен — с Керенским, Ллойд-Джордж — с Апфельбаумом? Все важно, но это частности по сравнению с совершенным нами, русскими, для достижения 2 марта [235].

А мы, были мы или нет? Имели мы все влияние и власть? Имели ли защиту в лице Государя? Имели ли свободу, богатство и славу? Чего же нам не хватало?

Нет, слагать вину на других нечего. Все на нас; мы обязаны были все предвидеть, обязаны были защитить свободу, землю. Не царево дело было нас защищать, а он до последнего часа защищал Россию и нас.

А мы? Одни опрокидывая, другие допустив опрокинуть, сдали все и от страха убежали.

Помочь будущим поколениям мы можем, объединившись на безоговорочном признании своей, русской вины — перед Государем и Россией.

У нас было все; медленно, но с 1907 года хозяйство шло вперед. Какова бы ни была бюрократия, но по инерции управление не останавливалось. Земство работало хорошо. От нас зависело утроить доходы плодороднейшей земли, недр, лесов и прочее.

Государь знал все эти возможности. Надо было видеть его горячность, когда он говорил о красоте Кавказа, о любимом им побережье Черного моря, или когда он вспоминал богатство Байкала, Урала, Малороссии, Севера и шири южных степей, Сибири и Дальнего Востока. Государь преклонялся перед величием природы России, внушал любовь к ней Цесаревичу. Он знал Россию и боялся за нее. А мы — знали, любили ли ее?