Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 71
Кровь в армии, риск бунта за и против себя. Даже при вероятии успеха Государь, каким мы знаем его, на кровь не пойдет. Оставалось решение — отречение.
В ту ночь решения тревожно носились образы России, вся история творений его предков, вся слава, весь незнаемый неоглядный народ и простор владений, и столь вероятное и возможное светлое будущее. Его совесть безупречна. Непрерывно его служение. Блага его цель; и благополучие России устраивалось так легко.
Он, Царь старой могучей России, остановит на минуту ее жизнь и историю. Всё кругом или молчит, или хочет его унижения. Один — против миллионов — он с молитвой совершит таинство отречения. С Государем — пала Царская сила, пала перед неимоверной силой западного Интернационала, с его миллиардами денег и подручными темными силами — русских подданных.
1 и 2 марта 1917 года — важнейшие дни всей истории России, ее «быть или не быть»: самодержавие — или социализм? Единое Царство — или республика? Победа — или поражение? Слава — или позор? Народная свобода при монархии или кабала социальная и экономическая? И, наконец: или тысячелетняя независимость России и самодовлеющий ход вперед, — или полная зависимость и иго — в тысячу крат более тяжкое, чем монгольское, и владычество над страной алчных мировых сил. В те часы христианская Россия дрогнет, отдавая надолго народ во власть дьявола.
Непобежденным остается один Государь.
В час решения Государя совершалось таинство, а не политика, и напрасно летописцы упрощают момент отречения — в эпизод.
Таинственность происходящего подтверждается тысячелетней историей страны, связью царей с Православием и народом и актом помазанничества Богом, в Которого еще по сегодня верит часть человечества.
Перед этим прошлым и будущим Государь стоял один. Ни на одного Монарха еще никогда не ложилось бремя подобного решения, так как нет более великой и важной страны, как Россия.
В сопоставлении трех сил: власти, общества и народа выступает яркая картина: велик, ясен и белоснежно чист облик носителя власти.
Низменно, преступно и мрачно общество.
Недоуменен и поневоле мрачен тоже обманутый народ.
Безошибочно продуманно совершен захват власти. Предусмотрено ее страшное одиночество: лживое утверждение о революции, обвинение в измене, телеграммы командующих, блуждание поездов, быстрота действий, удаление от Петербурга и семьи — все продумано. Космополитический интернационал и германцы довольны исполнением своих русских сообщников. И не было руки, которая взяла бы за горло этих всех и тряхнула бы их силой беспощадной жестокости!
Никаких двух революций не было. Была одна февральская; и Родзянки, Гучковы и иные ее начнут, — а Ленины, Троцкие, Свердловы и Юровские ее продолжат. Одни свергнут, арестуют, осудят; другие — убьют. Палачи — все. Кто агенты Германии и Интернационала — какая часть общественников, — совершенно безразлично. Россия предана — всеми. Партии, салоны, блоки, комитеты, все делали одно дело. И когда общество совершит, неповинный до сего, далекий от всего, ничего не знающий народ, потеряв Царя, ринется по пути того позора и бесчестия, которое ему указано обществом и его желанным «ответственным» правительством.
Система строя, на которую опирался Государь, — императорство, — его не защитит. С поколением изменников и малодушных — она рухнула раньше его решения.
Государь все время спокоен. Одному Богу известно, что стоит ему это спокойствие. Лишь 3 марта, привезенный обратно в Ставку, он проявляет волнение. Сдерживаясь, стараясь быть даже веселым, он вышел из поезда, бодро здороваясь с Великими князьями и генералитетом. Видели, как он вздрогнул, увидав шеренгу штаб-офицеров. Государь всех обходит, подавая руку. Но вот конец этой шеренге. Крупные слезы текли по его лицу, и закрыв лицо рукой, он быстро вошел в вагон.
Прощание со Ставкой и армией. Государь видимо сдерживает волнение. У иных офицеров — на глазах слезы.
Наступила еще и последняя минута. Где-то тут должны нахлынуть тени Сусанина, Бульбы, Минина, Гермогена, Кутузова, Суворова и тысяч былых верных. Здесь и гвардия, военное дворянство, народ.
Слезы офицеров — не сила. Здесь тысячи вооруженных. И ни одна рука не вцепилась в эфес, ни одного крика «не позволим», ни одна шашка не обнажилась, никто не кинулся вперед и в армии не нашлось никого, ни одной части, полка, корпуса, который в этот час ринулся бы, сломя голову, на выручку Царя, России.
Было мертвое молчание…
Все было невероятное, все хмурое, тоскливое, завороженное, безвольное.
Но во всем этом грустном и мрачном, сама собою, для истории начинает ярко светить вырастающая личность Государя Николая II.
Он прощается с офицерами, из которых иные падают в обморок, напряжение минуты достигает апогея.
Владеет собою Государь. О, как он может воспользоваться этой минутой!
Вот солдаты его приветствуют. Их много; люди затаили дыханье; лязгает оружие, армия еще вся цела; все связано традициями, дисциплиной, всей историей. Силища — страшная. Солдаты — народ. Каких тут нет губерний.
К ним, к народу его последние слова.
«Прощайте, братцы», — будят напряженную тишину трагические слова Царя.
«Братцы» — говорят у нас в народе не часто. Слово старинное, любимое, ласковое и призывное: «Помогай Бог, братцы», «здорово, братцы» и «спасите, братцы!» — зовет, просит подмоги у своих человек погибающий, в беде, в обиде, в страхе. Задолго до того Государь ошибся — сказав тверцам вместо «несбыточные» — «бессмысленные мечтания» [255]. Слова были пророческие.
Ошибись Государь теперь и скажи он — не «прощайте», а «спасите, братцы», — и быть может, этого слова было бы достаточно, чтобы повернуть ход истории.
Могла быть бойня, кровь, но всё могло бы кинуться его спасти, и кто знает, не стал ли бы наш Государь — кумиром армии, кумиром народа, став под его защиту, опять, по-старому кровно сроднившись с ним.
Кто знает? — Гадать не нужно.
Государь сказал великие незабвенные слова, сильнее всякого Манифеста. «Прощайте» — чудное слово нашего чудного языка. Он прощал. А «братцы» — прозвучало лаской к народу, который он так братски любил.
В этих словах сказался не пафос императорства, а смиренное народное самодержавие, православное, неизбывное, всепрощающее и свое, земляческое. Эти заветные слова внесутся в историю и когда-нибудь — и стариками, и молодыми поколениями нации — любовно поймутся и заставят дрогнуть сердца.
«Право на бесчестие» 1917 года будет же когда-нибудь со всех нас снято, и новые, подобные былым подвиги обелят и похоронят ненавистные события этих долгих лет и того страшного дня.
Государь остался один перед народом.
Так простился Государь с народом.
Так угодно было Богу.
Государь не изменил ни России, ни воинской чести. Он не призвал к защите себя, ни к бунту. Он не прорвал фронта, как советовал какой- то безумец, а повелел народу и армии продолжать до победы войну. Он остался один. Мы не знаем дум Царя. Знаем лишь его решения. Четки, величественно просты слова и мысли мученика. Не он отрекается, а от него и тысячелетней России отрекся народ. С нее, с России снимается венчавшая главу корона, опустились ее крест и знамя, сменяясь терновым венцом.
Прольется его кровь. Прольется кровь и невинных многих членов его семьи, и миллионов истерзанных, тоже невинных людей.
В актах Государя — глубокий смысл и огромная воля. Он один сознает, и будущее докажет, чем для России была Царская власть. Недаром, неся это бремя, он с 1905 года не отдает ее сущности. Он знает, что завтра без него начнется что-то совсем иное и страшное. Государь боится этого невыносимо страшного для Родины, но, сознав свое одиночество, иначе поступить не может: иначе будет хуже, и он отрекается, но сохраняет всецело не тронутой, ни в чем неизменной носимую его предками и им власть. Он так и не уступил народного самодержавия.