Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 90

25 декабря 1914 года (7 января 1915 года) он заносит в свой дневник:

«Вот уже много раз мне приходится слышать упреки Императрице в том, что она сохранила на троне немецкие симпатии, предпочтение и нежность к Германии. Несчастная женщина никаким образом не заслуживает этого обвинения, которое ей известно и приводит ее в отчаяние. Александра Феодоровна не немка, ни по уму, ни по сердцу, и никогда ею не была. Конечно, она таковая по рождению, во всяком случае, с отцовской стороны, ибо ее отец Людвиг IV — Великий герцог Гессенский, но она англичанка по матери, принцессе Алисе, дочери Королевы Виктории. В 1878 году, шести лет от роду, она потеряла мать и жила обычно при Английском Дворе. Ее воспитание, образование, сформирование сознания и морали стали, таким образом, совершенно английскими. И ныне она еще англичанка по своей внешности, манере себя держать, некоторой натянутости и пуританизму, неуступчивой и воинствующей суровости совести, наконец, по многим своим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается то, что принадлежит ее западному происхождению.

Существо ее натуры сделалось совершенно русским. Ранее всего, и несмотря на творимую о ней легенду, я не сомневаюсь в ее патриотизме. Она любит Россию горячей любовью. И как было не привязаться ей ко второй родине, которая осуществляет и олицетворяет все ее интересы женщины, супруги, Государыни и матери? Когда она взошла на престол в 1894 году, все уже знали, что она не любит Германию и в особенности Пруссию. В течение последних лет она в особенности возненавидела Императора Вильгельма, и она возлагает на него всю ответственность за войну, ту ужасную войну, „которая (по ее словам) ежедневно заставляет обливаться кровью сердце Спасителя!“ Когда она узнала о пожаре Лувена, она воскликнула: „Я краснею при мысли, что была немкой!“

Но ее моральная натурализация еще гораздо глубже. По странному явлению умственного заражения она ассимилировала, мало-помалу, самые древние, самые специфические элементы русской души, эти элементы темные, эмоционные и туманные, которые имеют высшим проявлением религиозный мистицизм» (T. I. С. 249–250) [337].

Хотелось бы, чтобы Палеолог навсегда остановился на этом верном и талантливом портрете Императрицы, написанном под личным впечатлением и бывшим результатом его недюжинной наблюдательности, отбросив все, чем затемняли этот образ недоброжелательство, сплетня и клевета.

Так характеризовали Императрицу те люди, которые были с нею в непосредственном общении, а вот каковое представление создавалось о ней в обществе, типичным выразителем которого является Верстрат:

«Интересы самодержавия и Династии Романовых требуют соглашения и союза с Императором Вильгельмом, — высказывает Протопопов. — Такие речи нравятся Императрице, чьи мысли они верно передают» (С. 122).

«К счастью, даже самодержец в действительности не обладает безграничною властью. Он должен иногда считаться с общественным мнением. Без последнего сепаратный мир между Россиею и Германиею, благодаря Распутину и Императрице, может быть, был бы уже давно заключен… Со своей стороны, Императрица, будучи немецкою принцессою, предпочитает новой родине старую, оплакивая в глубине сердца войну с Германиею, которая сохраняет ее тайные симпатии» (С. 33).

Комментарии, казалось бы, излишни.

Но наиболее типично то, что говорит Шарль Ривэ.

«Русская реакционерка, Царица сверх того была немецкой патриоткой, поддерживая постоянные сношения со своею родиною. Кайзер сумел это использовать. Через Царицу передавал он свои послания, свои мысли и влияния на своего кузена» (С. 36).

«Немка (Царица) маневрировала в пользу своего первоначального отечества» (С. 37).

Однако, думается, что вышеприведенных свидетельств достаточно, чтобы утверждать, что Государыня немкою не была и в качестве таковой на Государя не влияла.

Между тем, и не будучи немкой, просто в силу личных соображений, хотя бы и ошибочных, можно было желать скорейшего прекращения войны и заключения, вследствие этого, сепаратного мира с Германией. Из дальнейшего будет видно, что такими мыслями не только был проникнут граф Витте, но и широко их пропагандировал; значит, могла бы иметь таковые и Государыня.

Была ли она виновна хотя бы в этом?

Далее будет приведено все, что в этом отношении было подмечено иностранцами. Вывод будет ясен.

Быть может, здесь было бы уместным выяснить себе тот конфликт, который возник между обществом и Царственной четой и который создал ту атмосферу, в которой недоброжелательство к Императрице нашло для своего развития столь благоприятные условия.

С самого приезда принцессы Аликс Гессенской в Россию кто-то распространил о ней слух, что она не любит страны, которая должна была стать ей вторым отечеством. Ее застенчивый характер все приняли за надменность и нежелание сближения с обществом. К тому же состояние ее здоровья, тоже затруднявшее светские отношения, усугубило это, создавшееся о ней, представление. Появился Распутин. Неоднократные и подтвержденные даже иностранцами случаи исцеления этим мужиком припадков гемофилии у Наследника, тогда как медицина осталась бессильною, вызвало в Императрице необычайное расположение, а потом и преклонение перед «старцем».

Много лет эти отношения ее к Распутину не выходили из личной жизни Царственной семьи, и, казалось бы, что до всего этого обществу не было никакого дела. Однако кого-то это беспокоило и очень скоро распространилась отвратительная клевета о предосудительной близости Государыни к грязному мужику. Эта легенда овладела обществом и распространилась в широких слоях народа. Государь знал об этом. Знал он и то, какою восторженною любовью любила его Императрица. Конечно, эта клевета, это преступное легковерие людей, нередко стоявших у самых ступеней трона, не могли не возмущать Царственных супругов. Всякое действие вызывает противодействие, и между Царем и обществом пробежала тень. Наступила война. Пользуясь немецким происхождением Императрицы, враги (чьи враги?) изобрели новую, столь же отвратительную легенду об ее измене России. Государь тоже знал, каковыми были ее отношения к новой ее родине и об ее нелюбви к Германии и антипатии к Императору Вильгельму. Все и вся клеветало на Императрицу.

Государь опять не мог не сознавать всей опасности создаваемого врагами Императрицы настроения не только для нее, но и для него самого как Монарха. Компрометируя Императрицу, чьи-то враждебные силы метили в самый режим, Императором возглавляемый. В представлении Государя они были врагами и беспредельно любимой им России. Государь видел работу своих врагов, страдал от этого, но, несомненно, страдал еще более от того легковерия, с которым общество принимало клевету, позорящую столь несправедливо самое дорогое, близкое ему существо, и приносящую столь непоправимый вред тому, что он любил еще больше, — что он доказал своею мученическою смертию — Россию. Государь не был бы человеком из плоти и крови, если бы все это не возмущало и не ожесточало его против окружавшей его среды. Могли быть ошибки Царя в управлении страной, в выборе людей, но справедливость требует признать, что эти влияния в значительной степени были последствием той обстановки, в которую поставили его силы, поднявшие против него анонимное и подлейшее оружие клеветы.

29 октября / 12 ноября Палеолог посещает яхт-клуб, где два собеседника ему поверяют, «как опасны для России и Династии интриги, которые непрестанно ткутся около Императрицы». Посол отвечает им, что также озабочен этими интригами, и спрашивает: «Как допускает Государь даже в стенах дворца настоящий очаг измены? Почему он не наказывает? Одним словом, одним почерком пера он всех бы привел к порядку. Он все же хозяин» (T. I. С. 191).

7/20 декабря посол отмечает: «До меня доходят слухи, что в интеллигентных и либеральных сферах о Франции говорят с недоброжелательностью и едкою несправедливостью (по поводу займа, предоставленного России в 1906 году). Я реагирую насколько могу против этих взглядов, но мой образ действий по необходимости ограничен и секретен. Если бы я слишком развил мои отношения с либеральными кругами, то я сделался бы подозрительным правительственной партии и Государю; я дал бы этим страшное орудие реакционерам крайней правой, шайке Императрицы, которая проповедует, что союз с республиканской Францией смертельная опасность для православного самодержавия и что спасение может прийти только от примирения с германским кайзеризмом» (T. I. С. 235) [338].