Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 94

Вот наиболее сжатая и цельная характеристика Палеологом Императора Николая II. Возвышенное понимание своих обязанностей и несоответствие его способностей выпавшей на него задаче.

Всецело поддерживая первую часть этой характеристики, невольно противополагаем второй — аргумент, самим Палеологом приводимый: для выполнения выпавшей на долю Государя задачи надо было быть… Наполеоном. Император Николай, конечно, Наполеоном не был, но за последний век новейшей истории Палеолог мог сослаться только на… Наполеона. Уже одна такая мерка в значительной степени смягчает приведенную характеристику.

Ну, а кто же в наше время оказался на высоте своей задачи? Больших имен первая четверть нынешнего века истории не отметит. Нет ни Меттерниха, ни Кавура, ни Бисмарка, ни Мольтке. Кто на Руси в последние годы царствования Императора Николая оказался большим человеком?

Последний из них, П.А. Столыпин, сошел в могилу в 1911 году. Кто из наших генералов Великой войны заслужил себе памятники, как Суворов, Барклай де Толли, Кауфман-Туркестанский, Кутузов-Смоленский, Нахимов, Скобелев, Великий князь Николай Николаевич Старший?

А революция? Неужели сильными и большими людьми оказались Родзянко, Милюков, князь Львов, Коновалов и Шингарев вместе с Керенским, отдавшим власть черни. Неужели большими людьми почтутся генералы, владевшие одно время всей Сибирью, Кавказом и подступами к Петрограду, не сумевшие согласовать своих действий и вырвать власть из рук слабейшего, в их соединенных силах, противника.

Правда, есть действительно одно большое имя… Но оно не созидательное, а разрушительное, и потому не к чему его называть…

Нет. На почве блага и дела в русской современности не было никого выше оклеветанного Государя, а что касается морали, то перед образом Царя нам всем приходится преклониться.

В самом анализе характера Государя Палеолог указал на то, что существовавший в то время образ правления стал для России географическим анахронизмом. Однако Государь защищал этот анахронизм. Всякий анахронизм вреден. Защищать его, следовательно, вредно и даже, может быть, преступно. Поэтому приходится поставить вопрос, насколько Царская власть еще отвечала жизненным условиям России и поэтому был ли прав Государь, ее защищая.

В воспоминаниях иностранцев мы находим только одно непосредственное заявление Государя о взглядах его на свою власть, а именно у Вильямса.

«26 января 1916 года за обедом Его Величество говорил о республиках и монархиях. Его личное мнение еще с юности было, что на нем, несомненно, лежит огромная ответственность и он чувствует, что народ, коим он управляет, так многочислен и разнообразен по крови и характеру, так отличен от других европейских народов, что Император для него — жизненная необходимость. Его первое посещение Кавказа произвело на него большое впечатление и подтвердило эти взгляды. Он говорил, что Северо-Американские Соединенные Штаты — совсем другое дело, и эти два организма нельзя сравнивать. В этой стране есть много задач и трудностей, которые основаны на воображении; острое религиозное чувство, нравы и обычаи приводят к необходимости сохранения короны и он думает, что это так должно быть еще много времени, но что известная децентрализация управления, конечно, необходима, но главная и решающая власть должна остаться за короной. Власть Думы должна прогрессировать потихоньку, ввиду трудности скорого развития воспитания широких масс его подданных» (С. 75–76).

Принимая во внимание всю важность, которую имело отношение Государя к вопросу о характере его власти, приведенным сообщением Вильямса нельзя ограничиться и приходится искать других указаний косвенным путем, путем выяснения мнений ближайших его сотрудников, которые не могли не быть в соответствии с миросозерцанием монарха или же непосредственно влиять на него. Остановимся на ярких фигурах министра юстиции И.Г. Щегловитова, председателя Государственного Совета А.Н. Куломзина и министра земледелия А.В. Кривошеина.

Министр юстиции Щегловитов, «глава крайних правых в Государственном Совете, самый крайний и непримиримый из реакционеров», посетил 5/18 января 1915 года Палеолога, которому, между прочим, высказал: «Что же касается России, то вопрос о моральных силах разрешается сравнительно просто. Лишь бы русский народ не был поколеблен в своем монархическом чувстве, и он вынесет все, он совершит чудеса героизма и самоотвержения. Не забывайте, что в глазах русских, — я хочу сказать — истинных русских, — Его Величество, Государь, воплощает в себе не только Верховную власть, но и религию, и отечество. Верьте мне, что вне Царской власти нет спасения, потому что вне ее нет России… Царь — помазанник Божий, избранный Богом быть верховным покровителем Церкви, и всемогущий глава Империи. В народной вере он образ Христа на земле. А так как он получил власть от Бога, то только Богу и обязан отчетом. Божественная сущность его власти имеет последствием то, что самодержавие и национализм нераздельны… Проклятие на тех безумцев, которые подымают руку на этот догмат! Конституционный либерализм — ранее всего ересь, а потому химера и глупость. Нет национальной жизни вне самодержавия и Православия. Если политические реформы нужны, то они могут осуществиться только в духе самодержавия и Православия». Палеолог на это ответил:

«Сила России имеет существенным условием тесное единение Императора с народом. По соображениям, отличным от Ваших, я прихожу к тому же заключению. Я не перестаю поэтому проповедовать это единение» (T. I. С. 273–274) [348].

Было бы несправедливо к памяти Ивана Григорьевича не отметить здесь, насколько его слова оказались пророческими и свидетельствовали о глубоком понимании им русской действительности. Уже в мае 1917 года, при Временном правительстве, Бьюкенен записывает: «Нынешний русский солдат не понимает, ради чего и ради кого он воюет. Прежде он готов был отдать жизнь за Царя, олицетворявшего в его глазах Россию, но теперь, когда Царя нет, Россия за пределами его деревни ничего для него не представляет» (T. II. С. 92).

14/27 января посла посещает председатель Государственного Совета А.В. Куломзин. Палеолог не скрывает от него опасений, которые внушают ему неудовольствие общества, слухи о котором доходят до него со всех сторон. Затем разговор переходит на внутреннюю политику:

«Реформы, о которых я думаю, — говорит Куломзин, — и которые было бы слишком долго вам излагать, не имеют ничего общего с теми, которых требуют наши конституционалисты-демократы из Думы и — извините мою откровенность — теми, которые нам рекомендуют так настойчиво некоторые западные публицисты. Россия — не западная страна и ею никогда не будет. Весь наш национальный темперамент отвергает ваши политические методы. Реформы, которые я себе представляю, внушаются, напротив, двумя принципами, которые являются основами нашего режима: самодержавием и Православием. Не теряйте никогда из вида, что Государь получил свою власть от Самого Бога, через Таинство Миропомазания (при Короновании) и что он не только глава Русского государства, но еще и высший покровитель Православной Церкви, верховный глава (l’arbitre) Святейшего Синода. Разделение Церкви от государства, которое кажется естественным во Франции, невозможно у нас: оно противоречило бы нашей исторической эволюции. Царизм и Православие сцеплены у нас неразрывною связью, связью Божественного права. Царь также не может отказаться от самодержавия, как и отступить от Православия. Вне самодержавия и Православия есть место только для революции, а под революцией я понимаю анархию, полное разрушение России. У нас революция может быть только разрушительной и анархической» (T. I. С. 281–282) [349].

Недели через две Палеолог беседует на ту же тему с министром земледелия А.В. Кривошеиным, который говорит:

«В победе наших армий я не сомневаюсь, но при одном условии: духовного единения правительства и общественного мнения. Это единение было совершенно в начале войны; я должен, к сожалению, сознаться, что оно ныне находится под угрозою. Я об этом еще третьего дня говорил с Государем… Увы, этот вопрос существует не с сегодняшнего дня. Антагонизм между Императорским правительством и обществом — самый ужасный бич нашей политической жизни. Я с болью наблюдаю это с давнего времени. Несколько лет тому назад я выразил свое огорчение в фразе, которая имела в то время некоторое распространение, я сказал: „Будущность России ненадежна, пока правительство и общественность упорствуют во взгляде друг на друга, как на два враждебных лагеря, пока каждая из сторон будет обозначать другую словом „они“, а эти „они“ не будут применять слово „мы“, чтобы обозначить всю совокупность русского общества. Чья в этом вина? Как всегда — ничья и всех“.