Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 93

После минутного размышления Государь продолжает:

— Прежде всего мы должны предрешить уничтожение германского милитаризма, этот кошмар, в котором Германия нас заставляет жить более сорока лет. Надо отнять у немцев всякую возможность реванша. Если мы дадим себя разжалобить — это новая война через короткий срок. Что же касается точных условий мира, то я могу вам сказать, что я заранее соглашаюсь на те, которые выразят Франция и Англия в их частных интересах.

— Я благодарю, Ваше Величество, за это заявление. Я уверен, что со своей стороны правительство Республики благожелательно примет пожелания Императорского правительства.

— Это побуждает меня высказать вам всю мою мысль, но я буду говорить с Вами только лично от себя, так как не хочу решать этих вопросов, не выслушав совета своих министров и генералов… Вот как я представляю себе результаты, на которые Россия вправе надеяться и без которых мой народ не принял бы тех жертв, которые были от него потребованы.

В Восточной Пруссии Германия должна будет согласиться на исправление границы. Мой Главный штаб желал бы, чтобы это исправление распространилось до устья Вислы; мне это кажется чрезмерным, я обдумаю. Познань и, быть может, часть Силезии будут необходимы для восстановления Польши. Галиция и северная часть Буковины позволят России достигнуть ее естественных границ, Карпат. В Малой Азии мне, очевидно, придется заняться армянами, я, право же, не могу вернуть их под турецкое ярмо. Придется ли мне аннексировать Армению? Я это сделаю лишь по просьбе армян. В противном случае, я организую для них автономное управление. Наконец, я вынужден буду обеспечить моей Империи свободный выход через проливы.

Так как он останавливается на этих словах, я настаиваю на том, чтобы он объяснился. Он продолжает:

— Я еще ни на чем не остановился. Вопрос так важен. Однако есть две комбинации, к которым я всегда возвращаюсь. Первая, что турки должны быть изгнаны из Европы, вторая, что отныне Константинополь должен быть нейтральным городом с интернациональным управлением. Само собою разумеется, что мусульманам будет гарантировано уважение к их святыням и могилам. Северная Фракия до линии Энос — Мидия будет предоставлена Болгарии. Остальное от этой линии, кроме окрестностей Константинополя, перейдет к России.

— Итак, если я понимаю Вашу мысль, турки будут отброшены в Азию, как во времена первых Османливсов, с Ангорой или Конией как столицей. Босфор, Мраморное море и Дарданеллы определят, таким образом, западную границу Турции.

— Именно.

— Ваше Величество не изумитесь, если я прерву Вас, чтобы напомнить, что в Сирии и Палестине Франция обладает драгоценными историческими воспоминаниями и интересами моральными и материальными. Я надеюсь, что Ваше Величество соизволит на меры, которые правительство Республики признает нужным принять, чтобы сохранить свое наследство.

— Да, конечно.

Потом, разостлав карту Балкан, он изобразил мне в широких чертах, как он представляет себе территориальные изменения, каких мы должны желать.

— Сербия присоединит к себе Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную Албанию. Греция получит южную Албанию, кроме Валлоны, которая должна отойти к Италии. Болгария, если она останется благоразумной, получит от Сербии компенсацию в Македонии.

Потом он в раздумье спрашивает:

— А Австро-Венгрия, что будет с нею?

— Если победа Ваших армий распространится до Карпат, если Италия и Румыния выйдут на сцену, то Австро-Венгрия вряд ли переживет те территориальные жертвы, на которые Император Франц-Иосиф вынужден будет согласиться. При банкротстве Австро-Венгерского слияния сотрудники не пожелают долее работать вместе, во всяком случае, в тех же условиях.

— Я это тоже предполагаю. Венгрия, лишенная Трансильвании, будет затруднена держать хорватов в своей зависимости. Чехия, по меньшей мере, потребует автономии. Австрия, таким образом, придет к своим наследственным владениям, Тиролю и Зальцбургу.

После этих слов, с надвинутыми бровями и полузакрытыми веками, как бы внутренно повторяя сказанное, он смолкает на минуту. Затем он бросает быстрый взгляд на портрет своего отца, висящий за мною.

— В особенности в Германии совершатся большие перемены. Как я вам сказал, Россия аннексирует территорию прежней Польши и часть Восточной Пруссии. Франция возьмет обратно Эльзас и Лотарингию и распространится, может быть, на Рейнские провинции. Бельгия должна будет получить в районе Ахена значительное увеличение территории. Что касается колоний, то Франция и Англия разделят их по своему усмотрению. Я желал бы, чтобы Шлезвиг, в том числе и зона Кильского канала, был возвращен Дании. А Ганновер? Не следовало бы его восстановить? Вставляя маленькое независимое государство между Пруссией и Голландией, мы очень укрепим будущий мир, а в этом должна быть наша руководящая идея. Мое дело будет оправдано перед Богом и перед историей лишь в том случае, если в основу его будет положена идея надолго укрепить мир в мире.

Произнося эту фразу, Государь выпрямляется в своем кресле, его голос немного дрожит в возбуждении торжественном и религиозном; странный блеск освещает его взгляд. Видимо, говорит его совесть и его вера. Но в его приемах, в его выражении нет никакой позы — полная простота» (T. I. С. 197–202) [342].

Эта длинная выписка приведена, чтобы читатель мог вывести из нее заключение о проникновенности Государя в делах политики, понимании им нужд России, знании предмета и смиренно-величавом сознании своего долга.

Давно уже где-то автору настоящего очерка пришлось читать воспоминания председателя Государственной Думы второго созыва кадета Головина. Одна фраза из этих воспоминаний крепко засела в его памяти.

Головин передает впечатления своего разговора с Государем по поводу деятельности Думы и при этом говорит: «Государь с тупым упрямством ограниченного человека…» [343]

В советской России была издана книга «250 дней в Царской Ставке», некоего Лемке. Автор заведовал отделом прессы в Ставке и работал в комнате рядом с той, в которой Государь принимал доклады от генерала Алексеева. Лемке, принадлежавший к социалистам-революционерам, не стесняясь, констатирует, что отлично слышал, или вернее, подслушивал эти доклады. В своих воспоминаниях Лемке называет Государя, — да простится мне это кощунственное выражение… — «коронованный идиот» [344].

Эти отзывы, несомненно сделавшиеся достоянием широкой публики, здесь приводятся, чтобы сопоставить их с вышеприведенными строками, характеризующими, чем Царь был в действительности, а также и отзывом Бьюкенена, свидетельствующим, что Царь обладал «быстрой сообразительностью, культурным умом, систематичностью и усидчивостью в работе и необычайным природным обаянием, которое привлекало всех, кто близко к нему подходил» (T. II. С. 57).

Отлично осведомленный о том, что творилось около него, Государь на новогоднем приеме (1915) говорит Палеологу:

«Считаю необходимым высказать Вам, господин посол, что мне небезызвестны некоторые попытки, которые были сделаны в самом Петрограде, чтобы утвердить мысль, что я потерял мужество, что я не имею более веры в то, что можно разбить Германию, словом, что я хочу открыть переговоры о мире. Это негодяи [345], это немецкие агенты, которые распространяют эти слухи. Но все эти выдумки и махинации не имеют никакого значения. Следует считаться только с моей волею, и Вы можете быть уверены, что она не изменится» (T. I. С. 268) [346].

На следующий день Палеолог записывает:

«Я обдумываю выражения, в которых Государь вчера говорил со мною и которые еще раз утверждают в моей памяти ту прекрасную моральную позицию, которой он не изменял с начала войны. Его сознание своих обязанностей возвышенно и ценно, насколько это только возможно, так как оно непрестанно поддерживается, оживляется и освещается в нем религиозным началом. В остальном, я хочу сказать, в смысле реальных познаний и практического выполнения Верховной власти, он явно ниже выпавшей на него задачи. Спешу прибавить, что никто не мог бы удовлетворить такой задаче, так как она „ultra vires“ — выше человеческих сил. Отвечает ли еще самодержавие характеру русского народа и степени его цивилизации? Это вопрос, по которому самые возвышенные умы не решаются высказаться. Несомненно, однако, что оно несовместимо более с территориальными размерами России, с разнообразием национальностей, ее населяющих, и с развитием ее экономической мощи. Что по сравнению с нынешней Империей, считающей не менее 180 миллионов населения на площади в 22 миллиона квадратных километров, Россия Ивана Грозного, Петра Великого, Екатерины II и даже Николая I. Чтобы править государством, сделавшимся столь громадным, чтобы управлять двигателями столь громадного механизма, чтобы соединить и вызвать к деятельности элементы столь сложные, разнородные и несоединимые, нужен был бы, по меньшей мере, гений Наполеона. Как бы ни были велики внутренние достоинства царского самодержавия, оно является географическим анахронизмом» (T. I. С. 269–270) [347].