Аид, любимец Судьбы (СИ) - Кисель Елена. Страница 28
– …ого, как тебя корчит с непривычки-то. Мы уже и не чувствуем, а если кто-то извне заходит… хотя кто к нам сюда заходит? А если кто-то заходит – во второй раз не суется. Вот и ты – небось, в первый и последний раз?
Болтовня Гипноса впивалась в мозг, летала и звенела в нем назойливым комаром, разгоняя утешительный дурман, курящийся над полем.
– Вообще-то это для теней. После того как выпьют из Леты, – получают утешение на этих полях. Скитаются тут. Им не надоедает.
Дорога шла чуть под гору, и асфодели заслоняла война между мраком и огнем – пылающий вокруг острова и дворца на нем Флегетон притягивал взгляды. Огонь, коварный лис, напрыгивал на мрак, словно приглашая поиграть – и после вспышки укладывался назад.
– А это Темные Области – асфодель на них не растет. Ничего на них не растет – даже плакучих ив нет. Горы, скалы, равнины, долины – все вперемешку.
Тонкие огненные ручейки – притоки Флегетона – пронизывали ладошки равнин, танцевали вокруг холмов. Стремились к отцу как очень рыжие змееныши. Основная тропа вела к дворцу на острове, и нам пришлось покинуть ее. Взяли восточнее: справа, за полоской асфоделей и частоколом унылых плачущих ив, кипел и булькал огненным кольцом Флегетон. Слева, за парой полянок все тех же бледно-золотистых тюльпанов оказались Темные Области – мешанина фантастических ландшафтов.
Гладкая, будто стесанная скала… брошенное кем-то в незапамятное времена колесо. Какой-то колодец, холм, под которым лежит камень, кандалы, шипы…
– ...узнать, почему к нам не напрашиваются в гости? Ха? Вон видишь Харона? Во-он шагает старик, в пыльно-сером, даже отсюда видно, что рожа невозможная. Старший братец, кстати, по отцу и по матери. Вот если ты к нему обратишься «Радуйся!» – он спросит, что ты тут забыл. Только слова подберет другие, чтобы ты уж сразу понял: что бы ни забыл, искать тут нечего. Единственный, у кого на моей памяти характер страшнее, чем у Чернокрыла – а что ты хочешь от того, кто родился сразу старым?! Вот и ходит тут… вообразил, небось, себя местным стражем или кем еще, все равно ведь делать нечего…
Длинная костистая фигура застыла на противоположном берегу Флегетона, и дыхание огненной реки мотало вправо-влево длинную седую бороду.
Пронзительный, настороженный взгляд чувствовался телом и не пропал, когда Харон, дитя Эреба и Нюкты, исчез с обрыва.
Впрочем, взгляд чувствовался и раньше, как только мы вступили в мир мрака. Смотрело здесь все. Щурился глазом с огненными прожилками надвигающийся Флегетон – проверял на прочность. Зазывно моргали Темные Области: а ты не к нам? А ты зайди. Ты только нам скажи – а мы с радостью…
А что с радостью – этого моргать не хотели.
Недостроенный дворец – базальтовая глыба – смотрел тоскливыми окнами-глазами бездомного пса: «Не за мной?»
Ждал хозяйской руки.
– Харон – он вроде Гекаты… ну, хотя не в такой степени. Ты не знаком с Трехтелой Гекатой? И не надо. Одним лицом улыбнется, а у меня крылья подламываются – ведьма… Богиня колдовства, то есть. И еще скажи спасибо, что под вуалями прячется, а то я как-то посмотрел на нее без покрова – ну и… три дня пестик удержать не мог – все смертные бессонницей мучились…
Через Флегетон переправлялись на крыльях: Танат стиснул поперек груди, звон металла перешел в низкое шелестение, потом вовсе пропал звук – когда нужно, крылья Смерти бесшумны. Огненный поток дохнул приветственно в лицо, хотел было ударить пылающим вихрем, поостерегся, выпустил вместо этого столб пламени, но так, чтобы не задеть.
Крылья Убийцы, когда он поставил меня на землю на том берегу, казались раскаленными докрасна, текли по спине жидким пламенем, хотя на деле это были лишь отблески.
Мы оказались на том обрыве, с которого следил за нами седобородый Харон – еще одно возвышение, с которого можно было увидеть мир. Правда, не весь, но все же…
Взгляд теперь упирался в спину, я обернулся и послал навстречу свой – над Флегетоном. Вновь увидел бледно-желтые пятна асфоделевых полей, Темные Области – комнату игрушек для Лиссы-безумия…
Тусклым клинком мерцал Стикс, ожерельем модницы серебрилась невинная Лета под высокой белой скалой…
Сколько длился наш путь? Мне казалось – несколько часов, но такое расстояние не преодолеть и за несколько дней. Или здесь не чувствуется время, как в отцовской утробе?
Или здесь нельзя ходить, как ходят на поверхности?
Я повернулся, чтобы увидеть грязно-бурые пустоши Стигийских болот – их большей частью закрывали скалы, между которыми, зажатый, бесновался Ахерон.
Сгибались плакучие ивы к водам Коцита – то ли напиться, то ли выплакать жалобу…
– Кто создал это? – спросил я, прерывая трескотню Гипноса о том, как буянят Циклопы в недрах Тартара.
Бог сна потерял на секунду улыбку, и наконец поверилось: Смерть и Сон – близнецы.
– Отец. Эреб. В давние времена. Никто не знает, прибегал ли он к помощи Геи или еще кого-то… Мать говорила, когда-то он хотел тут править.
– Почему не стал?
Гипнос пожал плечами уклончиво, вновь разулыбался.
– Увидишь – спроси. Только Предвечный Мрак редко позволяет спрашивать. А уж отвечает…
– Мне ответил.
Пестик, которым Гипнос неистово долбил дно ступки, замер.
– Он заговорил с тобой, Чернокрыл?!
– Не заговорил, – отрезал Танат. – Ответил.
– И что сказал?
– «Он – слишком я, но не полностью я».
Опять стало слышно, как под пестиком трещат и лопаются маковые семена.
– И как это понимать?
Танат пожал плечами – нет, передернул. Взглянул туда, где раскрывала хищный ощер Великая Бездна. От Тартара нас отделяла обширная каменистая равнина, кое-где усеянная осколками скал. На восток от равнины лежали бескрайние поля асфоделей, с других сторон ограниченные Коцитом, Ахероном и Флегетоном.
Расстояние было не намного меньше того, что мы уже преодолели, а Гипнос наверху прямо лучился желанием продолжить беседу.
«Что он пристал? Раз он весь такой легкокрылый – летел бы… к друзьям своим».
«У чудовищ редко бывают друзья, невидимка», – в глазах у Убийцы мелькнула невеселая усмешка.
«А он разве…?»
– А я тебе про стигийских жильцов рассказывал? У-у-у, слушай…
Вот уж точно этот легкокрылый родился в наказание миру. Сравнить братьев – я б еще поспорил, кто из них чудовище.
Танат, видимо, устал выносить близнеца и решил сократить путь. Снова встал за спиной, подвинув хмыкнувшую Ананку.
Свел крылья, закрывая нас двоих.
Когда железные перья перестали касаться лица, перед нами, на расстоянии вытянутой руки зиял вход в Тартар.
* * *
Пасть.
Клыкастая: скалы по краям торчат кривыми и бритвенно-острыми осколками.
Разверстый ход в бездонную утробу распахнулся во всю ширь, приглашая то ли шагнуть самому, то ли швырнуть хоть что-нибудь, кого-нибудь…
Утолить вечный, грызущий изнутри голод.
Великая Бездна без остатка поглотила брошенный в нее взгляд, ухнула разочарованно: только взгляд. Вот если бы сам шагнул…
Впервые тьма была одноцветной, непроницаемой и густой: наклонись, ладонью зачерпнешь. Да нет, куда там – зачерпнуть, она тебя за эту ладонь внутрь и утянет…
К духоте, которая царила в подземном мире, примешался внезапный озноб, хотя холода не было и в помине – только ненасытный голод.
И взгляд, хотя разве может смотреть пасть?
Может.
Жадно, пристально, изучающе. Насмешливо: что – посмотреть пришел? Пришел узнать, что я такое? Ну, так как теперь, Кронид – знаешь?
Пасть, казалось, сейчас вывернется наизнанку, обнажая самую утробу, прорастая чернотой, являя изнанку тьмы…
«Знаю, – шевельнулись губы. – Ты – небытие».
Вечная загадка: как может существовать то, чего нет? Как небытие можно запереть скалами, схоронить в недрах земли? Как оно может уживаться хоть с чем-то – испытывая при этом вечный голод?
– Гекатонхейры и Циклопы… – зря заговорил, Тартар втягивал в себя и звуки, и голос получился – сиплый, слабый.