Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна. Страница 20

— Ледник там, — пояснила я. — Идемте?

Крестовский без возражений полез вниз.

Я угадала. Внизу был оборудован ледник, а от него направо начинался старинный, выбитый прямо в каменистой породе подземный ход. Перфектно!

— У вас, Попович, большой опыт?

— У меня дома свой личный подземный ход имеется, — с гордостью сообщила я. — Мы же, Поповичи, род старинный, хотя и захиревший. Когда-то наш Орюпинск Поповичами прозывался, и строился он вокруг замка графского. Теперь-то, конечно, и замка нет, а то, что от него осталось, под наш дом упрятано. Я только ходить научилась, сразу там все исследовала.

— Понятно…

Шли мы в полной темноте, поэтому время от времени я хваталась за идущего впереди шефа, проверяя его присутствие. Он остановился, резко ко мне обернулся и сказал:

— Пришли. Значит, так, Попович, глупостей никаких не воображать и не орать. Если в обморок надумаете отправиться, держитесь за меня покрепче, я вас уже на той стороне откачаю.

И начальство быстро обхватило меня за спину и прижало к себе, самописец потянул плечо вниз, но я этого почти не ощущала, потому что мужское тело, прижатое ко мне в подземной тьме, разбудило во мне самые темные и не понятные мне до конца желания. Я буквально распласталась на этом теле, вжалась в него, косточки мои, ставшие хрупкими на манер птичьих, плавились в жаровне этих желаний, голову повело. Глаз я не закрыла, рассудив, что и так темно, поэтому, когда вспыхнул яркий холодный свет, во всех подробностях рассмотрела львиный квадратный подбородок и тень, только тень щетины на нем, и кадык, адамово яблоко, дернувшееся, будто чардей что-то с усилием проглотил. Свет стал нестерпимым, я зажмурилась и, когда Крестовский разомкнул руки, почувствовала себя осиротевшей.

— Вы как, Попович?

Шеф осторожно, будто лаская, провел ладонью мне по щеке. Я сглотнула.

— Перфектно. Мы где?

— Если я все сделал правильно, а вы весите меньше четырех пудов вместе со своим самописцем, то в приказе, — и открыл дверь, оказавшуюся дверью приказной кладовой, в которой я накануне этот самый самописец добывала.

Дальше он уже внимания на меня не обращал, вихрем понесшись по коридору, я побежала следом. «Это если он не в полной силе такие чудеса устраивать может, что же будет, когда вся сила к нему вернется?» — подумала я с завистью. Обычно-то я своей магической несостоятельностью не особо была озабочена, но сейчас мне тоже захотелось уметь вот так, в один момент, перенестись в совсем другое место. А там в себя прийти, подумать маленько. Ведь то, что я почувствовала сегодня к непосредственному начальству, меня тревожило. А еще тревожило, что смерть оказалась так близка. Чужая смерть Анны Штольц, которая раньше для меня была плоской и далекой, оставаясь на глянцевом оттиске фотографической карточки или в скупых строчках некролога или копий приказного допросного листа, сейчас, когда я побывала в доме Анны, почему-то стала касаться меня лично. Никто не должен так умирать, как умерла молодая красавица, несчастная, запутавшаяся в жизни и в себе…

Уж не знаю, какая беда грозила Мамаеву, из-за чего он шефа по личному оберегу призвал, но был наш Эльдар Давидович жив и здоров, насколько я смогла судить после беглого осмотра. Находился он там, где мы его и оставили, — в кабинете Крестовского, только теперь был не в одиночестве. За столом шефа в его же кресле сидел господин военной наружности — при седоватых длинных бакенбардах и в темно-зеленом полковничьем мундире, а остальные кабинетные кресла, а также подоконник и даже край начальственной столешницы обсели господа разбойного приказа, что явствовало из их форменных одежд, знаками разбойного приказа украшенных. Сидели они, как галки на жердочке, и точно так же с нашим появлением загалдели, впрочем вполголоса, видимо уважая присутствие своего начальства.

— Чему обязан радостию встречи, ваше высокопревосходительство? — вопросил Крестовский.

«Обер-полицмейстер, — решила я, быстро припомнив табель о рангах и полагающееся обращение к каждому чиновничьему классу. — Петухов Андрей Всеволодович».

Не дожидаясь выяснения причины этой самой радости, шеф повернулся ко мне:

— Вернитесь в приемную, Попович. Вы, Ольга Петровна, пожалуйте также.

Тут только я заметила Лялю, вжавшуюся в стену неподалеку от двери и практически слившуюся с желтыми кабинетными шпалерами.

Я восприняла приказание шефа как попрание женских прав и свобод в одном отдельно взятом приказе, поэтому фыркнула значительно и, пропустив Лялю в дверях, от души этими дверьми хлопнула.

Секретарь опустилась на свое место и зарыдала. Я, лишенная ею же не далее как сегодня утром своего носового платка, налила стакан воды и пододвинула к девушке:

— Успокойся, ну что ты… Сейчас Семен Аристархович с его высокопревосходительством переговорит. И ничего страшного. Что к нам, в первый раз высокое начальство заезжает? Ну, ну…

Ляля водицу заглотнула молниеносно, достала платочек — а у нее, оказывается и свой наличествует, — глазки васильковые промокнула и проговорила, глубоко вздохнув:

— Они говорят… и-ик!.. — Видно, от глубины вздоха, что-то в ее организме нарушилось, поэтому далее свою речь она перемежала пронзительной икотой. — Они говорят, что мы мыше-ей не ло-овим. Потому что убийства происходят, а Крестовский ни ухом, ни рылом! И-ик!

Я поняла, что услышанную в кабинете беседу она мне передает дословно.

— А Эльдар говорит, за какой такой надобностью… А его высокородие — вас-то, Мамаев, я в казенный дом первым поволоку! А Эльдар — какие ваши доказательства? А Петухов — под пытками у меня запоешь, мальчишка, щенок! Шпицрутенов… и-ик!

Я взяла Лялю за плечи, приблизила свое лицо к ее мордашке и, когда убедилась, что девушка смотрит на меня со вниманием, рявкнула:

— Икотка, икотка, выйди за воротка! Кого встретишь, тому в рот, вот и весь приворот!

— Знаешь, Попович, — сказала Ольга Петровна сухо и зло, — если бы я не была уверена, что в чародействе ты ноль без палочки, решила бы, что у тебя тот самый заворот случился.

— А вот зря ты, Ольга Петровна, народною мудростию пренебрегаешь. Народ берендийский, он… велик! — Я пошевелила в воздухе растопыренной пятерней, демонстрируя все величие берендийского народа. — К тому же сработало, икота твоя прошла. Так что там с убийствами? Договаривай.

Глаза у Ляли были уже сухие и какие-то отчаянные.

— Отволокут нашего Эльдарушку нонче в казенный дом, и даже Крестовский в том помешать разбойному приказу не сможет.

— Почему?

— Потому что убили вчера шансонетку заезжую в том самом Швейном переулке. Венера, проездом из Парижа…

— На улице прямо порешили?

— В будуаре личном. — Ляля уже сама налила себе воды, но теперь отпила с осторожностью, маленьким глотком. — Там у них представление о двух актах было. Она первый-то ногами отмахала, потом на антракт к себе пошла… Ну и не вернулась больше. Служители в будуар ринулись, а ее нет. Заменили статистками, как-то доиграли. А утром ее прибиральшики нашли, под диваном. А разбойные при обыске письма обнаружили, целый архив, любился господин Мамаев с этой Венерою и страстную переписку вел.

— Погоди, погоди! А способ убийства?

— Идентичный! — Ляля легла грудью на стол и спрятала от меня лицо. — От пола до диванного дна — полтора вершка, а она плоская совсем была, пустая, потому сразу и не увидали.

Я прошлась по приемной, скрестив руки на груди. Меня это успокаивало. Как же так? Первое убийство — ну хорошо, условно первое, мы пока те останки в церкви в расчет брать не будем — с иным результатом закончилось. Убиенную отравили, но не осушили. Значит… Получается, паучина в силу вошел, и теперь быстрее может свои черные дела творить? Или и это еще не предел?

Я взглянула на Лялю. Она просто расслабленно оплыла на стуле, пялилась в одну точку застывшим взглядом и что-то бормотала под нос, — может, подколдовывала, чтоб опять не расплакаться.

А там, внутри — я перевела взгляд на дверь кабинета, — полицейское дознание, а я — здесь, за нервической барышней наблюдаю. А что еще делать? Ну, можно, например, на бумагу перенести то, что я на допросе Жихарева в самописец набивала. А самописец где? Правильно, в кабинете остался, к стеночке прислоненный. А дело-то срочное! Если меня кто спросит, я так честно и объясню.