Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз. Страница 105

Он говорил тоном, настолько не похожим на обычную его самоуверенность, и так явно боялся услышать ответ Марка, что доброму малому стало его жаль.

– Знаете ли, сэр, – сказал Марк, стараясь как можно осторожнее намекнуть ему на истинное положение дел, – нам нельзя ни на что надеяться. Да и не стоит: Мы же с вами решили, что будем мириться с тем, что есть; все равно хуже не будет. Ведь правда, сэр?

Мартин только взглянул на него и ничего не ответил.

– Ведь и Эдем, как вы знаете, еще не совсем отстроен, – сказал Марк.

– Черт вас возьми, Марк, – сердито закричал Мартин, – как вы можете ставить Эдем на одну доску с этой трущобой? Рехнулись вы, что ли? Ну, не обижайтесь на меня, я погорячился!

Он отошел в сторону и целых два часа расхаживал по палубе взад и вперед. Больше он не разговаривал с Марком, только пожелал ему спокойной ночи; и даже на другой день не касался этой темы, а говорил о других, совсем посторонних вещах.

Чем дальше они продвигались вперед, подходя все ближе и ближе к концу пути, тем однообразнее и печальнее становилась природа, – настолько печальнее, что они, казалось, еще живыми вступали в мрачные владения великана Отчаяние [76]. Плоское болото, заваленное буреломом, трясина, где погибла и сгнила вся цветущая растительность земли, для того чтобы из ее праха возникла ядовитая, гнусная поросль; где даже деревья походили на гигантские плевелы, порожденные из ила горячим солнцем, которое сжигало их; откуда по ночам поднимались вместе с туманами смертельные болезни, ища себе жертв, и расползались над водой, охотясь за ними до рассвета; где даже благословенное солнце, сиявшее с высоты на эту стихию разложения и заразы, казалось страшным, – таково было царство Надежды, по которому проходил их путь.

Наконец они остановились – это был Эдем. Воды всемирного потопа, казалось, схлынули с него всего какую-нибудь неделю тому назад – так затянуло илом и перепутанной травой отвратительное болото, носившее это имя.

У берега оказалось слишком мелко, и потому они переправились к пристани на лодке, уложив рядом с собой все свое добро. Среди темных деревьев виднелись бревенчатые домишки, в лучшем случае похожие на коровники или плохонькие конюшни. Но где же набережные, рынки, общественные здания?

– Вот идет эдемец, – сказал Марк, – он нам поможет перенести вещи. Эй, сюда!

В густеющем мраке к ним очень медленно подходил человек, опираясь на палку. Когда он подошел ближе, они заметили, что он бледен и худ и что его беспокойные глаза глубоко ввалились. Одежда из синей крашенины висела на нем клочьями. Он был без шапки и босиком. На полдороге он остановился, сел на пень и сделал им знак подойти ближе. Они послушались, и он, схватившись за бок, словно от боли, долго смотрел на них изумленными глазами, с трудом переводя дыхание.

– Приезжие! – воскликнул он, как только собрался с силами.

– Они самые, – сказал Марк. – Как ваше здоровье, сударь?

– Только что переболел горячкой, – отвечал тот слабым голосом. – Сколько недель валялся без ног. А это, должно быть, ваши вещи? – спросил он, указывая на их имущество.

– Да, это наши вещи, – сказал Марк. – Не можете ли вы рекомендовать нам кого-нибудь, кто помог бы донести их до города?

– Мой старший сын донес бы, если б мог, – отвечал Эдемед, – только сегодня у него приступ лихорадки, он завернулся в одеяло и лег. А младший у меня умер на той неделе.

– Сочувствую вам, уважаемый, от всей души, – сказал Марк, пожимая ему руку. – Не беспокойтесь о нас. Идемте со мной, я вас поддержу. Вещам ничего не сделается, сэр, – сказал он Мартину, – не так уж тут много народу, чтобы их украли. Все-таки утешение!

– Да! – воскликнул старик. – Людей ищите или здесь, – он стукнул палкой в землю, – или вон там, в зарослях, дальше к северу. Почти всех мы похоронили. Остальные сбежали. А кто еще остался жив, не выходит по вечерам.

– Значит, ночной воздух тут вреден? – спросил Марк.

– Смертельный яд, – ответил поселенец.

Марк, ничуть не встревожившись, словно этот воздух восхваляли ему, как амброзию, повел старика под руку и по дороге рассказал ему, какой участок они купили, и спросил, где он находится. Совсем близко от его бревенчатого домика, ответил тот, так близко, что он хранит там кукурузу; сегодня вечером пускай уж они его извинят, а завтра он постарается все оттуда убрать. После этого он преподнес им образчик местных новостей, рассказав, что собственными руками похоронил последнего хозяина участка, – но и эту новость Марк выслушал невозмутимо, ни на волос не выйдя из равновесия.

Эдемец привел их к убогой лачуге, кое-как сложенной из неотесанных бревен, без двери, которая давным-давно слетела с петель или была унесена кем-нибудь, так что в дом свободно заглядывали лесная глушь и ночной мрак. Кроме ссыпанного в кучу запаса кукурузы, о котором говорил поселенец, в нем не было ровно ничего, никакой мебели; но на пристани у них оставался сундук, а вместо свечи сосед дал им простой факел. Это приобретение Марк воткнул в золу очага и, объявив, что теперь их жилье «выглядит очень уютно», стал торопить Мартина на пристань. И всю дорогу на пристань и обратно Марк говорил без умолку, словно желая вдохнуть в своего компаньона хоть сколько-нибудь веры в то, что их приезд совершился в самых счастливых и благоприятных обстоятельствах.

Однако многим людям, способным перенести разорение своего гнезда, когда их поддерживает гнев и жажда мести, не хватает твердости характера, чтобы выдержать крушение созданных ими воздушных замков. Войдя в лачугу второй раз, Мартин повалился на пол и громко зарыдал.

– Что вы, сэр! – воскликнул мистер Тэпли в ужасе. – Не надо, ради бога, не надо, сэр! Все что угодно, только не это! Слезы еще никому не помогли одолеть хоть самое маленькое препятствие. Мало того, что вам не станет легче, у меня тоже испортится настроение, просто хоть ложись да помирай. Я этого слышать не могу. Все что хотите, только не это!

Нельзя было сомневаться в искренности его слов, судя по той необыкновенной тревоге, с какой он глядел на Мартина, стоя на коленях перед сундуком и собираясь его отпереть.

– Тысячу раз прошу у вас прощения, дорогой мой, – сказал Мартин. – Я бы не мог удержаться даже под страхом смертной казни.

– Он просит у меня прощения! – воскликнул Марк обычным своим жизнерадостным тоном, продолжая распаковывать сундук. – Глава фирмы просит прощения у компаньона, каково! Значит, в делах фирмы что-нибудь не ладно, если до этого дошло. Надо мне срочно проверить счета и просмотреть книги. Начнем! Все на своем месте. Вот соленая свинина. Вот сухари. Вот виски, – пахнет замечательно! Вот оловянный котелок. Один этот котелок уже сам по себе целое богатство! Вот одеяла. Вот топор. Кто скажет, что снаряжение у нас не первый сорт? Я теперь будто бы младший сын, которого послали в Индию, а мой почтенный родитель – председатель в совете директоров. Ну, а сейчас только принести воды из ручья перед домом да смешать грог, – воскликнул Марк и тут же сбегал за водой по поговорке: сказано – сделано, – и ужин у нас на столе, со всеми новинками сезона! Вот, сэр, все готово. За все, что нам ниспослано, и так далее! Господи помилуй, сэр, да это похоже на пикник!

Невозможно было не воспрянуть духом в обществе такого человека. Мартин уселся на землю перед сундуком, достал нож и поужинал с аппетитом.

– Вот, посмотрите, – сказал Марк, когда они поели досыта, – вашим ножом и моим я укреплю одеяло над дверью, или на том месте, где в условиях высокой цивилизации должна быть дверь. Получается очень неплохо. А дыру внизу я заставлю сундуком. Тоже получается неплохо. Это вот ваше одеяло, сэр. А то мое. Что же нам мешает выспаться как следует?

Несмотря на эти веселые слова, сам он заснул очень не скоро. Он завернулся в одеяло и лег у порога, положив возле себя топор, но не мог сомкнуть глаз от волнения и тревоги. Новизна их печального положения, боязнь хищников, двуногих или четвероногих, ужасная неуверенность в завтрашнем дне, страх смерти, громадность расстояния и непреодолимые препятствия, лежащие между ними и Англией, – все это было неисчерпаемым источником тревоги и волновало его в глубокой тишине ночи. Хотя Мартин притворялся, будто спит, Марк чувствовал, что он тоже бодрствует и терзается теми же мыслями. Это было едва ли не хуже всего: если он начнет горевать о своих несчастьях, вместо того чтобы бороться с ними, – нечего и сомневаться, что такое душевное состояние только поможет губительному действию климата. Никогда еще Марк не радовался так дневному свету, как в это утро, когда, очнувшись от беспокойной дремоты, он увидел пробивающееся сквозь одеяло сияние дня.